Желание убивать. Как мыслят и действуют самые жестокие люди - Энн Уолберт Бёрджесс Страница 5

Я была в нерешительности. До сих пор я выступала с рассказами о своих исследованиях в основном перед женщинами — медсестрами и сотрудницами центров помощи жертвам изнасилования.

Они были восприимчивы к этой теме и соотносили себя и с моей работой, и со мной. Они понимали, почему студенткой я пулей проносилась через Бостонский городской парк, чтобы успеть в общежитие до наступления темноты.

И что еще более важно, понимали, как мне было страшно, когда однажды вечером я еле-еле сумела освободиться от приставаний неожиданно выбежавшей мне наперерез группы подростков.

Я не была уверена в том, что мужская аудитория будет реагировать аналогичным образом.

Какое-то время я колебалась, но в конечном итоге любопытство взяло верх.

— Хорошо, агент Хэйзелвуд. Пришлите мне детали факсом. Мне интересно, как агентов ФБР учат анализировать преступления на сексуальной почве.

* * *

Со своей первой лекцией в Академии ФБР я выступала перед аудиторией примерно из сорока агентов-мужчин.

По большей части они выглядели точно такими же, какими их изображают в кино: брутальные подтянутые парни с короткими стрижками в практически одинаковых накрахмаленных голубых рубашках.

Вели они себя тоже соответствующим образом: как по команде расселись по своим местам и вооружились блокнотами и ручками.

Преисполненная оптимизма, я начала свою лекцию с вопроса:

— Что вам известно о виктимологии в случаях изнасилования?.

Некоторые потупились, другие делано заулыбались, но никто так и не ответил на вопрос.

Моя иллюзия о высокоинтеллектуальных фэбээровцах рассыпалась в прах.

— Дело в том, что традиционно ее считали обусловленной сексом, — сказала я. — Но на самом деле это не так. Изнасилование — акт власти и контроля. Жертвы понимают это, и именно по этой причине многие из них не готовы рассказывать о пережитом. Они чувствуют себя беспомощными, обессиленными и опозоренными. Над ними надругались в самом прямом смысле этого слова. А в тех редких случаях, когда жертвы все же решаются что-то сказать и попросить о помощи, это бывает обусловлено робкой надеждой на то, что им помогут вернуть то, что было утрачено, разрушено и осквернено. Вот что вы должны знать об изнасиловании. Потому что в случае, если жертва захочет дать показания, самым главным на свете для нее будет то, как вы на это отреагируете.

Оторвав взгляд от своего конспекта, я увидела, что все они выпрямились на своих стульях. Похоже, мне удалось завладеть их вниманием.

— Хорошо, давайте рассмотрим несколько примеров, — предложила я. Включив проектор, я вывела на экран серию фотографий — окровавленное нижнее белье, перевернутые вверх дном спальни, крупные планы женских лиц в ссадинах и кровоподтеках. Кое-кто из агентов делал записи, но большинство просто вглядывались в свидетельства жестоких преступлений. Теперь никто уже не улыбался.

Первая лекция прошла довольно успешно, и вскоре меня пригласили вести регулярные занятия. Если не считать нескольких секретарей и делопроизводителей, я была единственной женщиной в стенах здания Бюро. А с учетом моей области знаний можно было только представить, какие слухи ходили обо мне как о новом эксперте ФБР по сексуальному насилию. Но Хэйзелвуд старался, чтобы у меня не возникало никаких проблем. Он находил время, чтобы объяснить мне тот или иной нюанс культуры Бюро и поинтересоваться моим мнением о делах, по которым работали он и его коллеги. Обычно мое общение с сотрудниками происходило в форме короткой беседы на абстрактные профессиональные темы. Но были и примечательные исключения.

Однажды агент Хэйзелвуд познакомил меня с двумя своими коллегами — Робертом Ресслером и Джоном Дугласом.

— Им хочется побольше узнать о ваших исследованиях, — сказал он перед тем, как мы вошли в лифт, который повез нас в подземные помещения Академии. — Они заинтересовались вашей работой, потому что… — он замялся, но вскоре продолжил: — Вообще-то я, наверное, не должен был этого говорить, но у них есть один проект, который, возможно, будет вам интересен.

Хэйзелвуд был прав. Я сразу же нашла общий язык с Ресслером и Дугласом. Отчасти потому, что меня не смущали разговоры о насилии, и потому, что оказалась в числе немногих, кто выказал неподдельный интерес к их работе.

— Мы называем это исследованием криминальной личности, — сказал Дуглас. — Однажды мы были в командировке, и Боба посетила идея поездить по тюрьмам и пообщаться с сидящими там серийными убийцами. У нас было много случаев преступлений без видимых мотивов, и мы подумали, что никто не сможет пролить свет на эти преступления, кроме самих преступников. Мы смогли поговорить со всеми — от Эдмунда Кемпера[4] и Серхан Серхана[5] до Ричарда Спека[6].

— Но куда сложнее разобраться в том, о чем эти записи говорят на самом деле. Пока это просто коллекция интервью, — продолжил Ресслер. — Вот поэтому-то нас и зацепили рассказы Хэйзелвуда о вашей работе. Может быть, ваши методы как-то пересекаются с тем, в чем мы пытаемся разобраться? Как думаете?

Заинтересовавшись, я согласилась прослушать записи разговоров с заключенными прямо сейчас.

Это было сродни тому, чтобы подслушивать самые откровенные речи человеческого отребья. Раз за разом я нажимала кнопку паузы, чтобы перевести дух, и снова включала запись. Они были так высокомерны, эти убийцы! Но их рассказы так завораживали, от них было трудно оторваться. В то же время эти интервью были плохо структурированы и не опирались ни на одну из общепринятых научных методик. В них полностью отсутствовали плановый подход и расчет на последующий анализ. Похоже, ставилась одна-единственная цель: разговорить убийцу. Тем не менее я была впечатлена. Ресслер и Дуглас провели поведенческое исследование совершенно нового типа. Так я им и сказала на нашей следующей встрече:

— Это может вывести на совершенно новое понимание поведения преступников. Насколько мне известно, никто никогда не пытался разобраться в причинах, по которым серийные убийцы убивают. А ведь выводы могут быть весьма существенными.

— Я так и знал, — улыбнулся Дуглас, посмотрев на Ресслера.

Но тот не спешил радоваться. Он пристально смотрел на меня.

— Что именно в этом есть? По мне, так это просто болтовня кучки психов, фантазирующих на тему собственных преступлений, и не более того. Я что-то не понимаю?

— Пока в этих записях очень многого не хватает — сведений о семье, воспитании, истории преступлений, — ответила я. — Но все это можно исправить, если формализовать ваш подход и определиться с подходящей методологией. Чтобы создать основу для сравнения этих интервью между собой, вам нужен некий базовый вопросник. Вы должны