Хаим Калин - Под Солнцем и Богом Страница 9

Как результат, финансирование десятков операций, проводимых Управлением в разных частях света, под самыми различными предлогами урезывается или замораживается. Становится на прикол и проект вербовки Августо. В Брюссель летит депеша: «Предложенная майором форма товарообмена неприемлема. Контакты прекратить, пусть поразмышляет на досуге».

Между тем пятьдесят тысяч долларов из бюджета Управления улетучились, ни к Августо, ни к его кураторам не поступив. Из авуаров разведки испарились и иные транши, которые, сложившись воедино, составили начальный капитал компании, не учтенной пока ни в одном национальном реестре.

Не дочитав донесение брюссельского резидента, Остроухов отложил его в сторону. Неприятно скривил губы, поморщился. Такое с ним, манекеном с цинковым сердцем, но ума дивной глубины, происходило редко и сугубо наедине. Гримас духа он никогда и ни перед кем не допускал, будь то руководство, подчиненные или даже родственники.

Генерал рассеяно поводил головой, точно ища подсказку, куда путь свой держать. Казалось, брюссельская депеша вновь выбила его из ритма созидания, едва обретенного после трехдневной апатии.

Донесение гласило: посольство СССР в Бельгии получило письмо, в котором некий назвавшийся «Филателистом» аноним, молил возобновить с ним контакт. Хотя послание и машинописное, в Брюсселе не сомневались, что автор реляции – склонный к авантюрам испанец, по большей мере почтово-эпистолярного толка. Следовательно, продолжал резидент, консервацию пора закруглять и приступить к «удою», прежде, разумеется, вручив мзду, с учетом неврастеничного выпада, на треть облегченную…

Новый скачок в умонастроении генерала отпечатал осознание предсказуемого, но ужасающего в своей сути открытия. Остроухов в одночасье постиг, что через считанные месяцы ему придется отбиваться по меньшей мере от дюжины таких «Августо». Совсем скоро он оглохнет от воплей спасать операции, обесточенные его милостью. Голоса и темы будут разными, но стержень един: «краник» Центром перекрыт, а мотивы не просматриваются.

«Отлаженный механизм, давно и не мною запущенный, нельзя лишить инерции движения, – ежился всем нутром Остроухов. – Разведка, хоть и глубоко законспирирована, тривиально вплавлена в реальность, для которой любые казематы малы. Мой самоубийственный прожект где-то да всплывет, ведь ничтожных, готовых на любую подлость Августо более, чем достаточно – как среди разрабатываемых, так и в самом организме сыска. Как бы я не изгалялся, мою внешне неприступную башню развалит одна-единственная трещинка. Большего и не надо – конструкция такова. И никаких полгода для штопки дыр в бюджете у меня нет. Жадный клюв пернатых из семейства Августо проклюет фатальную прореху гораздо раньше. За месяц управится».

Тут растревоженное нутро генерала обуял, обездвижив, животный страх: молох разоблачения не абстрактен, барражируя в плотных слоях атмосферы, а притаился рядом, в спину дыша.

Остроухов поспешно убрал руки со стола, словно остерегаясь о что-то пораниться или замараться. Воровато взглянул на папку подполковника Ефимова и… прикипел к ней взглядом. Осторожно вытащил правую руку. Будто хотел развернуть обложку, но не решился. Зато вскоре стал лихорадочно наводить на столе порядок: переместил в выдвижные ящики и частично на пол скопившиеся папки и документы. После чего натужно уселся, напоминая сдавливаемую пружину, и раскрыл последний оставшийся на столе доклад – ревизора управления по вопросам бюджета.

Казалось, его глаза не двигались. Но через секунд двадцать генерал резким движением перевернул верхний лист, а через схожие интервалы – еще несколько.

Остроухов вновь переменился в лице, которое, округлившись, транслировало где неопределенность, а где страх перед неизвестностью. Но то внешне. Под спудом же – по условной кольцевой – носилась злоба, словно шайба, запущенная хоккеистом команды, оставшейся в меньшинстве. Порой подпрыгивала, приземляясь на брюхо или кант, но продолжала катить по окружности. В конце концов замерла у некой подстанции-лотерии «Ставки – только жизнь».

Здесь лик генерала стряхнул слабину, возвращаясь к привычному выражению. Он вдруг вспомнил, как летом, удя рыбу на Клязьме, подцепил огромную щуку и тщился вытащить ее на берег. Адъютант подхватил рыбу сачком, и, казалось, этот пресноводный монстр обречен закончить свои дни на их холостяцкой вечеринке. Завертевшись, точно рвущий себя на куски пропеллер, щука разгрызла сетку и, исторгнув с частичкой плоти крючок, выскользнула в воду, оставив лишь блесну преклонения перед неистребимым зовом жизни.

