Джозефина Тэй - Дитя времени Страница 9

И, как показалось Гранту, если англичанин того времени оказался бы в стесненных обстоятельствах далеко от дома и ему захотелось взглянуть на своего первенца, то ему не пришлось бы гадать, как наскрести денег на поезд, потому что он знал, что в каждом богобоязненном доме дадут пристанище и кусок хлеба. Та зеленая Англия, с мыслями о которой он засыпал вчера, заслуживала многих добрых слов.

Грант перелистывал относящиеся к XV веку страницы, пытаясь отыскать упоминания о жизни отдельных людей, упоминания, которые могли бы, словно огни рампы, осветить необходимые ему части исторической сцены. Но повествование было разочаровывающе общо. Согласно Тэннеру, единственный парламент Ричарда III являлся самым свободомыслящим и прогрессивным за всю эпоху, и достойный автор мог лишь сожалеть, что личное поведение короля расходилось с его стремлением ко всеобщему благу. Больше о Ричарде III Тэннер сказать, видно, ничего не мог. За исключением Пастонов, которые с неистребимой жизнерадостностью из века в век болтали обо всем на свете, в этом солидном труде не чувствовалось живых людей.

Грант позволил книге соскользнуть с груди и потянулся за «Рэбской Розой».

5

«Рэбская Роза» оказалась сочинением художественным, но по меньшей мере ее было легче держать в руках, чем тэннеровскую «Конституционную историю Англии». Более того, книга представляла собой такую форму исторического романа, где сама история лишь несколько разнообразится диалогами; скорее беллетризированная биография, нежели историческая беллетристика. Эвелин Пэйн-Эллис, кто бы она ни была, снабдила свою книгу портретами и генеалогическим древом, не допуская полупонятных анахронизмов.

Эвелин Пэйн-Эллис проливала на жизнь Ричарда III больше света, чем Тэннер.

Гораздо больше.

Грант твердо верил, что если нельзя ничего выяснить о самом человеке, то лучше всего разузнать все о его матери.

Поэтому до тех пор, пока Марта не раздобудет ему воспоминания о Ричарде III святого и непогрешимого Томаса Мора, Грант решил заняться Цецилией Невилл, герцогиней Йоркской.

Посмотрев родословное древо, он подумал, что два брата Йорка, Эдуард и Ричард, были уникальны не только как монархи, испытавшие жизнь простолюдинов, но и как чистокровные англичане на английском троне. В них текла кровь Невиллов, Фитцаланов, Перси, Холландов, Мортимеров, Клиффордов, Одли, а также Плантагенетов. Королева Елизавета была полностью англичанкой (и любила этим хвастаться) — если считать примесь валлийской крови английской. Но среди всех других полукровок, сидевших на троне в период между Вильгельмом Завоевателем и Фермером Георгом — полуфранцузов, полуиспанцев, полудатчан, полуголландцев, полупортугальцев, — Эдуард IV и Ричард III отличались своей домашней чистопородностью. Отличались они и своим королевским происхождением, как по отцовской, так и по материнской линии. Дедом Цецилии Невилл был Джон Гонтский, первый из Ланкастеров, третий сын Эдуарда III. Оба деда ее мужа также приходились Эдуарду III сыновьями. Таким образом, трое из пяти сыновей Эдуарда III являлись предками двух братьев Йорков.

«Быть Невиллом, — писала Пэйн-Эллис, — означало быть человеком значительным, ибо Невиллы являлись крупнейшими землевладельцами. Быть Невиллом — значило почти наверняка блистать красотой, ибо качество это было в крови у всего семейства. Быть Невиллом — значило обладать индивидуальностью, ибо члены клана отличались проявлениями своего характера и силы духа. Эти три дара Невиллов объединялись на самом высоком уровне в Цецилии Невилл, которая считалась единственной розой Севера задолго до того, как он был принужден выбирать между розами Белой и Алой».

Пэйн-Эллис считала, что брак Цецилии Невилл с Ричардом Плантагенетом, герцогом Йоркским, был заключен по любви. Грант отнесся к подобному мнению с усмешкой, граничившей с презрением, пока не прочитал об их совместной жизни. Ежегодное пополнение семьи в XV веке не свидетельствовало ни о чем, кроме как о плодовитости, и многочисленное потомство, произведенное на свет Цецилией Невилл, никак не свидетельствовало о ее любви к очаровательному супругу. Но в те времена, когда жене полагалось сидеть дома и присматривать за слугами, постоянные путешествия Цецилии вместе со своим мужем явно указывали на большее чувство, нежели простую привязанность. О размахе и постоянстве ее переездов свидетельствуют и места рождения детей. Анна, ее первенец, родилась в Фотерингее, родовом гнезде в Нортхэмптоншире. Генрих, умерший младенцем — в Хэтфилде. Эдуард — в Руане, где герцог участвовал в военных действиях. Эдмунд и Елизавета — тоже в Руане. Маргарита — в Фотерингее. Джон, умерший молодым, — в Ните в Уэльсе. Георг — в Дублине (не это ли, подумал Грант, и объясняет почти ирландскую извращенность характера неподражаемого Георга?). Ричард — в Фотерингее.

