Кровавый отпуск - Кнут Виктор Страница 36

— Тридцать шестая.

— Ка-а-ак?

— Тридцать шестая.

— Почему?

— Почему? — удивился карлик. — Не знаю. Просто тридцать шестая. Мне так нравится. А ты теперь будешь зваться Матильдой.

«Тридцать шестая… — ужаснулась я. — Матильда… Кошмар! Он совсем не дружит с башкой! И куда ж меня занесло? И за что мне все это?»

Я стояла посреди этой пыточной камеры, стреноженная и со связанными за спиной руками, наблюдала за тем, как маленькое мерзкое существо, этакий гоблин, звеня своей связкой ключей, отпирает клетку, и мечтала проснуться. И до сих пор не могла поверить в то, что все это происходит со мной наяву. В конце двадцатого века. Посреди европейской части России. Не в голливудском кино, туго набитом всевозможными Фредди Крюгерами и Хэннибалами Лекторами, а в самой обыденной жизни. По дороге на юг! И какая же я везучая!

При этой мысли я непроизвольно хмыкнула, и карлик пробормотал:

— Пасмейси, пасмейси. Вечером будешь смеятьси…

У него опять что-то не получалось — на этот раз ключ не хотел поворачиваться в замке. Бывают такие дни с минусом, когда все прямо валится из рук. В это время лучше всего сидеть дома и никуда не высовываться. И ничего не предпринимать, а то можно вляпаться в неприятности. Во всяком случае, так говорят астрологи. И я склонна им верить. Интересно, а карлик?

Наверное, нет. А то посмотрел бы в астрологический календарь и оставил бы меня сегодня в покое. Но он не посмотрел. Он не оставил. И притащил домой красивенькую блестящую игрушку, даже не представляя, что под нее закамуфлирована бомба с часовым механизмом. И отсчет времени уже включен. И никчемная куцая жизнь садистика и педофила уже покатилась к закату. Стоит ему на мгновение утратить бдительность…

Замок, наконец, щелкнул, а карлик удовлетворенно хмыкнул.

…на какую-то секунду ослабить внимание, и ему наступит хана.

Если удастся, убивать его я буду не сразу. Обещаю — не сразу! Хотя бы на часок растяну этот процесс. Посмакую. Обставлю все с помпой и шиком!

— Матильда, проходи в карцер…

Лучше бы он, даже не проводя сюда, сразу скормил меня своим волкодавам.

«Тридцать шестая» оказалась старше, чем мне показалось, когда она сидела на топчане, прикрывшись от меня одеялом. «Лет тринадцать», — определила я возраст девочки в тот момент, когда карлик пинком выгнал ее из клетки, и она затравленно забилась в уголок возле шкафа. Наряжена она была в какое-то невероятное кружевное бельишко, отороченное искусственным мехом, — уж не знаю, где «хозяин» его раздобыл.

Черные, распущенные по плечам волосы еще больше оттеняли восковую бледность осунувшегося личика девочки. Кожа напоминала прозрачную кожицу яблока, тонкие губы почти не имели цвета. Живыми на лице казались только глаза, но в них застыл страх. Даже, более того, ужас. И причиной этого ужаса было мое появление. И сколько же времени эта несчастная не видела нормальных людей?

Я покорно заняла освободившуюся клетку, при этом карлик даже не удосужился меня развязать, лишь снова распутал узел на спортивных штанах. Кивнул на ведро, буркнул: «Вынеси», и «тридцать шестая» выскочила из своего уголка. Она осторожно, словно опасаясь, что я сейчас наброшусь на нее, приблизилась к клетке, взяла ведро, и «хозяин» сразу навесил на дверцу замок. Потом отконвоировал свою пленницу из комнаты, оставив меня на время одну.

Минут десять, пока они выносили парашу, я потратила на тщательное обследование выделенных мне четырех квадратных метров. Опустилась на колени и заглянула под больничный топчан. Там стояли домашние тапки, забытые девочкой. И все. Серый бетонный пол… Я поднялась и внимательно изучила сетку, которой была огорожена клетка, надеясь обнаружить какой-нибудь металлический уголок. Какую-нибудь несущую конструкцию, о которую потом, когда карлик уйдет уже надолго, удастся перетереть веревку на руках. Но ничего подходящего мне на глаза не попалось. Сетка была приделана к дюймовым трубам, окрашенным зеленой масляной краской. Из таких же труб была сварена рамка для дверцы и дверной проем… Нет, руки не освободить.

