Жорж Сименон - Мегрэ в меблированных комнатах Страница 10

— Ну что, посмотрели?

Мегрэ обратил внимание на то, что в комнате нет стенного шкафа. Хотя это было нескромно, он приподнял занавеску, тогда как мадемуазель Клеман вздыхала за его спиной:

— Теперь вы видите, как выглядит комната старой девы…

На ночном столике стояла чашка с кофейной гущей, а на блюдце виднелись крошки кренделька.

— Вы сами приносите себе в постель первый завтрак?

Теперь в глазах Мегрэ появилось веселое выражение, и он смотрел ей в лицо, лицо большого младенца, на котором сейчас уже можно было прочесть растерянность.

— Вы так милы, мадемуазель Клеман. Мне очень неприятно было бы доставить вам огорчение, но я вынужден буду заглянуть под вашу кровать.

Он не успел наклониться. Из-под кровати показалось смертельно бледное лицо, на котором блестели обезумевшие от страха глаза.

— Поднимайтесь, Паулюс! Не бойтесь! Я ничего плохого вам не сделаю.

Молодой человек дрожал, как в лихорадке. Он открыл рот и пробормотал сдавленным голосом:

— Она об этом не знала.

— Чего она не знала?

— Что я прятался под ее кроватью.

Мегрэ засмеялся.

— И вы брились в ее отсутствие? — спросил комиссар, заметив, что лицо юноши было чисто выбрито.

— Клянусь вам…

— Послушайте, месье Мегрэ, — начала мадемуазель Клеман.

И тут она тоже рассмеялась. Вернее, заставила себя засмеяться. Быть может, в глубине души она не воспринимала все это происшествие как слишком трагическое.

— Я вас обманула, это правда. Но все произошло совсем не так, как вы думаете. Это не он стрелял в вашего инспектора.

— В ту минуту вы были с ним?

— Да.

— В постели?

— Я так и думала, что вы сейчас это скажете. Люди почему-то во всем обязательно хотят видеть плохое. Если ему и довелось лежать на моей кровати, то, клянусь вам, только в мое отсутствие.

— Это правда… — вмешался Паулюс.

— Это не я привела его сюда. Я очень испугалась однажды вечером, когда услышала шорох у себя под кроватью.

На этот раз Мегрэ обратился к Паулюсу на «ты», что в какой-то мере означало, что он берет его под защиту.

— Когда в дом пришли инспектора, ты был наверху?

— Да. Я этого ожидал. Не знал, куда кинуться. Я увидел их из окна. Ведь выход из дома только один, и мне пришлось удрать на чердак.

— А они не обыскали чердак?

— Как же, обыскали, но у меня хватило времени пробраться на крышу. Я спрятался за трубой и просидел там полдня.

— У тебя кружится голова от высоты?

— Да. Когда я решил, что опасность миновала, я пролез в дом через слуховое окно и потихоньку спустился вниз.

— Тебе не пришло в голову, что ты можешь уйти отсюда?

— Конечно, пришло. Но я боялся, что на улице дежурят полицейские.

Он был недурен собой, правда, слишком худощавый и нервный. Говорил сбивчиво. Иногда выговаривал слова так отрывисто, словно у него дрожали челюсти.

Однако он испугался не так сильно, как этого можно было ожидать, и словно даже начал защищаться.

Быть может, он в конечном счете почувствовал сейчас облегчение.

— И ты спрятался в спальне мадемуазель Клеман?

— Я не предполагал, что застряну здесь так надолго.

Было очень забавно наблюдать их рядом. Он — сухопарый, как юный фавн. Она — толстая и благодушная, как тетушка из провинции.

Особенно любопытно было бы присутствовать при сцене, которая разыгралась в спальне в ту ночь. Действительно ли так испугалась мадемуазель Клеман, как она утверждает сейчас?

Он, наверное, плакал, а она его, конечно, утешала. И принесла поесть и попить. Почти наверняка налила ему рюмочку ликеру. И с тех пор уже пять дней они жили в одной комнате с единственной постелью, на которой спали поочередно. В это Мегрэ как раз верил.

С утра до вечера перед глазами юного Паулюса не было ничего, кроме пружин матраца; при малейшем шуме он вздрагивал. Он слышал, как ходили взад и вперед инспектора, Мегрэ, слышал вопросы и ответы.

За домом велось постоянное наблюдение, и поэтому мадемуазель Клеман приходилось вставать ночью, чтобы принести ему поесть.

Мегрэ улыбнулся, вспомнив огромный сандвич, который он заставил ее уплести в половине третьего ночи, когда ей совсем не хотелось есть.

Неподалеку от дома остановилась машина префектуры, в которой Люка согласно указаниям комиссара терпеливо ждал, сидя рядом с шофером.

