Алексей Мартынов - Тихие шаги в темноте Страница 5

Он смотрел на это, в ужасе сдерживая рвотные позывы. Его трясло и колбасило, но он не смел двинуться с места или пошевелиться. Тварь-ящерица вдруг приостановила свои работы в горле и взглянула на него, прищурив один глаз. Он чувствовал, как по щеке сползает крупная капля пота, пощипывая кожу. Он закрыл глаза руками.

Глава 2

Синдикат

Часть 1

«Антропогенный фактор»

"Иногда бывает трудно быть тем, кем ты быть не хочешь. Странно иногда также хотеть быть тем, кем тебе никогда не стать. Смешное стечение обстоятельств, а может чей-то злой умысел, но этого я так и не понял. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, мне кажется, что это было будто во сне, будто моё прошлое перечёркнуто, а может, его никогда и не было. Всё как-то в тумане, даже когда я изо всех сил напрягаю память, не могу припомнить чего-то чёткого. Может, оно и к лучшему.

А, впрочем, что-то меня потянуло на долгую демагогию, сейчас уже почти стемнело, а ещё столько нужно написать, ведь послезавтра идти на первый рабочий день, для этого надо выспаться.

Я с родителями живу на даче. Сейчас лето, они в отпусках, да что там говорить, почти все в отпусках. Но мать сейчас уехала к своей матери, уже давно больной и маразматичной старушке, а мы с отцом остались вдвоём. Иногда, глядя на отца не как сын, я задумываюсь о том, насколько же великого человека даровала мне судьба, хотя правильнее сказать это он сам себе меня даровал… Что-то я запутался. И сопли даже из носа жидкие потекли, как вода, даже по вкусу, если проглотишь – вода.

Отцу моему шестьдесят лет от роду, я – второй и поздний ребёнок; есть ещё старший брат, но он давно не живёт с нами – у него своя жизнь, жена, даже ребёнок малолетний. Но всё равно мой отец лучший: я так считаю, хотя давно уже не ребёнок, чтобы просто догматично считать родителей чуть ли не богами. Он очень активный, работящий и совсем не похоже, что ему уже давно пенсионный возраст пересветил. Он никогда не повысил на меня голос, даже не сказал грубого слова – всё и так понятно было по тяжёлому взгляду, по вздохам, по движениям.

Всего день назад, вот когда за окном так же опускалась ночь, пришло ко мне странной сообщение, его принёс на словах папа. Он сказал, что наши соседи переезжают, причём настолько скоропостижно, что они уже уехали, а вещи перевозят грузчики загоревшего типа. Я слышал только первые три слова: «Наши соседи переезжают», которые что-то замкнули внутри меня; остальное я слышал сквозь туман, какая-то странная и страшная картина помимо моей воли вырисовывалась перед глазами, застилая реальность. Я ничего не говорил, да, видимо, папа ничего и не спрашивал, просто зашёл проинформировать меня и тут же ушёл, сказав, что хотел.

– К… к… Ксения… – я отчётливо помню, что долго не мог сказать ни слова, а когда, наконец, смог сдвинуть челюсть, язык мне не повиновался полностью, отказываясь говорить. Даже сейчас я не уверен в том, что случилось, поэтому просто запишу всё, что знаю, пусть немного сумбурно, но мысли в моей голове ещё более сумбурны.

Меня иногда спрашивали. Вернее, даже не спрашивали, а просто рассказывали случай из жизни одного паренька, который был старше меня всего на пару лет. Суть была в том, что он выбросился из окна, но не это главное – он оставил записку, довольно аккуратную и подробную, написанную от руки на тетрадном листе в клеточку. Эта записка объясняла если не всё, то многое, думаю, нет смысла её цитировать полностью, учитывая, что она довольно объёмная, да и не помню я её. Довольно процитировать лишь немного: «У вас никогда не возникало чувства, что то, во что вы верили, пропало? Что ты живёшь, считаешь себя почти королём мира, а потом… Раз! И вдрызг. Понимаешь, что всё было игрой, и что те, на кого мог положиться, оказались лишь тенями.» Мне казалось, что в момент, когда отец выходил из комнаты, я чувствовал себя точно так же.

Не помню точного дня и времени, когда это случилось, просто как-то однажды препоганым утром я вышел посмотреть в окно. Сам не знаю, что меня тогда повлекло ни с того ни с сего вдруг посмотреть в окно, ведь обычно я так не делал, а сразу шёл вниз завтракать. Но в этот раз всё было по иному, не так, как всегда – меня вдруг повлекло к окну, причём к одному из самых неудобных. Это окно, скрывающее свет жалюзями, было прямо над лестницей на мансарду, и смотреть в него было проблематично, если только не влезть на ступеньки и там, согнувшись, смотреть в окно. Но я выглянул туда.