Пока никаких перспектив на освобождение. Пока никаких идей.

Я присела на покрытый удивительно чистой простыней топчан, оперлась спиной о штукатуренную некрашеную стену и сомкнула веки. Голова, основательно ушибленная вчера вечером, гудела и представлялась мне огромным раскаленным шаром, но боль в ней прошла окончательно. Лишь невероятная тяжесть и резь в глазах. И полнейшая пустота. И неудержимое желание прилечь на жесткую койку и забыться часов на десять. Спать хотелось даже больше, чем есть или курить. Но я терпела, дожидаясь, когда в комнату вернется карлик. Может быть, еще услышу от него что-нибудь интересное.

Но он лишь молча отомкнул замок, дождался, когда девочка поставит в клетку ведро, довольным взглядом оценил то, как я отрешенно сижу на краю топчана и бросил «тридцать шестой»:

— Пошли, займешься уборкой. А ты, Матильда, — он даже не посмотрел на меня, — можешь поспать. Вечером буду судить тебя…

— Принеси хоть воды, — перебила я карлика. — И развяжи руки.

— Нет. Ты наказана. Никакой воды. Отдыхай.

Он вытолкал из комнаты девочку, еще раз довольным взором оценил свое новое, приобретение, сидящее в клетке, и с грохотом захлопнул за собой дверь. И сразу же погас свет. Все. Не остается ничего, кроме как постараться выспаться. И накопить силенок для войны с проклятым маньяком.

Сволочной карлик!

Я кое-как стянула с ног нерасшнурованные кроссовки и попробовала поудобнее, насколько это возможно со связанными за спиной руками, устроиться на топчане. Долго не могла натянуть на себя тонкое одеяльце, как собака, зубами перетаскивала с места на место подушку. И наконец скрючилась на боку в позе зародыша. И сразу перед глазами замелькали обрывки пережитых за последнее время событий. Братья Самохины, Джамал и Алена. Полковник Терехин… И Антон. Он-то откуда взялся? Он ведь сейчас в Таиланде, в тренировочном лагере.

Эх, Антоша-Антоша. Как же мне тебя сейчас не хватает. С твоим-то опытом выпутываться из ситуаций, подобных той, в которую я, неразумная, угодила. Научил бы, как избавиться от веревок. А дальше я уж справилась бы сама. Карлик не успел бы и выстрелить. Не успел бы и пикнуть. Были бы только свободны руки. И, желательно, ноги.

Но ничего. Не вечно же он собирается меня держать связанной. День, два… Быть может, недельку. В конце концов мой тюремщик допустит ошибку. Прибить его и освободиться из плена — это лишь вопрос времени. Освобожусь обязательно. И тогда настанет очередь Коли Самохина.

Мне начал сниться приятный сон о том, как у меня в ногах валяется толстый Самохин. Пускает слюни и сопли, изгибается, словно червяк под каблуком, и пытается избавиться от черных проклепанных ремней, которыми скручены его руки. «Начинай», — отдаю я команду, и у меня из-за спины появляется карлик, наряженный в грязный окровавленный фартук, надетый прямо на голое тело. Карлик радостно улыбается и громко щелкает плеткой. Потом поворачивается ко мне и поясняет: «У наказуемого слишком толстый слой жира. Надо бы отделить». — «Так отделяйте, — нетерпеливо приказываю я. — Вам лучше знать. Вы же садист». — «Все мы в какой-то мере садисты, — назидательно изрекает палач-недомерок и извлекает из кармана огромные клещи. — Только большинство это старательно скрывает, и лишь немногие, не стесняясь, выносят на обозрение. А ну-ка, гражданин наказуемый, где там у вас побольше сальца… Между прочим, на нем отлично жарится картошка или яичница. С лучком. Рекомендую…»

Стыдно признаться, но именно такие развеселые сны смотрела я тогда, скрючившись в самой что ни на есть неудобной позе на жестком топчане. Правда, кроме них, кажется, снилась еще Антошина дача под Лугой, но это как-то мне не запомнилось. А вот садисты, средневековые пытки и ржавые кузнечные щипцы, аккуратно отслаивающие от синих мышц жировую прослойку, — это пожалуйста. Не достало мне, видимо, впечатлений, полученных за утро.