Юрий Бригадир - Не жить Страница 16

Но потом я немного отстал, когда медведя рассматривали. Как раз уже у внучки пирожок отнял к тому времени и карман у дедушки-ветерана подчистую выгреб. Он с этой внучкой-личинкой топтыгина морковкой кормил. Хотел, вернее.

Потому что не ел мишка, не пил и не кривлялся. В своей клетке, которая была чуть больше, чем он сам, он угрюмо топтался-маялся. Шаг влево, шаг вправо. И огромная, с таз, голова тоже – вправо, влево. Много тысяч раз. Много тысяч неубитых людей, которые заперли его и никогда больше не выпустят.

Мимо будут проходить девушки с парнями, у них будут рождаться деточки, потом эти деточки подрастут и придут смотреть на неуклюжего мишку, обреченного на пожизненное заключение. И может быть, когда-нибудь слишком беспечный папа перекинет ребенка за первое заграждение и поставит его перед основной клеткой… Может быть, тогда вспыхнет безумным радостным светом желтый глаз у топтыгина и огромная лапа размозжит ему голову.

Ну так не хрен заходить за ограждение – написано же.

Я смотрел на него тогда, на медведя, и видел этот адский огонь в глазах. Он никогда не потухнет. Потому что мы произошли от общего с обезьяной, а еще раньше – от общего с медведем, а еще раньше – от общего с бесами предка. Этот предок называется «эволюция», и он сильнее всех остальных чертей и ангелов на земле вместе взятых.

Тысячи дней вот так вот топтаться и ждать, когда появится перед тобой твоя жертва. Некоторым медведям так и не удается отомстить за себя. И они передают жажду крови своим медвежатам.

Сейчас где-то так же топчется-мается или уже бессильно лежит Гиреев и репетирует все муки ада, которым он бы меня подверг. Да брось ты, Влад. Ты никогда не вырвешься из своей клетки. Я слишком умен, и я отлично знаю, что такое эволюция…

Внизу у меня очень хороший и очень продуманный спортивный зальчик. Одна стойка с гантелями, вторая стоечка со штангами. Груша и мешок для отработки ударов. Мишень для стрельбы из пневматики и огромный комплексный тренажер, насчет которого я, когда покупал, могу сразу сказать – пожадничал. Не в смысле денег, а в смысле функций. Ибо в нем столько всего, что освоил я его едва на четверть, и нет никакой надежды, что осилю наполовину.

Хотел лечь сначала, трицепсы покачать, но передумал. Снял две гантели по шестнадцать и на бицепс три подхода по двадцать отработал. Потом руки стряхнул, походил, ящик на стене с пневматикой открыл, взял пистолет потяжелее, выдохнул и с ходу восемь из десяти в свой любимый черный кружок выстрелил. Положил пистолет на место и пошел в душ.

Это не тренировка, конечно, но хоть как-то развеялся.

После душа сел за компьютеры.

Восемнадцать градусов по Цельсию. Вполне рабочая температура. Когда полгода устанавливали систему контроля в моем кабинете, я настоял врезать жидкокристаллический цветной сенсорный дисплей управления прямо в стол, слева. Стол было немного жаль, столешница из тяжелого черного дерева стоила безумных денег, но зато все было под рукой. Усилие нажатия было почти невесомым, и я даже не сразу это осознал. Давил с тем же усердием, как на обычной механической клавиатуре, отчего дисплей прогибался и появлялось пятно. Оно, конечно, тут же исчезало. Несколько раз поймав себя на этом, я, наконец, приучил себя к легкому, почти эротическому прикосновению. А уже через неделю нечаянный свидетель (та же Настя, например) могла видеть лишь невесомый перебор пальцами, похожий на отвлекающий жест фокусника. Сенсорный дисплей управлял не только кондиционером. Откликалась практически вся аппаратура кабинета, включая даже жалюзи и шторы. Прямо под дисплеем, на изнанке столешницы совсем незаметно дремал маленький браунинг. Как говорится, на всякий случай.

Еще на огромном столе мирно проживали два компьютерных монитора – один на двадцать четыре дюйма и один на семнадцать. На второй я, как правило, убирал служебную информацию, панели инструментов и прочий вспомогательный мусор. На первом открывал в полный экран либо текст, либо изображение, либо видео.

Сейчас оба монитора показывали утонувшие часы. Самые обычные открытые карманные часы, хоть и под слоем воды, но честно отсчитывающие секунды. Сверху проплывали осенние листья. Скринсейвер выглядел очень натурально и вполне успокаивал. Я шевельнул мышкой, и показался рабочий стол Windows.

Смонтировав зашифрованный диск PGP, я открыл спрятанные там папки с фотографиями семьи Гиреева и лениво запустил слайд-шоу.

Крутясь на кресле, я снова задумался…

Воспитателя в детдоме звали Хряк. Кабанов он был по фамилии, казалось бы, должны бы звать Кабаном, например. А кликали – Хряк. Ну, так уж приклеилось. Погоняло. Партийная кличка обычно не стирается.

