Юрий Рябинин - Усадьба-призрак Страница 9

Александр Вонифатиевич хотел ответить девушке что-нибудь учтивое, бонтонное, но опять подумав о вчерашнем приключении, он совсем потерялся и промолчал.

— Александр Вонифатиевич, — между тем продолжала Маша, — вчера я, к стыду своему, стала участницей гнусного представления, разыгранного молодым Воротынцевым. — Она было смешалась, но тотчас овладела собою и закончила решительно: — Я очень прошу у вас прощения за случившееся. Во всем этом есть и моя вина…

— Ваша вина?.. Помилуйте-с… зачем вы так говорите… — Ему было очень неловко, потому что он не знал, что эта девушка имеет в виду, что именно она видела вчера. К тому же вдвойне тяжело разговаривать, когда не знаешь или не помнишь имени собеседника.

А Александр Вонифатиевич, на беду свою, забыл, как зовут нечаянную его знакомую.

— Виноват лишь я один… — начал он успокаивать добрую девушку. — Выпил, знаете, не в меру… — Ему казалось, что ссылка на такое обстоятельство многое объясняет и многое может извинить.

— Я догадывалась еще тогда, что вы не такой… что вы замечательный, — сказала Маша с улыбкой. — Теперь убеждаюсь, что не ошиблась.

— Ну какой там… — отмахнулся Александр Вонифатиевич. — Полно вам… Замечательный… — Он тоже грустно улыбнулся и вздохнул: — От замечательных невесты не убегают… Я теперь… как бы это сказать… снова свободен.

— Знаете, нет худа без добра. Я подумала… я подумала… одним словом, хорошо, что так получилось!

— Хорошо?!

— Да, хорошо. И прощу вас, не говорите ничего! Эта девушка не была вам невестой. И уж во всяком случае не любила вас. Иначе бы она не поверила в вас., вчерашнего. А она поверила.

— Она поверила… — пролепетал Александр Вонифатиевич и спрятал глаза от Маши.

— Александр Вонифатиевич, не переживайте, прошу вас, не надо! — Она дотронулась до его руки. — Они все этого не стоят. Вы добрый человек…

Они помолчали некоторое время. Наконец Александр Вонифатиевич овладел своими чувствами и сказал:

— Спасибо вам… — Он запнулся и с виноватою улыбкой посмотрел на девушку.

— Маша, — подсказала она ему.

— Спасибо, Маша. А все-таки не напрасно я сюда приехал. Я счастлив.

Они распрощались совсем дружески.

Возвратившись на дачу, Александр Вонифатиевич сразу же собрал свой саквояж и не мешкая поехал домой. Фелиция Болеславовна простилась с ним вежливо. Но уговаривать его остаться до конца срока или хотя отобедать напоследок она не стала.

Случай в доме с мезонином

Замоскворечье засыпает прежде других московских районов. Где-нибудь на Тверской или на Пречистенке почти во всех окнах еще горит свет и мелькают тени за шторами. Там еще полно прохожих. На Пресне подвыпившие фабричные не допели всех своих куплетов и еще не скоро угомонятся. На Трубной вообще настоящая жизнь только что началась: туда съезжаются пожившие и полинялые щеголи, забредают малоопытные и потому нарочито смелые гимназисты. А в это время в Замоскворечье уже темно, тихо и безлюдно. В редком-редком оконце теплится фитилек: может, какой лавочник припозднился — сводит концы торговых счетов, может, благочестивая купчиха от Псалтыри никак не оторвется или чей-нибудь домашний учитель записывает в дневник сегодняшние свои наблюдения.

И вот однажды эта часть Москвы, едва уснув, была разбужена пронзительным, как в пьесе захолустной постановки, криком: «Убили! Убили!»

Кричала женщина. И, судя по силе крика, убили не ее. Тотчас залаяли все замоскворецкие собаки. Вначале гавкнул Казачий переулок, из которого крик и раздался, а уж от него лай побежал по всем закоулкам.

Следом за собаками переполошились и обыватели. И скоро возле дома вдовы купца Карамышова собралась изрядная толпа. Первым прибежал дворник Фа-рид. Он зачем-то прихватил и метлу. И теперь молча стоял с метлой — черенком вверх — слева от калитки, будто караульный на часах. Справа от калитки стоял городовой Гузеев. А в самой калитке металась купчиха Карамышова. Она ломала руки и кричала во весь переулок, что наверху, в мезонине, лежит ее жилец с проломленной головой. И хотя многие были полны решимости заглянуть в мезонин, городовой Гузеев никого туда не пускал до прибытия пристава.

Пристав Николай Пантелеймонович Артамонов, живший на соседней улице, объявился через полчаса, сонный и хмурый. Ни на кого не глядя, даже на саму хозяйку, он сразу направился во двор, велев собравшимся не расходиться. Карамышова с Гузеевым поспешили за ним. А дворник Фарид переместился в проем калитки и застыл в прежней позе.

