Алан Джекобсон - Винодел Страница 4

— Конечно. А теперь… рассказывайте.

— Человек. Мертвый человек. Вон там.

Он указал большим пальцем куда-то себе за спину.

— А откуда вы знаете, что человек мертв?

— Потому что ее сильно порезать, сеньора. Ей отрезали… ну, эти, los pechos… сиськи.

Робби взглянул рабочему через плечо, но увидел лишь кромешную тьму.

— Вы уверены?

— Труп обнаружил я. Да, я уверен.

— Как вас зовут?

— Мигель Ортиз.

— У вас есть фонарик, Мигель? — спросила Вейл.

Здоровяк выудил из кармана связку ключей, отстегнул небольшой светодиодный фонарик и протянул его Вейл.

— Ждите здесь и никого не пускайте. На винокурне есть служба безопасности?

— Да, мэм.

— Тогда позвоните им с мобильного, — велела она, направляясь в туннель вместе с Робби. — Скажите, чтобы перекрыли все выходы. Пусть никого не пускают и никого не выпускают. Никого.

Будучи федеральным агентом, Карен Вейл обязана была всюду брать с собой табельное оружие. Но Робби как офицер госслужбы транспортировал свой пистолет в запертом контейнере, который не имел права открывать: ему не разрешалось носить пистолет при себе. Помня об этом, Вейл расстегнула липучку на поясной сумке и достала свой пистолет, а затем вытащила из крепившейся на лодыжке кобуры «Глок-27», поменьше, и протянула его Робби.

Они аккуратно продвигались по тускло освещенной пещере. Грязно-коричневые стены, покрытые шероховатым цементным раствором, были холодными на ощупь. Раствор этот должен был придавать сходство с настоящей пещерой, но поверхность все равно была слишком гладкой.

— Ты как? — спросил Робби.

— Даже не спрашивай. Я стараюсь об этом не думать.

Но выбора не оставалось. После недавнего происшествия в логове убийцы, прозванного Окулистом, у Вейл развилась клаустрофобия. По-настоящему она никогда не паниковала, но фобия все же стала неотъемлемой частью ее жизни. В некоторых парковочных гаражах, туннелях и даже набитых лифтах она начинала нервничать. Впрочем, приступы были разной силы.

В целом клаустрофобия ее раздражала, и признаваться в своей дурацкой слабости Вейл не любила. Но болезнь все же овладела ею, и она изо всех сил старалась взять ее под контроль. Контроль? Не вполне. Скорее, болезнь контролировала ее. А она только пыталась с ней справиться. Забыть о ней, уговорить себя, отвлечься, пока не попадет на открытое пространство.

Иногда ей казалось, что она готова ногтями процарапать дыру в стене, лишь бы выбраться на воздух. Хуже всего приходилось в лифте. Люди в основном почему-то предпочитали втискиваться в переполненную кабину, лишь бы не ждать лишнюю пару минут.

Вейл перекинула сумочку через плечо на спину и пошарила лучом фонарика во тьме, стараясь не наступить ни на какие важные улики.

— Может, лучше вызвать местных копов? — предложил Робби. — Пусть они этим займутся.

— Местных? Робби, это тебе не Лос-Анджелес. Я сомневаюсь, что у них тут часто происходят убийства. Если жертву действительно так сильно порезали, как рассказывает Мигель, то местным это дело не по зубам. Они могут осмотреть место преступления, но не увидят ровным счетом ничего.

— Увидят, но только самое очевидное.

— «Очевидное» для меня и «очевидное» для детектива из убойного отдела — это разные вещи. Ты сам это прекрасно знаешь, Робби. Когда сталкиваешься с необычным явлением, причем в любой профессии, не лучше ли позвать человека, который сталкивался с таким уже тысячу раз, а не один и не два?

— Если мы что-то и найдем, то выбора у нас все равно не будет. Это не наша юрисдикция.

— Ну, будем решать проблемы по мере поступления.

Они свернули налево в очередной туннель, который вывел их к громадному хранилищу площадью примерно в тысячу квадратных футов. По бокам высились кучи бочек из французского дуба, сложенные в три ряда в высоту и в добрых пятьдесят в ширину. Сверху свисали лампочки, заливавшие зал тусклым свечением. Стены и потолок были сложены из шершавых разноцветных кирпичей; своды вскидывались, спадали и сплетались воедино, образуя колонны каждые пятнадцать футов, отчего казалось, будто всюду стоят величавые бельведеры.