Цецилия Невилл не сидела дома в Нортхэмптоншире, ожидая, пока ее владыке и хозяину захочется навестить ее. Она повсюду сопровождала мужа. Мнение Пэй-Эллис явно подтверждалось, и даже при самом строгом рассмотрении брак казался очень удачным.

Возможно, именно этим и объяснялась семейная привязанность Эдуарда, который ежедневно навещал маленьких братьев, живущих в доме Пастонов. Клан Йорков и до начала своих несчастий отличался спаянностью.

Это нашло неожиданное подтверждение в письме, приведенном в книге. Оно было написано двумя старшими сыновьями, Эдуардом и Эдмундом, своему отцу. Ребята находились на обучении в замке Ладлоу, и в субботу на пасхальной неделе, воспользовавшись услугами возвращавшегося к отцу курьера, разразились жалобами на своего наставника и его «гнусности», и умоляли отца выслушать курьера Уильяма Смита, который на словах сообщит все подробности их несчастий. Этот крик души начинался и завершался необходимыми вежливостями, формальность которых слегка нарушалась упоминанием того, что отец забыл прислать им требник, хотя и прислал одежду.

Педантичная Пэйн-Эллис указала источник, по которому приводилось письмо (одна из коттоновских рукописей, как оказалось), и в поисках подобных ссылок Грант стал просматривать книгу внимательнее. Факты — хлеб полицейского.

Искомых фактов больше не попадалось, но внимание Гранта привлек литературный семейный портрет:

«Под холодным солнцем лондонского декабрьского утра герцогиня вышла на крыльцо проводить мужчин: мужа, брата, сына. Дерк с племянницами вели по двору коней, распугивая голубей и суетливых воробьев. Она видела, как муж, по обыкновению спокойный и уравновешенный, сел в седло, и подумала, что по его поведению можно было бы заключить, будто он отправляется в Фотерингей осмотреть новое стадо баранов, а не выступает в поход. Ее брат Солсбери проявлял невилльский фамильный темперамент, чувствуя важность момента и ведя себя соответствующим образом. Цецилия перевела глаза с одного на другого и мысленно улыбнулась. Но при взгляде на Эдмунда у нее защемило сердце. Семнадцатилетний Эдмунд, такой хрупкий, такой неопытный, такой беззащитный… Покрасневший от гордости и возбуждения, выступающий в свой первый поход. Ей хотелось крикнуть мужу: „Береги Эдмунда!“ — но она не могла этого сделать. Муж просто ее не поймет, а Эдмунд придет в ярость. Ведь если Эдуард, всего на год старше, в эту самую минуту командует собственной армией на валлийской границе, то уж и он, Эдмунд, достаточно взрослый, чтобы отправиться на войну.

Она оглянулась на вышедших следом трех младших детей: на белокурых Маргариту и Георга и, как всегда на шаг позади них, Ричарда, темные брови и волосы которого делали его похожим на чужака. Добродушная неряха Маргарита смотрела на происходящее восторженными глазами четырнадцатилетней девочки; Георг переполнен зависти и кипит, возмущаясь тем, что ему только одиннадцать лет, и его не пускают вершить ратные подвиги. Худенький маленький Ричард внешне не проявлял возбуждения, но его мать чувствовала, что он весь вибрирует, словно тетива туго натянутого лука.

Под топот копыт и звон снаряжения три всадника выехали со двора и присоединились к ожидавшим на дороге слугам. Дети кричали и махали им вслед руками.

А Цецилия, которая за всю жизнь видела столько сородичей, уходивших на войну, вошла в дом с непривычной тяжестью в груди. Кто из ушедших, вопрошал внутренний голос, кто из них не вернется домой?..

Она не могла представить — это было бы слишком страшно — что назад не вернется никто. Что она больше не увидит никого из них. Что еще до конца года отрубленная голова ее мужа, издевательски увенчанная бумажной короной, будет прибита над Микльгейтскими воротами Йорка, а головы ее брата и ее сына — над двумя другими воротами».

Что ж, возможно, это и беллетризованный взгляд, но он выставляет Ричарда в необычном свете. Темноволосый в белокурой семье. «Похожий на чужака».