Томас Харрис - Красный дракон Страница 10

Кто он, собственно, был такой, этот Лидс? Преуспевающий юрист, специалист по налоговому праву, заядлый болельщик и футболист, любитель посмеяться. Человек, который будучи смертельно раненным, затеял борьбу с убийцей, встав на защиту своих детей.

Не очень понятное ему самому чувство стыдливости двигало Грэхемом, когда он переходил из комнаты в комнату, перебирая личные вещи Чарлза Лидса. Он убеждал себя, что, занявшись в первую очередь вещами Чарлза Лидса, он как бы спросил у него разрешения прикоснуться к тому, что принадлежало его жене.

Грэхем был уверен, что именно она накликала беду. С той же неизбежностью, с какой кузнечик, заливаясь своей трелью, накликивает на себя смерть в облике огромной красноглазой мухи.

Итак, миссис Лидс.

Ее маленькая туалетная комната располагалась наверху. Поднимаясь на второй этаж, Грэхем старался не смотреть в сторону спальни.

Комната миссис Лидс, отделанная в песочно-желтых тонах, была бы в полном порядке, если бы не разбитое зеркало трельяжа. Пара мокасин так и валялась на полу перед гардеробом, словно хозяйка только что вышла. Халат наброшен на вешалку. Легкий беспорядок в гардеробе, какой бывает у женщины, занятой множеством других забот по дому.

На туалетном столике шкатулка, обитая лиловым бархатом. В ней дневник миссис Лидс. К шкатулке привязан ключик, снабженный ярлыком с инвентарным номером, соответствующим номеру в списке вещественных доказательств.

Грэхем присел на изящный белый стул и наугад открыл тетрадь:

«23 декабря, вторник. Мы сегодня у мамы.

Дети еще спят. Когда мама хотела застеклить веранду, я была против. Мне казалось, это будет уродовать весь вид дома. Но, оказалось, так уютно сидеть здесь в тепле холодным зимним днем и смотреть на заснеженный сад. Невольно думаешь, сколько еще может выдержать мама вот таких рождественских набегов, когда старый дом ходуном ходит от внуков. Надеюсь, впереди у нас еще много счастливых рождественских каникул.

Вчера был трудный переезд из Атланты. Уже когда мы выехали на трассу, пошел сильный снег, и машина еле ползла. Я так устала, собирая детей в дорогу. Когда мы проехали Чэпел-хилл, Чарли остановил машину и вышел. Он отколол от замерзшей ветки несколько сосулек, чтобы сделать мне мартини. Когда он шагал назад, глубоко проваливаясь в снег и смешно загребая длинными ногами, я подумала, что люблю его. Я смотрела на его волосы и ресницы, припорошенные снегом, и думала об этом. Такое странное чувство, как будто что-то хрупкое раскололось у меня внутри, осколком царапнуло по сердцу, и теплая влага разлилась по всему телу.

Надеюсь, меховая куртка придется ему впору. Если он подарит мне это роскошное кольцо, я просто умру от счастья. Проучу как следует эту корову Маделин, чтоб не выпендривалась со своими побрякушками. Четыре невероятной величины бриллианта цвета замутненного льда. А какой чистый лед в лесу! Солнечный свет заливал кабину, и сосулька в моем стакане искрилась радужными бликами. Красновато-зеленое пятнышко играло у меня на руке, и я даже ощущала его тепло.

Он спросил, что мне подарить на Рождество. Я приставила к его уху ладонь и шепотом сказала: „Свою большую палку, дурачок. И засунь ее как можно дальше“.

Лысина у него на затылке покраснела. Он вечно боится, что дети услышат. Мужчины такие подозрительные. Воображают, будто наши взрослые секреты кому-то нужны.

Это место было обильно посыпано пеплом от сигареты следователя.

Стемнело, а Грэхем все не мог оторваться от дневника. Он уже прочитал, как дочери удалили гланды, и как испугалась миссис Лидс, когда в июне обнаружила у себя в груди небольшое уплотнение. („Боже мой! Дети еще совсем маленькие. Что с ними будет?“) Уплотнение оказалось безобидной доброкачественной опухолью, которую легко удалили. Это выяснилось тремя страницами позже.

„Сегодня доктор Янович отпустил меня домой. Прямо из больницы мы поехали к пруду. Мы давно там не были, все не хватало времени. У Чарли оказалось две бутылки шампанского прямо со льдом. Мы выпили его, потом кормили уток на закате. Он стоял у кромки воды спиной ко мне. По-моему, он плакал.

Когда мы приехали домой, Сьюзен призналась, что ее тревожило, не привезем ли мы ей из больницы нового братика. Какое счастье снова очутиться дома!“ В спальне зазвонил телефон. Включился автоответчик: „Алло, говорит Валери Лидс. Извините, я в данный момент не могу подойти к телефону. После сигнала назовите ваш номер и скажите, кто звонил. В ближайшее время мы с вами свяжемся. Спасибо“.