Он был здоровый и толстый. Лысый. Бровастый и кривошеий. Ходил он, грубо говоря, ухом вперед, отчего нельзя было понять ни куда он смотрит, ни куда направляется. Губы у него были толще сосисок, а глаза так глубоко посажены, что никто никогда так и не узнал, какого они цвета. Даже те девочки, которых он трахал у себя в кладовке.

Бывшие целочки, конечно, потом плакали, а одна так и вообще удавилась в туалете, примотав где-то сворованный ремешок на трубу холодного водоснабжения. Оно, конечно, насрать, все одно бы сдохла, но отчего-то мы тогда не стали ржать. Даже Женька Херувим.

Я тоже старался не попадаться на глаза Хряку, как и все. И большей частью это получалось. Но один раз он схватил меня за руку когда я курил за сараем. Вообще, обычно мы курили на чердаке, а тут что-то солнышко пригрело, я и решил далеко не лезть. Откуда Хряк взялся – понятия не имею. Я ж говорю, он очень странно ходил – ухом вперед. Неслышно и непонятно. Такая вот уродливая скотина.

«А, – говорит, – куришь!» И хрясь мне по губам ладонью своей жирной. Вроде не сильно, а у меня аж из носа кровь закапала. Бычок вообще в пыль.

Ну хрен бы с ним – вдарил по мордасам – с кем не бывает. Я что-то в детстве не помню воспитателей, которые бы на нас не тренировались.

Одна старая дева, Лапша, так вообще к себе в кабинет вызывала и указкой хлестала, с оттягом. Причем только девочек. По голой жопе. А потом этой указкой их невинности лишала. Полная дурища. И зуб один вперед торчал – чисто баба-яга.

Так он вдруг как даст мне по плечу – у меня ноги и подломились. Упал на колени. Что за хрень, думаю? Извращенец, что ли? Так вроде он только девок трахает. Не понял…

Ну, он мне коленкой в те же губы. Твою мать! У меня даже из ушей кровь пошла. Упал и притворяюсь. Надо же понять, что ему надо. Глаза закатил и длинно так застонал. Жалостно. А он засмеялся, плюнул, повернулся и ухом вперед дальше пошел. Доставил я воспитателю несколько секунд хорошего настроения.

Но тут он ошибку сделал. Все же должно быть по правилам. В морду дал – это понятно, за курево. Или там, трахнул девочку малолетнюю – дай ей конфету, пусть погрызет. Зачем беспредел творить? Волчата ведь вырастают… Что ж ты делаешь, дубина? Наказание должно быть адекватно преступлению – это я уже много позже узнал.

Я так думаю, сотрясение у меня было. Полежал дня три, проблевался – шум в ушах и пропал. Но в первый день я вообще подняться толком не мог. Отнесли меня в медпункт, дали каких-то капель бесполезных, кровищу стерли, губы зеленкой намазали. Щипало страшно. Я аж взвыл. Дура врачиха вышла на полминуты из кабинета – кто так делает? Первым делом пузырек со спиртом за пазуху, которым жопы перед уколом протирают. Вторым – железяку какую-то скоммуниздил блестящую – пригодится. И тут вообще удача образовалась: полпузыря «холосаса». Это я даже не стал никуда прятать – запрокинул гудящую, как трансформатор, голову и вылил в себя все до капли. Сладкий такой сироп, аж желудок не поверил и дергаться стал. Ничего… Потерпишь… Хотел еще витаминок до кучи, но врачиха каблучками застучала, я и лег типа в отключке. Дура меня вывела в коридор и легонько в спину подтолкнула. Клятва, твою мать, Гиппократа. Эту фразу я тоже потом узнал.

Впрочем, я ни тогда, ни после врачей не любил и просто старался быть здоровым. Потому как из них половина садисты, а вторая половина – гуманисты, что еще хуже. И за каждым – шлейф смертей, как кильватер. Лучше к ним не попадать. Себе дороже.

Спирт я тут же старшим сплавил задаром, вернее – чисто для безопасности. Лишний раз подкормить не мешает, тем более что я алкоголь не люблю. Ерунда, но повеселились пацаны. Железяку я повертел в руках да во дворе закопал. Не смог придумать, что с ней сделать.

Хряка я много позже нашел, когда мне двадцать то ли семь, то ли восемь исполнилось.

Сделал себе подарок на день рождения. Собственно, не могу сказать, что я его ненавидел. Просто человек он был глупый и бесполезный, потому – зачем ему жить? Так, баловство. А мне, во-первых, надо было оружие испробовать, а во-вторых – наказать за беспредел. Не надо нарушать правила. Трахнул девочку – дай конфету. Дал по морде – не надо добивать. Хочешь убить – грохни сразу. Тебя же каждый поймет, даже тот, кого ты убил. А бессмысленность – она раздражает…