Джеффри Линдсей - Последний дубль Декстера Страница 10

– У нас сегодня день просто жуткий выдался, – объяснил я. – Поздний вызов, после перерыва на ленч.

– Что ж, – вздохнула Рита. – Но мне-то надо знать, когда ты возвращаешься. Довольно, Эстор. Скажи Коди, пусть идет в ванну.

– Я тоже хочу в ванну, – заявила Эстор.

– Ты плещешься до бесконечности, – возразила Рита. – Коди искупается за десять минут, а потом плескайся на здоровье.

– Ага! И чтоб вся ванна была в его прыщах! – возмутилась Эстор.

Рита покачала указательным пальцем и произнесла:

– Ступай.

– Извини, – сказал я Рите. Эстор прошмыгнула мимо меня к двери олицетворением Мисс-Разгневанная-Младшеклассница-2012. – Нет, правда, мы капитально на работе застряли, и… кстати, свинины-то не осталось, а?

– Уже, можно сказать, спать пора, – ответила Рита, с грохотом ставя сковородку на сушилку. – И мы вроде бы собирались посмотреть новые серии про пингвинов, помнишь?

Теперь, когда она об этом упомянула, вспомнил и я: действительно, мы договаривались провести время, как и положено добропорядочной семье, у голубого экрана. В нормальной ситуации я бы относился к этому как к очередной занудной обязанности, одной из тех, что я никак не мог избежать ради поддержания камуфляжа: Папочка Декстер, столп семейной жизни. Однако в сложившихся обстоятельствах мне показалось, что Рита старательно избегает единственной по-настоящему важной темы: осталось немного жареной свинины или нет?

– Мне очень жаль, – пробормотал я. – Ну, если и правда так поздно, может… э… А что, нет больше? В смысле, свинины?

– Свинины? – переспросила Рита. – Я не… Ох, да конечно, осталось. Не могла же я… в холодильнике лежит. Но право же, Декстер, тебе стоило быть чуть… – Она сделала рукой неопределенное движение в воздухе и принялась стаскивать резиновые перчатки. – Сейчас подогрею тебе. Но Коди хотел… наверное, мы могли бы и завтра вечером посмотреть, однако…

Она подошла к холодильнику, принялась доставать из него остатки ужина, и на меня накатило чувство несказанного облегчения. Когда же еда начала разогреваться в микроволновке, от чего восхитительный запах усилился, я оказался, можно сказать, на верху блаженства. В конце концов, я получил замечательный ужин, избежав при этом необходимости смотреть очередной дурацкий мультик про пингвинов. Жизнь прекрасна.

Она стала еще прекраснее, когда я наконец уселся за кухонный стол, поставил перед собой тарелку и принялся орудовать вилкой. К свинине прилагались жареная картошка и тортеллини с чесночным соусом, не какие-нибудь обычные бобы с рисом. Однако же я не возражал против такой замены. Я принялся за еду со всем возможным энтузиазмом, так что по прошествии нескольких полных счастья минут утолил свой голод и начал погружаться в то блаженное полусонное состояние, которым всегда сопровождаются полный желудок в сочетании с чистой совестью. Каким-то образом я сумел подняться на ноги и доковылять до дивана, где опустился на подушки и всецело отдался процессам пищеварения и пятничных размышлений.

То блаженное состояние, в котором я пребывал, позволило мне отмести в сторону приземленные неприятности минувшей недели и сосредоточиться на более приятных моментах. Я подумал о теле в мусорном контейнере, и мне пришло на ум, что помойка – довольно странное место для того, чтобы избавляться от тела, над которым так вдумчиво и старательно потрудились. Особенно эта помойка, на окраине кампуса, всего в нескольких кварталах от оживленного центра Майами. По собственному опыту я знаю, что тело проще простого спрятать так, чтобы его не нашли никогда, – особенно в этой тропической роскоши, которую я называю своей родиной. Можно сказать, прямо у порога находится морское, практически бездонное кладбище. В наличии также болота с прелестными, полными аллигаторов озерками, а также луга с провалами грунта… в общем, Южная Флорида – настоящий рай для тех, кому надо избавиться от трупа.

Даже у совершенно лишенного воображения типа всегда есть несколько таких мест на выбор. И уж если тело помещено туда, где его предстоит найти, это как правило означает осознанную волю художника. Типа, посмотрите-ка, что я сотворил! Видите, зачем я сделал это таким образом?

Скажем честно, пока я этого не видел, однако само это слово – «видеть» – напомнило о самой неуютной подробности: сперме в глазнице. В том, как она туда попала, сомневаться не приходилось, однако зачем так произошло, становилось едва ли не главной деталью головоломки. Насколько я мог судить, все затевалось именно ради этого, и понять, почему это было так важно, означало подобрать ключ к личности хищника.

