Железная роза - Обер Брижит Страница 40

Я размышлял о своем пробеге по аллее замкового парка, о Марте, которая растворилась в воздухе, бросив меня убийцам, и тут обитая стена вновь отъехала в сторону. Тот же самый санитар принес поднос со стаканом воды, таблетками и какой-то кашей. Поставив поднос на пол, он вытащил из кармана резиновую воронку и вставил мне ее в рот, предварительно зажав двумя пальцами нос, чтобы заставить меня разжать зубы. После этого он стал заливать в воронку кашу, и я вынужден был глотать ее, чтобы не подавиться. Накормив меня таким прагматическим, но не слишком сентиментальным способом, он влил в меня стакан воды вместе с двумя таблетками, извлек воронку и сделал укол.

И я опять отключился. Мне казалось, что мне что-то говорят. Но я не мог ответить. Мимо меня проскользнула Марта, крича: «Берегись! Берегись!», — но Грубер своей могучей лапищей оторвал ее от меня и стал безжалостно меня избивать. Надо мною склонилось дружественное лицо: улыбка доктора Ланцманна, но глаза — то были глаза безжалостного, голодного хищника. Он хотел пожрать мой мозг. Я вопил: «Нет! Нет!» — и вдруг оказался в самолете высоко за облаками. Я парил среди безмолвия. Безмолвие.

Не знаю, сколько времени пробыл я в таком полубессознательном состоянии, перемежающемся чудовищными, мучительными видениями, в которых были кровь, кровь и злоба. В какой-то момент передо мной возник образ моего отца, чудовища, изверга, который тем не менее, вне всяких сомнений, был моим отцом; он стоял, вперив в меня безумный взгляд, и я видел его так резко и отчетливо, что мгновенно проснулся.

Лампа не горела. Тьма чернильная. Еще не вырвавшись из кошмара, я поднял, защищаясь, руки и с удивлением обнаружил, что они действительно у меня над головой. На мне больше не было этой веселенькой смирительной рубашки. Что случилось? Я напряг слух, но не уловил ни единого звука. Видно, комната очень хорошо звукоизолирована, меня окружало молчание. Но в любом случае я должен воспользоваться этой неожиданной темнотой, потому что, какова бы ни была ее причина, мои тюремщики не замедлят вернуться.

Я встал, голова закружилась, и мне пришлось ухватиться за свое ложе, чтобы не упасть. Медленно поводя рукой вокруг, я наткнулся на столик на колесиках, на котором что-то лежало. О, больничный столик! Сильный запах дезинфекции укрепил меня в моем предположении. Вот почему я не в смирительной рубашке. Они собрались оказать мне помощь, в которой я несомненно нуждаюсь, чему подтверждение стреляющая боль в плече.

Значит, они не собираются убивать меня — приговоренному к смерти нет смысла оказывать медицинскую помощь. Но многие малопочтенные произведения, относящиеся, скорей, к разряду чтива, научили меня, что есть множество вещей стократ хуже смерти. Осторожно продолжая разведку, я нащупал хирургические ножницы. Воспользовавшись своим ложем как исходным пунктом, я добрался до стены, в которой открывался проход для санитара. Тщательно ощупал ее, но в полной темноте мне не удалось найти механизм, открывающий дверь, если только таковой находился внутри, что крайне сомнительно. Я присел на корточки у стены и стал ждать.

Ожидание было недолгим. Не прошло и минуты, после того как я сел в дозор, за перегородкой послышались торопливые шаги, дверь откатилась, и луч электрического фонарика прошелся по комнате. Времени раздумывать у меня не было; я всем своим весом устремился вперед и вверх, нанеся вошедшему короткий удар острием ножниц. И почувствовал, как их лезвия входят в тело; раздался хриплый крик, который я постарался заглушить, наудачу ударив кулаком: крик позволил мне определить, где у него голова. Он медленно оседал. По руке у меня текла горячая липкая жидкость.

Фонарик покатился по полу, потом остановился; луч света был направлен на нас. Это оказался мой санитар. Ножницы глубоко вонзились ему в грудь сантиметрах в десяти от сердца, и на обитый пол струилась кровь. Дышал он с трудом, глаза у него были широко открыты. Стараясь не смотреть, я снял с него халат, шапочку и маску. А когда снял маску, то глазам своим не поверил: передо мной было лицо человека из каштанового «форда». Но похоже, наши встречи на этом закончились. Я пощупал у него пульс, на шее. Пульс был немножко, может, учащенный, но был. Будем надеяться, что его скоро обнаружат. Возможно, он не желал мне зла, а я, возможно, только что совершил убийство. Ну что ж, одним больше. Меня превратили в преследуемого, загнанного зверя, и горе тому, кто встанет мне поперек пути.

Я поднял фонарик, надел на лицо маску и выскочил вон из комнаты. Плечо страшно болело, я едва держался на ногах. Оказался я в длинном коридоре с двумя рядами дверей, ведущих, вероятней всего, в палаты наподобие моей. Что это? Психиатрическая лечебница? Или центр пыток? До меня долетали раздраженные, нервные голоса:

— Черт, когда же, наконец, его исправят?

— А где Деде? Куда он делся?

— Пошел поглядеть, как там новенький.

— Ох зададут нам головомойку!

— А при чем тут мы? Мы, что ли, испортили этот сраный генератор?

Ага, авария. Произошла авария. Я поднялся по лестнице, покрытой блекло-зеленым линолеумом и оказался в холле. Там без толку и ладу суетились люди, прочерчивая темноту лучами фонариков. Я замер. Порыв холодного воздуха коснулся моего лица. Кто-то оставил открытой дверь! Я направился к выходу, держа перед собой фонарик. Меня, видимо, принимали за Деде, никто мне не сказал ни слова. Они все были заняты исправлением чего-то, что сломалось. Я добрался до двери, погасил фонарик и выскользнул наружу.

Я оказался в просторном парке с вековыми деревьями, но, увы, у меня не было досуга любоваться пейзажем. Буря разошлась вовсю. Лило как из ведра; с шумом низвергались потоки воды, срывая листву; порывы ветра прорывались сквозь ветви дубов, раскачивали верхушки кипарисов. Исключительной силы гроза, видимо, прервала подачу электричества, а свой автономный генератор они не могли запустить. Благодаря этому заурядному техническому происшествию я оказался на свободе, Деде — между жизнью и смертью, но в общей системе миропорядка это имело значения ничуть не больше, чем если бы сдвинулись с места две песчинки.