Чужое терзанье - Макдермид Вэл Страница 9

— Как это говорится, Дон? Не желай чего-то слишком сильно: не ровен час — его-то и получишь.

Тони Хилл подался вперед, неотрывно глядя в окно скрытого наблюдения. В привинченном к полу кресле сидел спеленатый мужчина, опрятный, с наметившейся лысиной. Очевидно, ему было уже около пятидесяти, однако лежащая на его лице печать безмятежности разгладила возрастные морщины. В сознании Тони промелькнул внезапный образ: детский леденец, туго завернутый в целлофан.

Сидящий был противоестественно неподвижен. Обычно пациенты с трудом переносят обездвиженное состояние. Они извиваются, ерзают, теребят пальцами одежду, непрерывно курят. Какая уж там безмятежность! А этот — он заглянул в записи — Том Стори спокоен, как дзен-буддистский монах. Тони еще раз освежил в памяти записи, прочитанные накануне вечером, и покачал головой, сердясь на глупость некоторых коллег-медиков. Потом захлопнул папку и пошел в комнату для бесед.

Он ощущал подъем сил, даже походка стала стремительной и упругой. Брэдфилдский спецгоспиталь вряд ли кто-то счел бы приветливым местечком, а вот Тони, находясь здесь, испытывал настоящее удовольствие. Он вернулся в свою стихию, в мир искривленных мозгов, вернулся туда, где его настоящее место. Несмотря на постоянные попытки завести несколько масок, которые прикрывали бы его истинное «я», помогали вписаться в окружение, Тони сознавал: он остается чужим в том мире, что начинается за угрюмыми госпитальными стенами. Неутешительное ощущение, которое ему было недосуг анализировать слишком пристально. Способность проникать в чужое мышление — вот что давало смысл его существованию. Ничто не могло сравниться с тем моментом великолепного озарения, когда механизмы чужого мозга вдруг открывались для него и позволяли постичь искаженную логику чужого сознания, — поистине ничто!

Он вошел в дверь и уселся напротив своего пациента. Том Стори остался неподвижен, только его глаза встретились с глазами Тони. Правой рукой он бережно поддерживал забинтованный обрубок, где еще несколько дней назад была кисть левой руки. Тони наклонил голову и надел на лицо маску сострадания.

— Я Тони Хилл. Сочувствую вашей утрате, — произнес он.

Глаза пациента удивленно расширились.

— Утрате руки или детей? — хмыкнув, хмуро поинтересовался он.

— Ваших сына и дочери, — сказал Тони. — Утрату руки вы, вероятно, воспринимаете как благословение.

Стори промолчал.

— Я знаю, что это такое — синдром чужой руки, — пояснил Тони. — Он был впервые описан еще в тысяча девятьсот восьмом году, тогда же родился и термин. Настоящий подарок для сценаристов, сочинявших фильмы ужасов. В тысяча девятьсот двадцать четвертом году на экраны вышла лента «Руки Орлака», где Конрад Вейдт сыграл пианиста, исполнителя классики, которому руки пересадили от убийцы, после того как он потерял свои собственные при крушении поезда; в сорок шестом — «Зверь с пятью пальцами», опять о пианисте; в восемьдесят седьмом появился фильм «Мертвое зло, два», там герой отрезает бензопилой свою взбесившуюся руку, которая нападает на него. Все это дешевые триллеры, не стоящие внимания. Но вот когда дело касается собственной руки, от этого уже не отмахнешься, правда? Ведь когда вы пытались объяснить, каково это, никто не принимал ваши слова всерьез. Я угадал? Вас не воспринимали всерьез, да, Том?

Стори поерзал в кресле, однако рта не открывал и явно не терял самообладания.

— Терапевт давал вам транквилизаторы. Стресс, вот что он вам сказал, верно?

Стори чуть наклонил голову. Тони ободряюще улыбнулся:

— Лекарства не помогали, так? Они вызывали сонливость и отрешенность. А с такой рукой, как у вас, вы не могли себе позволить крепкий сон. Мало ли что тогда могло произойти. Как это было у вас, Том? Вы просыпались среди ночи от удушья, потому что рука сдавливала вам горло? Или она била тарелки о вашу голову? Не давала класть в рот пищу? — Вопросы Тони звучали почти ласково, а голос был полон сочувствия.

Стори откашлялся и заговорил:

— Она швыряла все, что ей подвернется. Например, мы все сидели за завтраком, я схватил чайник и бросил в жену. Или мы были в саду, и я, как сейчас помню, стал брать камни из горки и кидать в детей. — Он откинулся на спинку кресла, устав от долгой тирады.

