Джеймс Паттерсон - Явился паук

Джеймс Паттерсон

Явился паук

Пролог

«СЫГРАЕМ ПОНАРОШКУ»

(1932)

Вдалеке, на мрачном фоне густых еловых лесов Нью-Джерси, сияли окна роскошного загородного дома Чарльза Линдберга[1], издалека казавшегося сказочным замком. Под покровом туманной вечерней мглы к светящимся окнам пробирался подросток. Каждый шаг приближал его к моменту торжества — к первому убийству. Его не смущала непроглядная темень и хвойное месиво под ногами. Он предусмотрел все — вплоть до этой слякоти. На худощавых ногах болтались грубые мужские башмаки сорок пятого размера, набитые тряпками и обрывками газет.

Он намеревался оставить следы, много следов. Но это должны быть отпечатки грубых мужских башмаков, а не подростковых ботинок. Следы будут тянуться от шоссе Стаутсберг — Уэртсвилл к загородному дому и обратно.

Под раскидистыми соснами ярдах в тридцати от дома его вдруг затрясло. Такой огромный особняк, что и вообразить невозможно: только на втором этаже у них семь комнат и четыре ванные. Так вот как живет Счастливчик Линди и его дражайшая Энн Морроу.

«Неслабо», — подумалось подростку, покуда он бесшумно крался вдоль стены к ярко освещенной столовой. Он был очарован тем, что люди называют славой. Он постоянно думал о ней, грезил ею. Что такое слава на самом деле? Какова на вкус? Чем пахнет? Что из себя представляет при близком рассмотрении?

Вон там, за стеклом, сидит самый знаменитый и обаятельный человек в мире — Чарльз Линдберг. Высокий, элегантный, изящно сложенный, белокожий и неправдоподобно белокурый. Счастливчик Линди — всегда и во всем самый первый… Как и его жена Энн Морроу. Как она прекрасна… Короткие черные кудри оттеняют кожу ослепительной белизны. Колеблющееся пламя свечей отражается в полированной поверхности стола. Оба очень прямо сидят на стульях с высокой спинкой, словно высшие существа из другого мира. Они едят чинно и красиво, соблюдая все правила этикета.

Подросток невольно приподнялся на цыпочки, в страстном желании разглядеть, что же у них на ужин. Кажется, телячьи отбивные, красиво разложенные на безупречном китайском фарфоре.

— Я прославлюсь больше, чем вы, твари несчастные, — вдруг прошептал подросток. Эту клятву он давно уже дал самому себе.

Итак, план тысячу раз продуман во всех деталях. Пора приступать к делу. Подросток не без труда поднял деревянную лестницу, брошенную рабочими возле гаража, установил ее у стены и с обезьяньей ловкостью полез к окошку над библиотекой, где находилась детская. Сердце бешено колотилось, отдаваясь в ушах. Через приоткрытую дверь в комнатку проникал свет из коридора, освещая кроватку со спящим наследником. Чарльз Линдберг-младший, самый знаменитый малыш в мире. У кроватки стояла ширма, расписанная изображениями зверей, защищавшая кроху от сквозняков.

Глядя на беззащитного дитятю, подросток почувствовал себя коварным и всесильным.

— Мистер Лис пришел за цыпленочком, — прошептал он сквозь зубы, ставя ногу на последнюю перекладину, затем бесшумно отворил окно и шагнул в комнату. У кроватки он на секунду застыл, изучая ребенка. Белокожий, золотые кудряшки — вылитый папаша, только толстячок. Надо же, Чарльз-младший уже посолиднел, хотя ему только полтора годика.

Подросток не мог больше сдерживать нервное напряжение — из глаз хлынули слезы. Его затрясло от гнева и смятения, но одновременно изнутри нарастало чувство великой радости и торжества.

— Настал мой час, папенькин сынок, — пробормотал он, вытаскивая из кармана резиновый шарик на эластичной ленте. Он накинул эту петлю на шею младенца в тот самый момент, когда тот открыл яркие со сна голубые глазенки. Когда малыш скривился, чтобы заорать, подросток пихнул шарик в маленький слюнявый ротик, затем схватил ребенка на руки и проворно спустился по лестнице. Все шло по плану.

С брыкающимся свертком в руках он пересек поле, увязая в грязи, и быстро скрылся в темноте.

Менее чем в двух милях от особняка Линдбергов он зарыл малыша в землю — похоронил его живым. И это было лишь начало. В конце концов, он сам еще не был взрослым.

Он, а не Бруно Ричард Хауптманн, похитил ребенка Линдбергов. Он сделал это собственноручно.

