Дж. Лэнкфорд - Украденный Христос Страница 9

Большинство итальянцев такие. Они не только плевали на Муссолини и Гитлера, но и храбро отстаивали то, что считали правильным. Некоторые шли на уступки, становились предателями – куда же без этого. Но в основном было по-другому. Так что итальянского народа я не боялся. Я боялся его правительства.

Здесь, Феликс, я перехожу к самому страшному, однако позволь мне сделать небольшое отступление. Сначала я расскажу тебе о твоих радостях.

Загляни в коричневый конверт, который я оставил, и ты увидишь там фотографию. Прекрасная девушка и не самый неказистый юнец стоят перед маленькой желтой виллой под аркой, увитой розами. Они смотрят друг на друга и не видят ни солнца, ни птиц, ни роз, ни чудесного озера позади; они видят только друг друга».

Феликс нахмурился. У них не было ни одного старого снимка, отец говорил, что все погибло под бомбами. Но вот он открыл конверт и нашел пожелтевшую карточку. Родителей Феликс узнал сразу: такие молодые, казалось, куда им еще думать о свадьбе! Отец был в ермолке, мать – в накинутом на плечи кружевном шарфе. За ними виднелась вилла, выстроенная под старину на каком-то отдаленном побережье. Фото было черно-белым, но Феликс отчетливо представил себе желтый цвет штукатурки, каким описал его отец. У виллы были арочные окна, черепичная крыша с широкими скатами и балкончик над дверью, опирающийся на две спиральные колонны.

Зазвонил телефон. Феликс переждал, пока тот не уймется, и вернулся к письму.

«Глядя на фотографию, сын, ты поймешь, в кого пошел лицом. Длинные ресницы, густые темные волосы и светлая кожа достались тебе от матери. Твоя сестра больше похожа на меня: симпатичная, но более смуглая и не такая тонкая в кости. Снимок был сделан во время нашего медового месяца. Мы провели его на вилле, про которую я уже говорил,– в двух километрах от Ароны. Наши семьи купили ее нам в подарок. Я так и не выяснил, уцелела ли она. Если нет – невелика потеря в сравнении с тем, что мы вынесли в годы войны. Тем не менее я предпочел бы не знать, если танк или бомба разрушили то замечательное место, где мы с твоей матерью впервые зажили как муж и жена.

В нашем имении был небольшой домик на сваях у самого озера. Твоя мама любила его широкую, нависающую над водой террасу. В тот счастливый год мы часто спали на ней под открытым небом, а порой жгли костры или пускались на лодке в плавание из нашей маленькой гавани – полюбоваться звездами. Когда я решил возобновить практику, твоя мать всякий раз уговаривала не задерживаться в Турине, поэтому я старался приезжать к ней под любым предлогом. От частых разъездов моя подпольная работа пошла вкривь и вкось. Маме город не нравился, ей хотелось всегда жить на озере. К тому времени она научилась отлично плавать и ходить под парусом. Розы, которые ты видел на фотографии, посажены ее рукой в надежде, что вилла когда-нибудь станет нашим домом.

Здесь, у озера, у этих роз, она понесла моего сына».

Феликс остановился и перечел последние строки, но только больше запутался. Кроме него, у родителей не было других сыновей, к тому же он был поздним ребенком (как ему объяснили, мать долго не могла зачать) и родился в Нью-Йорке. Неужели его и здесь обманули? Он бросился читать дальше, чувствуя, как от волнения сводит живот.

«Итак, я позволил твоей матери остаться в Ароне. Тому была еще одна причина. Я начал втайне готовить пути к отступлению – перевел свою и мамину доли наследства в швейцарский банк. По сегодняшним меркам денег было немного, но для тридцать восьмого года – вполне достаточно, чтобы переждать трудные времена. Несколько раз мы навещали друзей в Домодоссоле. Твоя мать не знала, что они состоят в антифашистском подполье. Еще мы ездили к швейцарской границе, где завели дружбу с одним из таможенников (я потихоньку снабжал его деньгами на черный день).

Нам оставалось только ждать и надеяться, что наша любимая Италия – страна, приютившая евреев во времена инквизиции,– защитит нас еще раз. Так оно и было, пока не наступило восьмое сентября сорок третьего года. Этот день помнят все итальянцы. Правительство Муссолини пало, в Италию пришли немецкие войска.