С левой стороны словно бы задремал электроподъемник, указывавший на отверстие в правой стене: там, в просвете между бочками, виднелся соседний зал. Они подошли ближе. Вейл методично просеивала пространство фонариком, водя лучом слева направо. Они ступали осторожно, взвешивая каждый шаг, чтобы случайно не задеть брошенный кем-то шланг или что-нибудь другое — допустим, изуродованный труп женщины.

Войдя в зал, они сразу заметили на полу темное пятно.

— Проблемы, говоришь, по мере поступления? Похоже, пора.

— Черт! — не сдержалась Вейл.

— А ты думала, что Мигель пошутил? Выглядел он искренне охреневшим.

— Нет, я поняла, что он что-то увидел. Я просто надеялась, что это был мешок картошки, а захмелевший работник винокурни принял его за труп.

— С отрезанной грудью?

— Слушай, я оптимистка, понял?

Робби с недоверием покосился на нее.

— Это ты-то оптимистка?

Вейл не могла оторвать взгляд от тела женщины. Она приехала в Напу расслабиться, забыть о работе — и пожалуйста: в каких-то двадцати футах от нее на холодной земле лежало самое что ни на есть внятное напоминание о том, что она хотела забыть.

Тут она мысленно хлестнула себя по щеке. Отпуск ей, видите ли, испортили. Эту женщину лишили жизни!

Вейл набрала полные легкие воздуха.

— У тебя мобильный тут ловит? Надо доложить.

Робби взглянул на экран телефона.

— Ни одной «палки».

— Ни одной палки среди виноградников и бочек? В других обстоятельствах это прозвучало бы смешно. — Она покачала головой. — Поверить не могу, что у меня еще есть силы для шуток.

— Юмор — лучший защитный механизм. Хреново вышло, Карен. Тебе надо было отдохнуть. Это я тебя сюда затащил. Прости.

— Как любит повторять наша коллега Мандиза Манетт, порою жизнь сосет с проглотом.

Мысли Вейл тут же переключилась на Манетт, которая сейчас лежала в больнице. Впрочем, долго раздумывать времени не было: щелчок захлопнувшегося телефона Робби вернул ее к реальности.

— Давай так, — сказала Вейл. — Кто-то из нас пойдет проверить, жива ли она. Нельзя же нам обоим топтаться по месту преступления.

— Может, ты подойдешь? — предложил Роб. — Присмотрись, вдруг заметишь что-то важное.

Вейл не сдвинулась с места.

— Я уже заметила что-то важное. — Устало вздохнув, она сделала шаг вперед. — Как ты сам сегодня сказал, теперь будем думать только о хорошем.

…третья

Вейл присела на корточки возле трупа, стараясь не наступить на темное пятно крови, и провела лучом фонарика сначала по лицу женщины, затем ниже, вдоль груди и до самых кожаных туфель.

Робби стоял в двадцати футах от нее, где Вейл уже не могла его разглядеть.

— Пощупай пульс.

— Да незачем. Ей конец. Слишком много крови потеряла. Лицо совсем белое.

— Нет, проверь… На всякий случай.

Вейл, нахмурившись, переступила с ноги на ногу.

— Робби, я могу понять, когда вижу мертвого человека. Тут не может быть никаких «всяких случаев». Она мертва, как дубовая древесина вон тех бочек.

Она продолжала водить лучом фонарика по трупу. Мигель был прав: грудь жертве таки отрезали. Впрочем, Вейл и не думала, что Мигель ошибся. В таком вопросе ошибиться трудно, даже если от страха ног под собой не чувствуешь.

— Острое лезвие в несколько дюймов длиной. — Она присмотрелась к линиям надрезов, которые были на удивление ровными. — Никаких насечек. Судя по всему, НЕПО убивал не в первый раз.

Сокращение НЕПО в органах использовали для обозначения неустановленного подозреваемого.

— Ритуальные признаки есть? — спросил Робби.

Ритуалами криминалисты называли любые необычные действия, которые серийный убийца совершает с телом жертвы. Это были своего рода поведенческие отпечатки, по которым можно идентифицировать преступника и предугадать его шаги.

Вейл указала на грудь убитой.

— Ну, отрезанная грудь — это неплохой такой ритуальный признак.

— Ага. — Робби смущенно откашлялся. — Я имел в виду, помимо этого.

— Брюки и трусы приспущены до колен. Если ее подвергли сексуальному насилию, ритуалом это не назовешь. Если нет, то вполне. Понимаешь?

— Ага. Если он спустил с жертвы штаны и… подверг ее сексуальному насилию, то у него была причина спускать с нее штаны. Если не подвергал, то и штаны спускать было незачем. Тогда у него, наверное, было тяжелое детство.

— Вот-вот. Но ты должен понимать, что по одному признаку выводы делать рано. Возможно, имела место инсценировка. Пока неясно.