Сергей Юров - Убийство в имении Отрада Страница 9

– Дом Дудкина покосило еще больше, плетень на земле лежит, крестьян три человека. Земли немного, что-то около трех десятин. Усадьба Осипова не лучше, да еще и в закладе. Крестьян и того меньше, всего два человека. Земельный надел едва кормит его и дядю.

– Скажите на милость!

– Это еще ничего, – пробасила Доможирова. – Недалеко от моей усадьбы живут два родных брата, оба коллежские регистраторы в отставке. Так они владеют только одним крепостным мужиком. Вместе с ним в поле на работы ходят, вместе горе мыкают. Ведь у них еще и два малолетних племянника на руках! Одеваются кое-как, во что Бог послал. Манеры по недостатку образования грубые, матерные слова так и соскакивают с языка. И все больше поругивают единственного кормильца, который, впрочем, их совсем не боится. Дюжий и широкоплечий, он только посмеивается над плюгавенькими барами. «Пантелеймон! – кричит один. – Чертов лежень! Чего торчишь на завалинке? Ступай за водой!» «Схожу, когда ремень ваш починю. Без штанов, что ли, собираетесь день коротать». «Пантелеймон, так тебя перетак! – орет другой. – Ну-ка, разожги очаг, жрать охота!» «Пустяки!.. Придет время, разожгу, а сейчас мне не до вас, кровлю собираюсь поправлять». Но когда разгораются ссоры с такой же, как они, беднотой, слуга и его хозяева выступают единым фронтом. Зашла соседская курица на двор или свинья в огород – спор, ругань, потасовка! Коллежские регистраторы сначала на чем свет стоит костерят соседей, а затем переходят в наступление. Бьют чем попало, в ход идут даже дубинки. И самый значительный вклад в победу вносит, конечно, Пантелеймон.

Домишко коллежских регистраторов в две комнатенки с сенями – сущая развалюха. Смех и грех, убожество это разделено на две половины: справа от входной двери – господская часть, слева – помещение для слуги. Одну от другой почти не отличить, везде теснота, серость, и только старая мебель на господской половине, как то: комод, сундук и стол с витыми ножками, показывает, что когда-то тут жили в относительном достатке. Оно, на самом деле, было время, когда у них насчитывалось c дюжину крепостных и два дворовых человека. Но оно безвозвратно ушло. Причиной тому карты, долги и прочее… Однажды сажусь на извозчика в Тамбове, добираюсь до места и хочу расплатиться, а руку-то за деньгами, знаете, кто тянет? Один из братьев! Подзаработать приехал в губернскую столицу. Вот до чего доводит дворян непутевая жизнь!

– А Дудкин лет пять назад так обнищал, что, обучив игре на разных инструментах трех своих мужиков, посылал их по вечерам зарабатывать в деревенские трактиры и питейные дома, – сказала Щеглова. – Так и кормился, пока Андрей Василич не пригласил его к себе на жительство.

Разговоры, между тем, развернулись во всю ширь. Парадная зала наполнилась гулом голосов, который стих, когда серебряная вилка хозяина настойчиво застучала по пустому бокалу.

– Господа, поэтическая минута! – объявил Извольский. – Послушаем стихи, адресованные имениннице… Тимофей Александрович, просим!

Стихи Бершова на подобных мероприятиях местного дворянства были непременным атрибутом. Поэт поднялся, громко прокашлялся и уставился своим единственным глазом на Извольскую. Простирая к ней руку с красивым перстнем на мизинце, он продекламировал:

Тебе все наши поздравленья,

Тебе все наша доброта,

Лобзай, люби во все мгновенья,

И будь любима навсегда!

Окончив четверостишие, Бершов поклонился и сел на свое место с сознанием выполненного долга. Гости, однако, озадаченно переглянулись: они явно ждали от него большего. Да и само посвящение их несколько смутило – его бы адресовать юной особе, а не матери семейства! Наградой доморощенному сочинителю были жидкие хлопки, которые тут же стихли.

– Хм-м, не густо, – заметил поручик Потулов вполголоса.

– И не совсем по адресу, – поддержала его Матякина. – Жаль, что не смог приехать предводитель. У Ивана Николаевича премилые стишки. Правда, он не всегда их читает, стесняется. Не то, что этот Бершов…

– Да, Иван Николаевич мог бы выступить с посвящением, – сказала Щеглова. – Не раз слышала, как он откликался на разные события… Благородная душа, щедрое сердце!

– Анфия Филимоновна, голобушка, – раздался дребезжащий голос старика Петина. – О чем толковал здесь высокий молодой человек? Бершов, кажется.

– О, господи! – взмолилась мать Извольского, покачивая головой. – Туг на ухо пуще прежнего… Стихи читал господин Бершов, стихи, Игнатий Леонидыч!

– Стихи?.. Какая прелесть!