«Перекусить узду, перегрызть!» – заскрипела генеральская душа и, казалось, тот запредельный, чуть ли не зоологический скрежет прозвучал наяву.

Остроухов резко повернулся, обращаясь к селектору. Чуть поводил глазами и нажал на кнопку соединения с Куницыным, своим заместителем и партнером по провалившемуся бизнес-проекту.

– Фигуранта нашли? – вбросил в эфир свой «скрежет» Остроухов.

– Ищем, – неуверенно ответил генерал-майор.

– Обсудить бы… – вдруг смягчил тональность Остроухов – с более чем недружелюбной на деловую.

Коль «заходи» не последовало, Куницыну стало ясно: разговор состоится вечером у Главного на даче.

Растопив на даче камин, Остроухов налил себе полфужера «Арарата» и одним заходом загнал терпкую жидкость в организм. Под ложечкой засосало, напомнив, что сегодня он только завтракал. Пообедать не получилось – так было муторно.

Подкрепившись шпротами и венгерским салями, он вновь налил себе, но пить не стал – обратился к захваченному с собой докладу Ефимова. Пробежал текст по диагонали, застрял на «Выводах». При этом то и дело откладывал папку в сторону, чтобы пригубить коньяк. Его точные, скупые движения подсказывали: равновесие к Остроухову вернулось.

Донесся шум подъехавшего автомобиля. Генерал встал на ноги и, казалось, дожидался чего-то. Впрямь вскоре раздались четыре явно не телефонных коротких звонка. Остроухов прошел к входной двери, где набрал на вмонтированном в наличник пульте несколько цифр. Прозвучал затяжной «бип».

Куницын застал Главного за сервировкой стола – этим милым, но совершенно не генеральским занятием. Буркнув заму «привет», Остроухов уселся. Стал протирать бокал, самого гостя, казалось, не замечая.

Куницын уставился на патрона – то ли в недоумении, то ли ожидая приглашения к столу.

Хозяин отбросил полотенце и, не поднимая глаз, отчитал:

– Чего не садишься?!

– Не приглашаешь…

– Мы не на службе, Леха… Или выпить душа не лежит?

– Выпьем – за что? – Куницын отодвинул стул.

– Ешь сначала, с работы ведь. Ах, да ладно… – Разлив коньяк, Главный звякнул по бокалу Куницына.

Промочив горло, Остроухов начал водить ладонью по лицу, порой протирая глаза. Могло показаться, разыгрывает какую-то мудреную прелюдию к разговору.

Куницын, чуть гремя ножом и вилкой, почти не сводил с шефа глаз. Он знал его давно, причем приятельствуя, гораздо ближе других. Однако не мог припомнить и малой толики непосредственности, которая с момента его прихода выплеснулись за фасад этого грандиозного, матерого мужика, оказалось, не лишенного и задатков лицедея.

– Деньги, где возьмем? – спросил Куницын, потянувшись к салфетнице.

– Ответить сейчас?

– Смысл откладывать, Рем?

– Тему можно похерить, разумеется, на время… – почесался за ухом Главный.

– Ты никогда не темнил и обычно конкретен! – возмутился зам.

– Куда уж… – Остроухов достал с журнального столика папку, протянул ее гостю. – Почитай, а я разомнусь немного. На кухню схожу.

Главный отсутствовал минуты три-четыре. Когда же вернулся, то испытал синтез легкой растерянности и любопытства. Куницын исчез, притом что, не зная кода, покинуть дачу не мог. Захлопнув входную дверь, гость автоматически включил систему блокировки.

Остроухов обошел стол и направился к камину, который закрывало повернутое спинкой массивное кресло.

Оказалось, пропажа притаилась именно там, но являла собой скорее муляж, нежели человека. Правда, не восковой, а весьма прозрачный, при этом усушенный и утрушенный в размерах – по сравнению с оригиналом. У Куницына жили одни глаза, но не обыденно. В них пламенела, треща и раздаваясь, топка ужаса. Папка валялась на полу у ног, из нее торчали наполовину вывалившиеся листы.

Остроухов бесшумно приблизился и поднял папку. Задвинув листы внутрь, аккуратно примостил доклад на журнальном столике. После чего наполнил коньяком один из бокалов, стоявших там же, и протянул визави со словами:

– Взбодрись, от хандры проку нет.

Куницын даже не шелохнулся, казалось, прихваченный бетонным раствором шока.

– Выпей, тебе говорю! – гаркнул Остроухов.

Зам дернулся, после чего потянулся к фужеру. Стал крохотными глотками, словно через не могу, пить, при этом его веки непрестанно мигали. Не осилив порцию, он обвил фужер ладонями и этой формой закрыл лицо. Было неясно: он укрывается от некой враждебной силы или дрейфит, что Остроухов нальет еще.