— Николай Пантелеймонович, проходите, пожалуйста, запросто, по-соседски, — сразу подступилась к приставу Карамышова. — Сейчас я вам все расскажу. Вот как все было…

Ты, Капитолина Матвеевна, того… погоди! — оборвал ее пристав. — Мы сейчас не соседи с тобою. Я — лицо должностное. А ты — свидетельница. Поняла? И порядок здесь такой: я задаю вопросы, а ты отвечаешь. Это дело следственное! Уголовное! Рассказывай, как все было.

— Я легла спать… помолилась… Я ведь и вас поминаю всякий день, Николай Пантелеймонович…

— Ну, будет об этом! Дальше что?

— Дальше… я помолилась и легла спать…

— Святые угодники! — пристав едва не спугнул уже притихших после давешнего крика замоскворецких собак. — По делу говори, Капитолина Матвеевна! По делу!

— Упокойник! — выпалила купчиха.

— Что упокойник?

— В мезонине лежит упокойник… жилец мой… В кровавой луже.

— Ты что, поднялась в мезонин и увидела, что там лежит мертвый жилец?

Купчиха, страшась опять сказать что-нибудь невпопад, согласно кивнула головой.

— А зачем ты пошла в мезонин? Услыхала чего?

— Да… я легла спать… — испуганно закивала купчиха.

— Помолилась!.. Да ну же, дальше!

— И тут слышу: наверху как чего-то грохнется. Так что домишко мой подпрыгнул. Я вскочила и вперед к образам — Заступнице молиться. А потом тихонечко прокралась наверх. Стучу к жильцу — тишина. Открыла дверь… а он лежит возле стола… не дышит…

— А почему ты узнала, что он не дышит?

— Да какой дышать, когда у него мозги наружу.

Пристав снял фуражку и протер лоб платочком.

— Теплая ночь какая. Будто летом. Ну пойдемте, посмотрим… что там…

В этот момент в проеме калитки показалась длиннополая тень. Фарид покорно посторонился. Тень мягкими шажками приблизилась.

— Батюшка, благословите, — тотчас сложила руки лодочкой Карамышова.

Священник перекрестил ее и позволил приложиться к руке.

— Не вовремя вы, отец Александр, — пробурчал пристав.

— А у паствы неприятности всегда не вовремя, — ответил священник. — Мой двор граничит, как вы знаете, с двором Капитолины Матвеевны, и я пришел рассказать, что видел и слышал. Может быть, вам какая польза будет?..

Пристав поморщился, чего, впрочем, никто не заметил впотьмах.

— Ну что вы там видели? — спросил он.

— Прежде всего, я услышал сильный грохот. Не знаю даже, с чем сравнить. Будто рт обрушенья чего. Через некоторое время закричала Капитолина Матвеевна. Но главное — когда я уже оделся и вышел из дому, я увидел, как из двора Капитолины Матвеевны через забор в мой двор перескочил человек. Меня он не заметил.

Он прошел через весь двор и спокойно вышел в калитку, туда к нам — в Екатерининский.

— Ясно. Это был убийца, — заключил пристав. — Вы хорошо его разглядели?

— Я вовсе его не разглядывал. Вот вообразите, сейчас в дюжине шагов от нас пройдет человек — сможем мы его разглядеть? Я думаю, что вы и меня не сразу разглядели, когда я появился у калитки.

Батюшкины доводы были убедительными, отчего пристав расстроился пуще прежнего.

— Ладно, — сказал он. — Пойдемте поглядим, что там наверху… Вы, отец Александр, не уходите пока. Может быть, еще понадобитесь. Или ступайте с нами, если желаете.

Они поднялись в мезонин. У двери жильца все нерешительно остановились, каждый надеялся, что кто-нибудь другой, а не он откроет дверь и первым войдет в комнату, где лежал убитый. Капитолина Матвеевна вообще держалась позади мужчин. Когда пауза затянулась, пристав не выдержал и распорядился:

— А ну-ка, Гузеев, отвори…

Нижний чин покорно исполнил команду и, придерживая саблю, переступил порог. Остальные неслышно, словно боясь кого-то разбудить, вошли за ним в комнату и застыли.

С минуту все стояли, совершенно оцепенев и не в силах оторвать взора от зловещей темной лужи с пугающими сгустками, разлившейся возле стола.

— А где же труп? — обернулся Гузеев к Артамонову.

Студент медицинского факультета Григорий Вало-вик снял комнату у купчихи Карамышовой полгода назад. До этого он квартировал в Хамовниках, у одного шорного мастера. На его беду, шорник оказался ревностным христианином. Сдавая комнату внаем, он прежде всего проверил: а православным ли записан студент? Вид, с точки зрения набожного шорника, у Валовика оказался в порядке. Но скоро обнаружилось, что записан Валовик мог быть хоть конфуцианцем, — это для него не имело ровно никакого значения. В ближайший же пост шорник его изобличил и отказал в квартировании.