Солнце залило мне глаза, а может быть это было и не солнце, а другой, более яркий источник света. Она стояла в окне дома напротив, куда недавно приехали новые соседи. Боже! Как она была прекрасна. Я не мог отвести взгляд, не мог моргнуть, хоть и на глаза наворачивались слёзы. Мне казалось, что вокруг неё воцарился ореол света, заслоняя от взгляда всё остальное. Это было самое красивое создание на Земле, прямо ангел, спустившийся с небес. Её лицо было слегка заспано – она тоже недавно проснулась, подумал тогда я.

Секунда следовала за секундой, а она просто стояла в окне, неспешно закрывая и открывая глаза, приходя в себя после сна; слабый утренний ветерок с лёгкой прохладой в дыхании покачивал её длинные распущенные и слегка спутанные волосы. Она не видела меня, наши окна слегка затемнены, из-за чего со стороны сложно разглядеть, что происходит в доме, хотя из дома всё прекрасно просматривалось… Я всё ещё не могу оторваться от воспоминаний. Смешно, я всегда думал, что только маразматичные дедушки, да бабушки, сидя на бревёшке около старых домов могут предаваться воспоминаниям. А я вижу её, её образ, будто это было всего пару мгновений назад, и силуэт ещё не пропал с глазного хрусталика.

Не помню, сколько времени мы так простояли: она – просыпаясь, а я – любуясь ею. Время остановилось, я пытался зафиксировать в памяти каждый момент, каждое мгновение этого зрелища. Все проблемы улетучились.

Дальше всё было как во сне, почти всё, что случилось, я помню смутно, как смазанные чёрно-белые кадры из старых немых фильмов. Пианист заиграл добрую, тягучую мелодию, а остальных звуков не было. На миг мне показалось, что не было и цветов, что всё окрасилось в чёрно-голубо-жёлтые тона, что было немного необычно. Машинально я спустился вниз на кухню, где меня уже ждал папа и готовый завтрак (папа всегда вставал на полчаса раньше меня и готовил нам обоим завтрак). Смутно и неразборчиво помню, как я тогда сел, сказав что-то стандартное для таких случаев и, улыбнувшись, начал есть. Еда была безвкусная как песок, но я не обращал на это внимания, равно как и на то, что папа мне что-то говорил, а также на то, что телевизор работал.

С трудом, как бы в тумане помню дальнейшее. В голове играла музыка, и женский оперный голос пел что-то неразборчивое, но от того песня не становилась менее прекрасной. Почему-то мне казалось, что весь мир почти перестал существовать. Я вышел из дома как во сне, ничего не сказав, а может и сказав, но это было не важно. Кажется, у меня тогда с собой не было ключей от калитки – они остались на втором этаже в комнате на столе возле приёмника, а калитка была закрыта на ключ и ещё на засов. Видимо, я перелез через ограду по слабо выступающим металлическим узорам, и сразу пошёл по дороге, это я помню точно.

А она шла ко мне. Это было как во сне, так же нереально, внутренне желанно и также подсознательно недостижимо. Но она стояла передо мной и молчала, и я молчал; уголки губ её подрагивали, а глаза пристально смотрели на меня…

А потом наступил день, солнце светило высоко в небе, выжигая своими лучами всё живое в округе. Мутно помню, что делал до этого, хотел снова с ней встретиться, но что-то всё время мешало. И был день, и они встретились, и был вечер, и они снова встретились. Мимолётными мгновениями казались те часы, что мы были вместе; я чувствовал, что за нами периодически наблюдают её родственники из окон, но так никого не увидел. Мне казалось, что это и есть счастье, когда не замечаешь никого и ничего, даже времени.

Несколько слов отца ворвались неожиданно, когда я уже не ждал подвоха ни с какой стороны, да и не думал, что что-то может быть плохо. Это просто подкралось незаметно. Я побежал к её дому, но там не было никого знакомого – загорелые перевозили мебель, но по-русски не говорили ни слова, напрочь отказываясь впустить меня к ним. Когда они отъезжали, я пытался бежать за ними, но они были грузовике, а я пешком.

Сейчас это уже вспоминается спокойней, чувства улеглись. Я пытался придумать что-то, хотел сделать что-то, но только не знал что. Слова и мысли тогда путались, они путаются и сейчас, эмоции берут верх. Должен же быть путь! Но пока его не видно, но он точно есть. И я найду его!"

Он закрыл глаза рукой: как почти сутки назад на него накатил прибой чувств и воспоминаний, заставив его пустить слезу. Это была почти физическая боль, тело его сдавило, в основном в области сердца и лёгких, он задыхался и не мог даже сделать вдох. Листки с длинными строчками мелким почерком полетели вниз на твёрдый серый ковёр, вслед за ними полетела ручка. Он лежал неподвижно, уткнувшись лицом в подушку; лопатки и плечи изредка содрогались.