Михаил Рыбка - Пус Мидун (СИ) Страница 5

Прокоп потоптался на месте и озадаченно спросил:

— А ты уже слыхал про убийство, Пус?

Кот уже уселся на свой мешок, переводя дух, и устало произнес:

— Да, я даже как бы видел...

Прокоп от удивления обомлел.

— Ты видел, как убили? Да что ты!

— Да не видел, как убили, а труп видел, ‒ Мидун отмахнулся, ‒ Ты еще разнеси по селу, что Пус видел. Мне и так хватило общения с Кабановым, ты еще подлей масла в огонь!

Прокоп повернулся к кустам и прошипел:

— Кла-а-а-в-а-а-а-а, он не убивал, я же тебе говорил!

— А она думала, что я убил? – Мидун озадаченно повернул голову к кустам.

Клава Сыцер быстро спрятала нос обратно в кусты и начала шепотом изрыгать проклятия.

— Она нет, что ты, ‒ вступился за жену Прокоп. – Но ведь в селе молва идет. Ой, идет, Пус, и даже говорят, что не ты, а Кабанов это все. Что он виноват, раз не может раскрыть дело сразу.

— Не удивлюсь, ‒ хмыкнул Пус. – И на меня повесить хотел…

Крыса Прокоп топтался на месте.

— А вы чего сюда выползли? – поинтересовался Мидун.

Прокоп замялся.

— Да мы… Этого… Вроде как беженцы. Бежать хотим. Клава думает, что теперь и нас на колбасу пустят. Мы же с кабаном на таможне работали. Только он на складе начальником был, а мы старшие по качеству товаров. Товароведы.

— И вас убьют? А что, идея! – Пус оскалился, что иногда означало у него улыбку.

Все еще волнующийся Прокоп не понял, то ли кот шутил, то ли он настроен серьезно, но поспешил заверить:

— Да что мы, у нас-то и взять нечего. И Клавка вон бесплодная, есть ее нельзя. А она думает, что нас теперь придут убивать. Народ в селе волнуется, все ходят и камни в карманы суют, чтобы было чем отбиться. Ох, не думал, что такое время застану.

Пус потянулся, разминая затекшую спину.

— Всегда так было. Ты просто не видел ничего в своей норе. А что ты как на парад оделся? Разве в парадном бегут из села?

Прокоп не нашелся сразу что ответить, и задумчиво наклонил голову в бок, смотря в сторону от Мидуна.

— А в чем же надо бежать, Пус? Я не особо важная птица, мне инструкций никто не давал. Но я читал когда-то, чтобы стать беженцем, надо взять самое ценное и уйти из дома. Вот я и обулся в свои лучшие туфли и иду теперь из поселка.

— Самое ценное? А что ж ты ее с собой взял? – заржал кот, указывая на кусты, где сидела крыса-жена.

— Другой не будет… – философски изрек Прокоп.

Мидун поднялся с мешка, еще раз хорошенько потянулся и наклонился, чтобы разогнать кровь по мышцам.

— Ну, беги, раз бежишь. А мне дел много еще надо успеть сделать.

Прокоп кротко кивнул и развернулся с тем, чтобы скрыться в кустах. Но сделав пару шагов, остановился и повернул голову.

— Пус, а если что будет, ты за нас заступишься? – спросил он кота, который уже успел взвалить себе мешок на спину.

— А на кой вы мне нужны?

— Я тебе помочь могу. Но если ты дашь слово, что заступишься, когда придет время. Может, я еще и не сбегу из деревни. Договорились?

Пус немного удивился такой смелости обычно трусоватого Прокопа, но, видно, страх прижал его так, что даже он уже перестал бояться всего остального, кроме своего страха.

— Ну, если будет ситуация, то я тебя не трону. Слово даю, ‒ нехотя произнес кот.

— Барка доносит на тебя. Следит и доносит. Кто к тебе домой приходит, что ты пьешь, и вообще все, что видит и знает про тебя.