— Представляю, как это было страшно. Что же ваша жена?

Стори закрыл глаза:

— Она хотела уйти от меня. Забрать с собой детей и больше не возвращаться.

— А вы любили своих детей. Адская дилемма! Вам нечем было ответить. Жизнь без детей теряла всякий смысл, но жизнь вместе с детьми означала для них постоянную опасность, так как вы не могли остановить свою руку и она вытворяла что хотела. Да, простого ответа тут нет. — Тони сделал паузу, и Стори снова открыл глаза. — Вероятно, вы были в страшном смятении.

— Зачем вы ищете для меня оправдание? Я чудовище, урод! Я убил своих детей, что может быть хуже? Лучше бы я истек кровью! Зачем они спасли меня? Я заслуживаю смерти. — Слова полились из него раскаленной лавой.

— Вы не чудовище, Том, — возразил Тони. — И на мой взгляд, ваши дети не единственные пострадавшие в этой печальной истории. Мы обследуем вас. Возможно, у вас мозговая опухоль. Понимаете, человеческий мозг состоит из двух половинок. Импульсы из одной половины попадают в другую через такой мостик, пласт нервных волокон, он называется corpus callosum — мозолистое тело. Если оно повреждено, правая рука человека действительно не ведает, что творит левая, — это поистине ужасная вещь. Я не виню вас за то, что вы дошли до такой точки отчаяния и решили: единственный способ обезопасить ваших детей от вас — это убить их.

— Вы обязаны меня осуждать, — настаивал Стори. — Я был их отцом. Мой долг — защищать их, а не убивать.

— Но вы не доверяли себе. Вот и решили прервать их жизнь самым гуманным образом, на какой были способны, — размозжить им голову, когда они спят.

Глаза пациента наполнились слезами, он опустил лицо.

— Я поступил неправильно, — произнес он сдавленным голосом, — но никто меня не слушает. Никто мне не поможет.

Тони протянул руку и дотронулся до забинтованной культи:

— Теперь мы вам поможем, Том. Обещаю. Мы вам поможем.

Кэрол выпрямила спину и пошевелила плечами, крутанулась на кресле и выглянула в окно. На другой стороне улицы стояло белое здание из портлендского камня с изящным неоклассическим портиком. Раньше, она хорошо это помнила, в здании размещался бинго-холл. Теперь там был ночной клуб «Афродита», буквы вывески, стилизованные под греческие, горели холодным неоновым светом. Мимо с дребезжанием проезжали автобусы, увозя рекламу фильмов и игровых приставок. Инспектор дорожного ведомства важно шагал к платной парковке, держа, как дубинку, переносную кассу-автомат. Мир, изолированный от разных мерзостей — они были уделом ее профессии, — занимался своими делами. Она уже прочла материалы по Гаю Лефевру и дочитывала дело Тима Голдинга. Строчки начинали расплываться перед глазами: она читала весь день, не считая получасового перерыва на ланч. И не одна она. Всякий раз, поднимая голову от материалов, она видела, что ее сотрудники глубоко погружены в работу. Занятно: язык тела рассказал намного больше об их личности, чем напряженная и осторожная беседа за ланчем — сандвичи Стейси притащила из столовой.

Дон сидел, сгорбившись за своим столом, загородив рукой листки, словно школьник, не желающий, чтобы кто-то списывал его задачки. Из коллег Кэрол он был не самым сообразительным, но это компенсировалось его упорством и полнейшей преданностью команде. И если уж она могла рассчитывать на чью-то верность без всяких сомнений, так это на верность Дона. В прошлом он не раз доказывал свою надежность, однако до нынешнего утра она не сознавала, насколько ей важно это знать.

Спортивный, подтянутый Кевин сидел на стуле прямо, аккуратно разложив перед собой бумаги.

Время от времени он делал паузу и, глядя в пустоту, выкуривал сигарету. Потом записывал что-то в лежавший тут же блокнот и продолжал чтение. Кэрол вспомнила, что он и всегда был таким педантичным, — тем трудней понять: как это он сошел с рельсов? При этом, подобно многим людям, которым приходится совершать насилие над собственной личностью, нарушив правила, он повел себя безоглядней, чем самый отчаянный авантюрист, что и привело его к измене. Кэрол убеждала себя, что он больше никогда не сделает такой ошибки, но сама не очень этому верила и надеялась, что он не сможет прочесть это в ее глазах.