Хозяин дома, приложив к губам салфетку, снова стукнул вилкой по бокалу.

– А что ж это петродарцы все молчат? Cподобься на поздравительную речь, Анисим Агапыч! Просим!

Кряжистый купец, ворочая кустистыми бровями, перекинулся парой фраз с Яковлевым и встал на ноги с бокалом мадеры. Модный сюртук шел ему как корове седло, под левым глазом виднелись остатки синяка, которые не смог скрыть даже толстый слой пудры.

– Елена Пантелевна, матушка, дай вам Бог здоровья!.. Дай Бог здоровья и деткам вашим! А мы завсегда ваши слуги… Ежели возникнет потребность в деньгах, аль в иных каких надобностях, вы, тово, токмо намекните… Надеюсь, вы и дальше будете сдавать мне в аренду водяную мельницу c винокуренным заводом и продавать лес, зерно и пеньку.

Как только Ларин осушил бокал и опустился на стул, на ноги поднялся коллежский регистратор Яковлев, среднего роста худой человек лет шестидесяти с длинными рыжеватыми волосами, бородкой, крючковатым носом и срезанным подбородком.

– Примите мои поздравления, Елена Пантелеевна, – проблеял он, сладко улыбаясь. – Пусть ваша красота никогда не поблекнет! Оставайтесь такой же цветущей и счастливой! И помните, если дело коснется какой-либо судебной тяжбы или разбирательства, моя скромная помощь к вашим услугам.

Яковлев происходил из духовного сословия и был личным дворянином. Личное дворянство, в отличие от потомственного, не передавалось по наследству. Его получал всякий гражданский чиновник, получивший чин XIV класса. Владеть населенными имениями и участвовать в дворянских выборах личным дворянам не позволялось. Все свои надежды они возлагали на доходные должности в уездных присутственных местах.

Щеглова наклонилась к Хитрово-Квашнину и тихо сказала:

– Cудебный крючок недавно большое дело сделал для Леночки. В урочище Юрьево Раменье она лет десять безуспешно оспаривала кусок земли у капитана Уварова. Ей посоветовали обратиться к Яковлеву, и через два заседанья вопрос решился в ее пользу!

– Что ж вы хотите?.. Опыт! Подъячий еще деду моему помогал, царствие ему небесное!

– Как интересно! Расскажите.

– Мельницу нашу водяную то и дело подтоплял секунд-майор Сеченов, мельница которого располагалась ниже по течению. Он вечно воду задерживал в своем пруду, создавая трудности для работы наших мельничных колес. Переманил к себе, хитрец, всех местных помольщиков. Но недаром говорит пословица: мельницу строить – за подтоп отвечать. Дед – в суд, призвав на помощь Яковлева. Тот хоть и молод был тогда, да удал. Уж и не припомню как скоро, а суд заставил-таки Сеченова заплатить по счету.

За окнами стало смеркаться. Когда, по знаку Извольского, слуги зажгли свечи в канделябрах, на стенах в красивых обоях заплясали причудливые тени.

Мелания Щеглова, белолицая, с приятными чертами лица, сидя рядом с полной и застенчивой подружкой, чувствовала себя на седьмом небе. «Право, на фоне Танечки Доможировой я всегда смотрюсь magnifque! Вон как корнеты глазеют! А француз втюрился в Аглаю. На меня ноль внимания, все норовит поймать ее взгляд… Горелов, конечно, хорош. И Кузовлев не хуже. Но, Боже мой, разве сравнятся они с Вельяминовым?!… Маман говорит, что Вельяминовы нам не по зубам. Богатеи!.. А вдруг Серж полюбит меня? Ведь он уже немного влюблен. Стоит его увлечь, и он мой! Ах, как жаль, что его здесь нет! Я бы вскружила ему голову!.. Увы! Андрей Васильевич не дружен с его отцом…А корнеты не сводят с меня глаз, следят за каждым движением! Так внимательны! Урони я сейчас платок, они, не раздумывая, ринутся за ним под стол. А что?.. И посмотрим, кто из них проворнее».

Она томно повела глазами, взяла в руку голубой носовой платок и незаметно бросила его на пол.

– Ах, мой платочек! – послышался ее удивленный голос.

Не успела она это сказать, как корнеты, словно по команде, одновременно дернулись и устремились под стол, крепко ударившись при этом головами. В столкновении больше досталось Кузовлеву. Пока он потирал ушибленное место чуть выше уха, Горелов поднял платок с пола и с поклоном вручил его владелице.

– Благодарю вас, господин Горелов! – сказала юная кокетка, украдкой посмотрев на Кузовлева. Тот был чернее тучи. Проигрывать ему явно не нравилось.

– Господа, а не пора ли размяться? – громко произнес Извольский, поднявшись на ноги. – Пока готовится десерт, дамы могут отдохнуть в гостиной, мужчин же попрошу в бильярдную.