Мидун помолчал некоторое время, искажая морду презрительной гримасой, а затем проговорил:

— Вот сука, а…

Прокоп уже спрятался в кустах, но оттуда еще добавил:

— Помни, что слово дал! И учти, она доносит, она сама Клаве говорила!

Раздосадованный Мидун направлялся сельской дорогой к землянке Драного, задумчиво пиная мелкие камешки. После такой новости он перестал замечать тяжесть мешка, усталые плечи не донимали его ломотой. Мидун был ошарашен, ведь в свое время он не раз жалел Барку и не бил ей морду, не воровал ее вещи, кроме той банки с грибами и еще каких-то пустяков. По-пьяни он не ломился к ней в хижину и не мочился на крышу ее дома. Он думал, что эта несчастная мышь относится к соседу с уважением. К пущей его досаде, ничего путного из способов мести пока что не пришло ему в голову. Но мстить надо было. Так, блуждая в своих мыслях, кот неожиданно для себя оказался возле дома медведя, больше походившего на глинобитную землянку.

Медведь Драный, преодолевая боль в коленях, скривившись, копал саперной лопаткой огород на своей делянке. Согнутый, словно вбитый в крепкое дерево гвоздь, он окучивал жиденькие кустики какой-то овощной культуры, а между ними рыл другие ямки, кидая в них по нескольку семян из своих широких карманов. Возле входа в его землянку сидела старая беззубая медведица, потерявшая естественный цвет шерсти и выглядевшая как старый выцветший ковер. Она сидела на большой кастрюле, перевернутой вверх дном, и наблюдала за работой Драного, иногда отпуская нелестные комментарии, негромко, но так, чтобы Драный слышал ее. Пус без труда узнал в ней тещу Драного, и подумал, что тоже поймал бы фугу, будь у него такая родственница. Мидун обошел делянку с другой стороны, где медведь возился возле одиноко стоящей секции забора, и кашлянул.

Медведь поднял морду и сразу ухмыльнулся, завидев кота.

— Пришел мой спаситель. Пус, что бы я без тебя делал! ‒ бросив лопатку и широко расставив лапы, забасил он.

— Остынь, Драный. Не вздумай меня обнимать! Принес я, что ты просил. Как договорились.

Медведь оглянулся по сторонам и понизил голос:

— Погоди, за деньгами схожу, ‒ он воткнул лопатку в землю и скрылся за землянкой, игнорируя замечания тещи что, мол, перекур еще не наступил. Через минуту медведь, хромая на обе лапы, вернулся, сжимая в ладони горсть монет. Расплатившись, медведь достал из бездонных карманов мешок и принялся перебрасывать рыбу в него из мешка Мидуна.

— А ты что деньги не дома прячешь?

— Здрасьте! – медведь радостно кивнул проходившей мимо лисе. ‒ Да какое там дома, Пус, меня туда не пускают! Даже ем вот в летней кухне. Хорошо, что еще не очень холодно ночами, а то почки совсем плохие стали.

Кот мельком взглянул на «летнюю кухню» – жалкую будку из наспех сколоченных кривых досок с огромными щелями.

— Ну, ты тут прямо, как король, живешь. Когда корону выдадут? – съязвил он.

— Горемычный я, Пус, меня жизнь всегда била бочкой по макушке. Знаешь, откуда у меня этот шрам? – медведь загнул ухо, за которым виднелся операционный шов.

— Скалкой получил или в пьяной драке, что же еще это может быть.

— Нет, Пус, это на меня стрела крана упала. Когда я в цирке работал, мы остановились на пустыре одном. Шатер разбили, то да се. А рядом стройплощадка была, и надо же было посреди ночи одному крану завалиться. Аккурат на шатер лег, никто не пострадал, а мне голову раскроило так, что глаза вывалились…

— Э, Драный, постой, не вся рыба тебе. Мне пять штук оставь.

— Так вот я и говорю, удар был сильный. И это только один случай, а сколько их у меня было, сколько было… Один раз полез купаться. Тоже с цирком проезжали. И купаться полезли в реку-то. Тепло, захотелось освежиться. Так всем ничего, а я с моста прыгал и угадай, на что напоролся?