— Что вы собираетесь делать? — спросила комиссара мадемуазель Клеман, которая тоже услышала, как подъехала машина. — Вы меня арестуете?

Она окинула сокрушенным взглядом стены комнаты, мебель, свой дом, который, как ей казалось, придется покинуть.

— Не сейчас, — ответил комиссар. — Это будет зависеть от обстоятельств. А ты пойдешь со мной, парень. Можешь взять с собой зубную щетку и гребенку.

— А мои родители об этом узнают, да?

— Они, видимо, уже узнали вчера из газет.

— Что сказал мой отец?

— Я его еще не видел. Он, возможно, сегодня вечером выедет в Париж.

— Я предпочел бы с ним не встречаться.

— Понятно. Пошли!

Юноша колебался, глядя на мадемуазель Клеман.

— Она совсем не виновата, верьте мне. Она…

Он искал подходящее слово и не мог найти.

— Прекрасная женщина, я знаю. Ты все это расскажешь мне на набережной Орфевр.

Они прошли через кухню, потом через гостиную, где Мегрэ вчера провел вечер наедине с толстухой. Выйдя на порог, он поманил Люка.

А тот, увидев молодого человека, даже свистнул от восхищения. Видимо, он решил, что дело закончено.

А оно только начиналось.

Глава 4,

где рассказывается о допросе, во время которого Мегрэ ни разу не рассердился.

Уже сидя в маленькой машине уголовной полиции, Мегрэ не переставал краем глаза наблюдать за Паулюсом, а инспектору Люка, который следил за комиссаром, показалось, что у его начальника какое-то необычное выражение лица.

Наручники парню не надели. Он жадно глядел в окно и уже больше не боялся, не дрожал, как тогда, когда вылезал из-под кровати мадемуазель Клеман.

Он даже произнес одну фразу, какой Люка никогда не слышал от людей, которых только что арестовали.

Они завернули на бульвар Сен-Мишель и проехали мимо поливочной машины.

Немного дальше, между магазином перчаток и кино, показался освещенный солнцем красный навес табачного киоска.

И вдруг Паулюс, с видом школьника, который поднимает руку, чтобы попроситься в уборную, сказал:

— Нельзя ли остановиться на минутку? Я хотел бы купить сигареты.

Он вовсе не собирался сбежать посредством такой уловки. Это было бы слишком наивно. Нисколько не рассердившись, не сводя с него своих крупных задумчивых глаз, Мегрэ ответил:

— У меня в кабинете есть сигареты.

Комиссар с видимым удовольствием уселся за свой письменный стол.

— Садись!

Он не спеша просмотрел лежавшую на столе почту и отдал распоряжения инспекторам по поводу текущих дел. Потом открыл окно, набил трубку и протянул Паулюсу пачку сигарет.

— А теперь рассказывай.

— Вы знаете, это не я стрелял в инспектора. Клянусь вам. Впрочем, у меня и револьвера не было. Тогда, в «Аисте», у меня был игрушечный.

— Знаю.

— Ведь вы мне верите? Я не выходил из комнаты мадемуазель Клеман. Зачем бы я стал стрелять в инспектора?

— Тебе не хотелось уйти из этого дома?

— Конечно нет. — Он произнес это так быстро, с таким убеждением, что это было почти забавно. — Куда бы я пошел? Раз полиция явилась на улицу Ломон, значит, они знали, кто я такой. Значит, меня разыскивали. Следовательно, если бы я вышел из дому, меня бы тут же арестовали.

— Эта мысль пришла в голову тебе или мадемуазель Клеман?

— Мне. Я умолял ее, чтобы она меня не выгоняла, обещал быть послушным, не подсматривать, когда она раздевается.

— А ты не подсматривал?

— Только немножко.

— И долго ты собирался пробыть у нее в комнате?

— До тех пор, пока полиция обо мне забудет.

— Куда бы ты пошел?

— Наверное, к…

Он прикусил губу и покраснел.

— Продолжай!

— Не хочу.

— Почему?

— Потому, что не имею права выдавать секреты.

— Ты не хочешь называть имени своего сообщника? Это к нему ты собирался идти?

— Да. Но я не доносчик.

— Ты предпочитаешь расплачиваться за все один, даже если ты виноват гораздо меньше его?

— Я виноват не меньше.

В кабинете у Мегрэ перебывали десятки парней его возраста, которые для того, чтобы добыть денег, почти всегда по глупости становились нарушителями закона. Но такого, как Паулюс, он видел впервые. Некоторые, как только их арестовывали, сразу же валились на пол, начинали умолять, плакать, говорили о своих родителях, порой чистосердечно, а порой искоса поглядывая на Мегрэ, чтобы судить о том, какое это производит впечатление. В большинстве случаев они были нервные, держались напряженно, нахально. Многие изливали свою ненависть ко всему и обвиняли общество.