Неслабо.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

МЭГГИ РОУЗ И СМОРЧОК ГОЛДБЕРГ

(1992)

Глава 1

Ранним утром двадцать первого декабря 1992 года я в полном удовольствии расположился на солнечной веранде своего дома в Вашингтоне, Пятая улица, федеральный округ Колумбия. В крохотной узенькой комнатушке валялись в беспорядке зимние вещи, рабочая обувь, поломанные игрушки, а уборка как-то не вписывалась в мои планы. В конце концов, дом — мой, хочу — убираю, хочу — нет. Я наигрывал мелодии Гершвина на стареньком расстроенном (а когда-то великолепном) пианино. В пять утра на веранде холодрыга, как в морозилке, но ради «Американца в Париже» стоило помучиться.

Вдруг на кухне зазвонил телефон. Наверное, я выиграл в беспроигрышную лотерею округа Колумбия, или Вирджинии, или Мэриленда, а меня вчера позабыли оповестить. Я исправный участник всех трех.

— Нана, возьмешь трубку? — проорал я, чтобы было слышно с веранды.

— Мог бы и сам взять. Все равно тебя, — проворчала моя проницательная бабушка. — Мне вообще нет смысла подходить к телефону.

Вот так, в общих чертах, она выразилась. Может быть, чуточку сочнее. Как обычно.

Пришлось самому на негнущихся от холода ногах тащиться в кухню, по пути наступая на разбросанные игрушки. Мне уж тридцать восемь стукнуло. Как говорится, жизнь прожить — не поле перейти. Оказалось, звонит мой напарник по расследованиям, Джон Сэмпсон. Знает, что я ранняя пташка. Он вообще знает меня лучше, чем родные дети.

— Здорово, Белоснежка. Давно пробудился? — приветствие звучит почти как пароль. Мы с Сэмпсоном неразлучны с девяти лет, с тех самых пор, когда вдвоем пытались грабануть магазин Парка у пустырей. Нам не приходило в голову, что старина Парк вполне способен пристрелить пару пацанов из-за блока «Честерфилда». Но бабуля Нана, полагаю, была бы еще беспощаднее, знай она о подобных проделках.

— Да, теперь пробудился, — ответствовал я мрачно. — Что, хорошие новости?

— Очередное убийство. Похоже, снова наш паренек потрудился, — бодро сообщил Сэмпсон. — Нас поджидает куча народу.

— Не испытываю ни малейшего желания с утра любоваться трупами, — пробормотал я, чувствуя легкое урчание в желудке. Я намеревался начать день совершенно по-другому. — Говно. Послать бы всех…

Бабуля Нана отвлеклась от дымящегося чая и яиц всмятку, чтобы испепелить меня осуждающим взором. Она была уже одета для школы, где в свои семьдесят девять лет трудилась на добровольных началах. Сэмпсон продолжал описание душераздирающего убийства, смакуя наиболее омерзительные детали.

— Будь любезен следить за своей речью, Алекс, покуда ты живешь в этом доме, — мрачно заявила бабуля Нана.

— Минут через десять прибуду, — рявкнул я в трубку и обратился к бабуле: — Это мой дом.

Ответом мне был тяжкий вздох, как будто ей сообщили ужасное известие.

— В Лэнгли-Террас произошло новое зверское убийство. Похоже, это дело рук маньяка, — пояснил я.

— Скверно, — признала бабуля Нана, пристально глядя на меня добрыми карими глазами. Ее роскошная седина напоминала одну из тех салфеток, которыми она любовно украсила кресла в гостиной. — Вот до чего довели наш город эти политиканы. Иногда я подумываю, Алекс, что отсюда нужно уехать.

— Мне тоже такое порой приходит в голову, — признался я. — Но мы устоим, надеюсь.

— Да, мы, негры, устойчивы. Мы всегда были выносливы и умели страдать молча.

— Ну уж не всегда молча, — возразил я.

Для пущей солидности я вознамерился надеть старый твидовый пиджак, поскольку в связи с убийством наверняка придется общаться с белыми, а поверх — спортивную куртку. Так мне будет тепло.

На моей прикроватной тумбочке стоит фотография Марии Кросс, моей жены. Три года назад она была убита выстрелами из проезжающего автомобиля. Это убийство осталось в числе нераскрытых, как и большинство убийств в Саут-Исте.

Перед уходом я поцеловал бабушку, как это у нас повелось с тех пор, как мне исполнилось девять. Еще у нас принято говорить «прощай» на случай, если не случится больше увидеться. Так продолжается уже почти тридцать лет, с того самого времени, когда Нана взяла меня к себе в надежде сделать из меня что-нибудь путное. Благодаря ей я — следователь со степенью доктора психологии — живу и работаю в вашингтонском гетто, федеральный округ Колумбия.

Глава 2

Официально я числюсь начальником сыскного отдела — работенка, которую не назовешь иначе как «шум и ярость», как говаривали Шекспир и мистер Фолкнер. В иерархии вашингтонского полицейского управления я должен бы быть шестым или седьмым по значимости лицом, но это, увы, не так. Зато я обязан побывать на каждом месте преступления, число коих в округе Колумбия все растет.