Кот со скучающим видом зевнул.

— На бронзовый памятник королю! Спрашивается, вот что он делал там, в воде… Главное, прыгали все, а напоролся я. И башкой-то опять напоролся. Опять череп мой лопнул, а внутрь воды налилось… А ты говоришь…

Мидун, в большей степени занятый своими мыслями, пробубнил:

— Там фугу сверху была, видел?

— Видел, Пус, спасибо. Ну, пойду я, мне еще копать надо. И готовить. ‒ Медведь ушел за землянку и вскоре вернулся к своей работе в огороде.

Пус Мидун развернулся и зашагал в сторону горы Тучун, которая возвышалась над поселком и была видна из любой его точки. Совсем уже легкий мешок перестал напоминать о себе, и кот погрузился в переживания, которые он испытал сегодня утром. Мысли перепрыгивали от одной к другой, словно играя в салочки, но неизменно возвращались, гонимые ветром воспоминаний, к той полянке, где висел растерзанный кабан. Зрительные образы воспоминаний почему-то были резко обрезаны на уровне роста волка Кабанова, а то, что было выше, не восстанавливалось в памяти. Но кот мог описать это словами, повторяя их про себя. Странное ощущение, скорее, не желания созерцать эту картину, а любопытства, накатывало на Мидуна и окутывало тонкой невидимой паутинкой. Вдруг, ни с того ни с сего, в стройный хоровод мыслей ворвалась эта подлая серая мышь, которая достойна лишь того, чтобы сжечь ее дом и предать забвению ее имя. Барка деловито расхаживала по своей чистенькой кухне и шевелила усами, строго поглядывая на Мидуна. Пус Мидун замахал лапой перед своей мордой, пытаясь отогнать наваждение.

Пройдя центральную площадь поселка, Пус, игнорируя полные страха взгляды редко встречающихся поселенцев, снова осмотрел нависший, словно облако над полем, холм, состоявший из камня и серой сыпучей земли. Вряд ли он был выше двухсот метров, но на фоне окружавших деревню низменностей он выгодно вписывался в здешний ландшафт, пряча закатное солнце, скрывшееся раньше времени за поросшей редким лесом шапкой холма. Отсюда не было видно, что между этими редкими деревцами показывала свой цвет солнцу волшебная трава, которую растил «тучунский дьявол», как называли в народе мистического хозяина горы. Такое прозвище он получил только потому, что нарыл вокруг своих полянок множество узких и глубоких ям, где жители ломали себе конечности, пытаясь подобраться к зелью. Никто не знал точно, как тучунский дьявол выглядел и кем вообще являлся, но все были абсолютно уверены, что с ним ручкается Пус Мидун, раз уж бесстрашно гуляет в тех местах. И тем более никто не догадывался, что маленький больной енот Чумазый в одиночку ведет всю ту деятельность, которую и приписывали дьяволу. Между тем, только они вдвоем хорошо знали гору и не боялись по ней гулять ни днем, ни ночью, изучив все ее мелкие расщелины, углубления, выступы и хитрые повороты. Уже на горе, оказавшись у начала тропы, которая вела прямо к дому Чумазого, кот посреди нее присел отдохнуть – совсем его измотали и рыбалка, и встречи с беседами, и тем более похмелье. В последнее время кот стал замечать, что смертельная усталость стала накатывать внезапно и не оставляла шансов на сопротивление. Он мог ощутить истому, а через минуту лапы отказывались идти, и необходимо было прилечь восстановить силы. Так и сейчас, веки сделались свинцовыми, глаза наливались приятным теплом, как только он их закрывал, и бороться со сном становилось все тяжелее. В какой-то момент Пус прекратил сражение и отдался в теплые объятия глубокого сна. Он рассчитывал поспать десять минут, и после этого податься в гости к другу. Но вместо десяти минут, сон кота занял всю вторую половину дня и продолжался до глубоких сумерек, которые наступали не так и поздно ввиду того, что осень перевалила за середину.