И пока я покачивался в своей блаженно-свинской полудреме, в голове у меня вдруг пробудился и принялся нашептывать едва слышный голосок той части мозга, которая, похоже, еще не насытилась и не погружалась в сон: а была ли она еще жива, когда он это делал?

Потрясение от этой мысли мгновенно прогнало дрему. Действительно, была ли девушка еще жива в тот момент, когда он вырвал ей глаз? Смотрела ли она на него оставшимся глазом, когда он принялся насиловать ее таким неслыханным образом? Я попытался представить это с ее точки зрения: невыносимая боль, беспощадное осознание того, что свершилось нечто, чего уже не изменить и не исправить, медленное, жестокое приближение этого чудовищного бесстыдства…

Где-то в темных закоулках Замка Декстер рывком распрямился и прошипел нечто нелицеприятное Пассажир. Чем, в конце концов, я занимаюсь? К чему вся эта моя игра воображения? Черт, мне грозила опасность проникнуться сочувствием, обычной человеческой слабостью, о которой я имел чисто теоретическое представление. Да и откуда мне знать, каково быть беспомощной, изувеченной жертвой? Остается лишь верить в то, что это не так и плохо.

Нет, сейчас важно только одно: взглянуть на все с точки зрения хищника. К тому же для меня это куда более естественно. Я беззвучно принес извинения Пассажиру и попытался посмотреть на дело с другой стороны.

Ну да: основы выслеживания, пленения, связывания и других предварительных игр мало отличались от стандартных и не представляли интереса. Зато потом началась настоящая работа, так что я растянулся на диване и попробовал представить себе, как все происходило. В нашем маленьком домике слышались плеск воды в ванной, шелест постельного белья: дети готовились ко сну, а я зажмурился и попытался отключиться от всех этих звуков.

Вдох… выдох… сосредоточься… Я воскресил в памяти все увечья, нанесенные телу, представил себе, как это происходило – каждый укус, каждую рваную рану. Девушка бьется, выпучив в ужасе глаза; она еще не знает, что произойдет, – знает только, что это будет хуже самого кошмарного сна, а я заношу воображаемый нож… Тут до меня дошло, что нож здесь не к месту – вот вам и первое существенное отличие. Я ведь включил свое воображение, отсюда и нож: в конце концов, сам-то я именно ножом и пользуюсь. Восхитительное мгновение: взгляд панически расширен, мускулы напряжены в попытке разорвать изоленту, губы пытаются издать хоть звук, но бессильны справиться с кляпом. Я всегда пользуюсь ножами и прочей домашней утварью и не делаю никаких исключений из этого правила. И дело тут не только в эстетике, не только в гордости за то, что разрезы получаются такими чистыми и ровными. Мне просто отвратительна мысль о том, что какие-то жидкости из умирающего тела могут попасть на мои руки.

Однако по профессиональному опыту я знаю, что многие из тех, кто разделяет мое хобби, предпочитают действовать голыми руками – якобы удовлетворения это приносит больше. Я представил себе прямой контакт с пульсирующей, сочащейся плотью – и испытал чувство глубокого омерзения, но это я мог, по крайней мере, понять и даже принять. В конце концов, все мы стараемся оставаться терпимыми к другим. Кто-то хочет пустить в дело руки, ноги и зубы, а кто-то предпочитает более цивилизованный подход, соблюдая дистанцию с помощью холодной стали. Земля большая, места хватит всем – каждому темпераменту свой инструмент.

Однако на этот раз все обстояло по-другому. Здесь убийца использовал смешанную технику. Жертву нашинковали и разделали каким-то лезвием, но наиболее серьезные повреждения, можно сказать, авторские штрихи нанесли зубами, ногтями и другими, более интимными частями тела. Необычный подход, и наверняка он означал нечто очень важное.

Но что? Вот для чего нужен нож, я знал очень хорошо: это идеальное средство контролировать ситуацию и причинять аккуратный, но непоправимый ущерб. С укусами тоже все ясно: они означают жажду тесного контакта, наиболее интимное из всех возможных взаимодействие с болью. Но то, что проделали с глазницей, куда сложнее простого извращения. Это декларация абсолютной власти, эквивалент слов «ты моя с потрохами, и я могу делать с тобой все, что захочу». А еще недвусмысленный приказ: «Смотри на меня!» Более того, это наказание, способ объяснить, что твои глаза поступили нехорошо, что они должны были смотреть на меня, а главное, видеть меня, но они этого не делали, а значит, я проучу их и сделаю вот это.