Елена Топильская - Мания расследования Страница 11

И вот, с тоской созерцая вульгарнейшее металлическое кольцо в губе Хрюндика и размазанную по глазам челку, я как-то отстраненно подумала, что мне понадобится немало душевных сил, чтобы признать за своим ребенком право выглядеть так, как ему хочется. Да, длинные лохмы выглядят неопрятно, но это с моей точки зрения. Когда я пытаюсь довести это до сведения ребенка, он мгновенно парирует, что ему вот не нравится моя прическа, и хоть ты тресни. Справедливости ради следует сказать, что лохмы чистые, голову он моет регулярно.

Вот удивительно: я ведь прекрасно помню, как боролась со старшим поколением за то, чтобы мой внешний вид соответствовал не бабушкиным представлениям о приличной барышне, а представлениям моих друзей о современной девушке. Когда я училась в девятом классе, бабушка сшила мне юбку, которая была всем хороша, кроме длины. Прекрасно понимая, что в дискуссии вступать бесполезно, я как отличница по предмету «Домоводство» тихой сапой укоротила юбку на десять сантиметров, тщательно отгладила и повесила в шкаф; через пару дней вытащила ее, надела и убедилась, что укоротила мало, юбка по-прежнему была мне длинна.

Соображая, почему же я плохо смерила, я снова проделала ту же операцию, не забыв отгладить. На следующий день юбка снова оказалась мне длинна. Тогда я не обладала следственным опытом, поэтому еще раза три выполняла художественный шов и утюжку, прежде чем до меня дошло, что мы с бабулей занимаемся шитьем по очереди. Моя мудрая бабушка усекла факт потрясения основ, но не стала скандалить, видимо, рассудив так же, как и я, — мол, бесполезно дискутировать, этому поколению хоть кол на голове теши, и заботливо выпустила то, что я накануне старательно укоротила (благо я подгиб не обрезала, а подшила).

Справедливости ради надо сказать, что мои представления об оптимальной длине нарядов в тот момент были за гранью приличий. Вырвавшись от предков в стройотряд, я первым делом отхватила подол у прелестного польского платьица — наученная горьким опытом, я уже не подшивала лишнее, а безжалостно отрезала. И хватанула ножницами до такой степени, что на фотографии, сделанной влюбленным в меня мальчиком, из-под платья отчетливо видны плавки от купальника.

Ну и чего же я, особа с небезупречной юностью, в итоге хочу от своего великовозрастного балбеса с детской рожей и волосатыми ногами? Чтобы он модельно стригся и по дому ходил в галстуке, как добропорядочный яппи? Этого не будет, у него абсолютно другая концепция стиля.

За этими раздумьями чело мое разгладилось, и в тот самый момент, когда мой взгляд утратил какую бы то ни было педагогическую осмысленность, мой сыночек зыркнул в мою сторону, быстро свернул игру, с фантастической скоростью почистил зубы и нырнул в постель.

Опустившись без сил в кресло напротив Сашки, я вытянула ноги и спросила, почему ребенок не был загнан в постель в надлежащее время. Сашка виновато объяснил: мол, ребенок клялся, что завтра ему ко второму уроку, апеллировал к тому, что он «сова» и физиологически не может ложиться спать рано и был так убедителен, что Стеценко поддался на провокацию и разрешил лечь спать тогда, когда организм этого захочет.

Я сообщила этому человеку с медицинским образованием, что организм четырнадцатилетнего балбеса вполне может не захотеть спать до утра, но при этом организм стопроцентно захочет спать как раз на втором уроке, что не есть хорошо ни для учебного процесса, ни для организма. Более того, будить ребенка завтра в школу я поручаю Сашке, чтобы он прочувствовал, во что выливается злостное отступление от режима.

Сашка покорно принял эту кару и, пока я переодевалась, предложил подогреть мне суп и котлеты.

— Это самоубийство — жрать посреди ночи, — отказалась я.

— Подумаешь! А работать двадцать часов в сутки — не самоубийство? Чем ты сегодня занималась? И во сколько ела в последний раз?

Я вспомнила, что в моем активе две оладьи со сметаной во время повторного осмотра ресторана «Смарагд» (всю икру, по словам Кораблева, воняющую носками, с аппетитом сожрал он сам). Правда, до этого был еще плотный ланч в компании Горчакова…

Сашка тем временем невозмутимо поставил на плиту кастрюлю с супом.

— Видел бы это Гиппократ, — ворчливо сказала я. — Он бы в гробу перевернулся. Чему тебя учили в институте?

— Учили прислушиваться к организму, он лучше знает, чего хочет. А на голодный желудок вредно ложиться спать, кошмары будут сниться.