Пропищал зуммер автоматической связи, и Грэхем ожидал услышать голос Крофорда» но раздались частые гудки. Трубку повесили.

Теперь он знает, как звучал ее голос. Он хотел увидеть своими глазами, какой она была и вернулся в кабинет.

В кармане у него была пленка — фрагмент любительского фильма, отснятого Чарлзом Лидсом. За три недели до своей гибели Чарлз Лидс отдал пленку аптекарю, который отправил ее проявлять в кинолабораторию. Забрать пленку Лидс не успел. Квитанцию нашли у него в бумажнике, и пленку получила полиция. Следователи просмотрели и этот фильм, и семейные фотографии, сделанные приблизительно в то же время. Ничего интересного не обнаружили.

Грэхем должен был увидеть этих людей живыми.

Ему предлагали проектор в полиции, но он хотел посмотреть фильм о Лидсах в их собственном доме. Получить в управлении разрешение на вынос вещественного доказательства стоило немалых трудностей.

Он принес из кладовки экран, установил проектор и устроился в большом кожаном.

Кресле Чарлза Лидса. Фильм был сделан в духе шутливой семейной хроники. От этой неозвученной ленты веяло теплом, искренностью, незатейливой простотой. Ее отличали от обычных любительских фильмов выдумка и живость фантазии. Первым на экране появился пес, серый Скотти, который дремал, растянувшись на коврике в кабинете. Приготовления к съемке потревожили его, он поднял голову, повернулся к объективу, но особого интереса не выказал и задремал опять. Внезапно уши Скотти встали торчком, он вскочил и бросился на кухню. Камера последовала за ним. Пес подбежал к двери и замер, виляя хвостом и дрожа от нетерпения.

Надо сказать, что Грэхем ожидал следующего кадра с не меньшим волнением, чем Скотти. Дверь открылась, и в кухню вошла миссис Лидс, нагруженная покупками. Она в изумлении прищурила глаза, свободной рукой поправляя растрепавшиеся волосы. Отошла в сторону. Губы ее шевелились, она что-то говорила. К ней подбежали дети, принялись разбирать пакеты. Девочке по виду было лет шесть, мальчикам восемь-десять. Тот, что поменьше, судя по всему, неизменный герой семейных фильмов, дурачась, потянул себя за уши. Камера находилась на относительно большой высоте. По свидетельству коронера, в Лидсе было семьдесят пять дюймов роста.

По курткам, накинутым на ребят, по незагорелому еще лицу миссис Лидс Грэхем предположил, что съемка сделана в начале весны.

Когда он видел миссис Лидс в морге, тело ее покрывал густой, ровный загар с отпечатавшимися на нем тонкими полосками бикини.

Быстро мелькали сменявшие друг друга сцены. Братья играют в пинг-понг. Сьюзен в своей комнате заворачивает в нарядную обертку подарок. Кончик языка высунут, взгляд сосредоточен, прядка волос упала на лоб. Жест, которым она отбросила волосы назад, был как две капли воды похож на тот, который Грэхем только что заметил у ее матери. В следующем кадре Сьюзен лягушонком плескалась в ванне с пеной. Сейчас уровень объектива оказался ниже, изображение было не таким четким — снимал, видно, один из братьев. Сцена обрывалась в тот момент, когда Сьюзен в сползшей на глаза купальной шапочке растянула рот в неслышном вопле негодования и попыталась обеими руками прикрыть свою плоскую грудь шестилетней девочки.

Мистер Лидс не мог допустить, чтоб сын превзошел его в мастерстве жанровой съемки и в свою очередь удивил миссис Лидс, принимавшую душ. Занавеска в ванной шевелилась и надувалась, словно кулисы перед началом школьного самодеятельного спектакля. Над краем занавески показалась рука миссис Лидс с зажатой в ней губкой. Финал этой впечатляющей сцены был смазан: хлопья пены залепили объектив.

В последнем кадре был запечатлен Чарлз Лидс, похрапывающий перед телевизором. Он сидел в том самом кресле, в котором сейчас устроился Грэхем.

Фильм кончился, и Грэхем поймал себя на том, что не может отвести глаз от пустого квадрата, белевшего на экране. Нравились они ему, эти Лидсы. Очень жаль, что его встреча с ними произошла в морге. Вот ведь и маньяку они чем-то понравились, но его как раз очень устраивало то, что они оказались в морге.

Голова гудела от усталости. Грэхему начинало казаться, что он уже перестал соображать. Тогда он отправился в гостиничный бассейн и плавал там, пока ноги не одеревенели. Выходя из воды, он был в состоянии думать только о двух вещах — рюмке мартини и терпком вкусе губ Молли.