Того же восьмого сентября началась травля нашего народа. Мы с матерью были в домике на озере вместе с моей сестрой, для тебя – тетей Энеей. Вдруг наверху, на вилле, зазвонил телефон. Я поначалу не обратил на это внимания из-за небольшой семейной ссоры. Твоя мать на седьмом месяце собралась одна в плавание. Я хотел ее остановить, она злилась, а Энея, сидя рядом на террасе, пыталась образумить нас обоих. Телефон не унимался – то замолкал, то начинал звонить снова. В конце концов мы не выдержали и поднялись к вилле. Оставив твою мать и Энею под розами, я пошел в дом. Оказалось, звонил местный булочник. Когда я снял трубку, он даже не поприветствовал меня. Только и сказал: "Сними шляпу".

Это был наш условный сигнал. Друзья-католики так предупреждали нас, евреев, о близкой опасности: звонили и говорили два слова – "сними шляпу".

Я бросил трубку, забрал свой бумажник с документами на выезд, спустился к женщинам и посадил их в машину. Мы гнали без остановки до самой Домодоссолы, которую, как оказалось, полностью заняли немцы. Узнав об этом, мы остановились в лесу, дождались темноты и постучались в окно к одному патеру. Он укрыл нас в телеге с сеном и так отправил в прекрасную долину Вигеццо, где равнины сменяются холмами, а те – горными кряжами, уходящими за облака. Мы добрались до городка Ре всего в нескольких милях от швейцарской границы и остановились в местной гостинице.

Посреди ночи пришли немцы.

Дальше было самое страшное».

Феликс встал. Письмо дрожало в его руках. Он отложил его и прошелся по комнате, вспоминая мать такой, какой видел ее в последний раз,– уже немолодой, но по-прежнему самой красивой. Они были в колледже Сары Лоуренс. Мама обняла Франческу в выпускной мантии, а потом протянула руку и со счастливым и гордым видом потрепала его по волосам. Напоследок она взяла их за руки и сказала: «Всегда помогайте друг другу». А через час случилась автокатастрофа, и родителей не стало.

Феликс вернулся к дивану и глотнул еще бренди, прежде чем снова взяться за письмо.

«Наши итальянские друзья, как и мы, спали. Они не могли сесть за руль и вывезти нас согласно уговору. Не могли провести через долину и горы до границы или к хижинам альпинистов. Мы с мамой и тетей Энеей бежали в одном белье к станции и спрятались в низком дровяном сарае. Той ночью наступила осень. В долине прошел ливень, стало промозгло и ветрено. Когда немцы стали нас искать, мы покинули наше укрытие и побежали через луг, а потом по железнодорожным путям. Рельсы были нашим единственным ориентиром посреди дикой пустоши.

Знай, что только любовь к тебе, сын мой, заставляет меня возвращаться к пережитому, поскольку я должен снова представить своих любимых женщин – испуганных, окоченевших, спотыкающихся. Еще раз вспомнить твою плачущую мать, беременную нашим первенцем; сестру, дрожащую от холода. Еще раз увидеть, как рельсы и камни ранят их ноги, а в глазах стоит ужас.

Чуть раньше немцы проезжали там на составе, обыскивали пути. Нам уже дважды удавалось уйти у них из-под носа.

Всего в паре километров от границы со Швейцарией железная дорога проходит по вершине небольшого холма, до и после которого со дна долины тянутся опоры эстакадного моста. Нам пришлось перебираться через эти две пропасти, поминутно думая о том, что вот-вот пойдет поезд и нам ничего не останется, кроме как прыгнуть и разбиться насмерть. Когда мы добрались до холма и нашли небольшую поляну, у твоей матери начались схватки. Твой брат преждевременно появился на свет, а у меня не было ничего, чтобы ему помочь.

Он прожил всего несколько секунд, хотя мне в борьбе за его жизнь они показались часами. Там же, под самым высоким деревом, мы его похоронили. Твоя мать так истекала кровью, что я всерьез испугался. Мне пришлось взять ее на руки и нести по второму мосту навстречу ледяному ветру, под шум горной реки, бегущей внизу по обломкам камней. Еле живые от холода, мы добрались до границы, где знакомый таможенник пропустил нас на ту сторону.

С той самой ночи и по нынешнюю пору мы не считаем себя евреями.

Умоляю, пойми меня правильно. То, что случилось в Италии, горячо любимой и любящей нас, могло повториться где угодно. Я больше не желал подвергать жену и будущих детей опасности, которую мы так "легко" преодолели.

Вот и все, что я хотел рассказать о наших тяготах в те времена. Благодаря доброте итальянцев, которые чтят семью и благородство и всей душой презирают навязываемые им правила, девяносто процентов итальянских евреев уцелели. Соседи укрыли их и помогли выжить. Тем не менее семь тысяч человек были отправлены в немецкие концлагеря. Большинство не вернулось оттуда. Еще несколько сотен погибли в самой Италии. Некоторых утопили в наших прекрасных озерах, включая то, что мы с твоей матерью так любили.