— А с набитым желудком лучше будет спаться?

— А мы с тобой сейчас спалим все калории, — подмигнул мне муж. — Кстати, почему ты не носишь мой подарок?

И он снял с кухонной полочки перстень с сапфиром и надел его мне на палец. И мне как-то сразу полегчало на душе, но для порядка надо было поворчать самую малость.

— Что ж я, на работу буду носить твой подарок? Это непрофессионально.

— Почему это? — удивился муж.

— Потому что следователь имеет дело с людьми разного достатка; у одних такой перстень на моем пальце может спровоцировать недоверие ко мне — мол, нам жрать нечего, а она драгоценностями увешалась. А у других даже презрение — раз у меня на пальце такая дешевка, то я авторитета для них иметь не могу.

— Да брось ты, — махнул рукой Сашка.

— Не скажи. Вот я в «Следственной практике» читала, что у женщины-следователя, которая допрашивала мошенника, был на пальце крупный перстень, и это отвлекало обвиняемого от допроса, он все на перстень смотрел, и в результате контакта не получилось.

— Да и Бог с ним!

— Как ты можешь так говорить! — возмутилась я. Но муж перестал поддерживать тему профессионализма следователей и пригласил меня к столу.

Пока я ела, Сашка сидел напротив и жалостливо смотрел на меня, совсем как добропорядочная домохозяйка, обихаживающая уставшего мужика. Я с набитым ртом излагала события сегодняшнего дня, он сочувственно комментировал, а когда я рассказала про то, что киллеры стреляли в Карасева из машины, принадлежавшей убитой жене Нагорного, Сашка оперся подбородком о кулак и спросил, знаю ли я, что жена Нагорного была убита выстрелом с расстояния не менее восьмидесяти метров?

— Ни фига себе! — я перестала жевать и начала осмысливать этот факт. — В экспертизе этого не написано.

— Правильно. В заключении написано, что отсутствуют признаки близкого выстрела, то есть факторы, указывающие на выстрел в упор или с очень небольшого расстояния. А поскольку вопрос о дистанции выстрела не ставился, эксперт свои знания на этот счет оставил при себе.

— А, между прочим, мог бы и написать в заключении про восемьдесят метров. Ему закон позволяет сообщать следователю установленные им важные обстоятельства, даже если его про них не спрашивали.

— Ну, это ты с экспертом разберись, он парень молодой и, видимо, еще неопытный.

— Зато следователь опытный, — пробормотала я и вдруг подумала, что в ходе расследования на первый взгляд сделано все возможное, допрошены все, мало-мальски имеющие отношение к делу, выполнены все надлежащие следственные действия, но стоит копнуть поглубже — выясняется, что все это сделано поверхностно. Лица, видевшие Нагорного последними, допрошены формально, потенциал экспертизы не использован, данные, добытые оперативниками, — в частности сведения о местонахождении мобильного телефона Нагорного и о конфликте между ним и Карасевым, вообще не нашли отражения в деле.

Такое впечатление, что и важняку из городской, полгода расследовавшему дело, намекали на то, чтобы он особо в нем не копался, и он, похоже, оказался понятливей меня. И о чем это говорит? Если на протяжении всего расследования продолжают намекать, что копаться в деле не надо? Скорее всего, о том, что к руководству горпрокуратуры обращались именно с такой просьбой: мол, расследуйте, соблюдайте приличия, но только не усердствуйте. А кто обращался? Тот, кто заинтересован в отсутствии результатов расследования. А таким человеком может быть только заказчик. Тьфу, как я не люблю всю эту закулисную возню вокруг уголовных дел! Этого не тронь, туда не ходи, сюда не смотри…

— Машенька, да не переживай ты так! Все будет хорошо: ты все раскроешь, всех посадишь, в общем, добро обязательно победит зло, поставит его на колени и зверски убьет.

Я очнулась и встретилась глазами с Сашкой. Это была его обычная шутка, которой он успокаивал меня в случаях травматических столкновений с действительностью. То ли я вслух произнесла то, о чем подумала, то ли все это было написано у меня на лице, но муж откровенно забеспокоился и начал утешать меня доступными средствами. Доступные средства препятствовали завершению трапезы.

— Послушай, Саша, — медленно сказала я, бросив ложку в недоеденный суп, — раз кто-то не хочет, чтобы в деле копались, значит, там есть где копать. Может, я чуть-чуть нажму — и все станет ясно, а?

— Я так понимаю, ты считаешь, что заказчик — Карасев? — спросил Сашка, осторожно расстегивая на мне халат. Я кивнула и вытащила руки из рукавов.