Энн Перри - Улица Полумесяца Страница 12

Следует ли говорить о таких вещах? Есть ли нечто непристойное в выставлении напоказ столь интимных чувств? Одно дело – понимать их самой, но совершенно другое – осознавать, что окружающие тоже понимают их. Словно твоя интимная нагота открылась для публичного обозрения.

Обычно, когда Кэролайн ходила в театр с Джошуа, она часто поглядывала на него, желая разделить с ним радость или печаль от спектакля, и такое сопереживание составляло львиную долю ее удовольствия. Но сегодня вечером ей хотелось бы переживать в одиночестве. Женщина боялась того, что могла увидеть на лице мужа, и еще больше того, что он мог увидеть в ней. Она была еще не готова к такой откровенности и, возможно, никогда не будет готова. Даже при самой глубокой любви должно оставаться нечто сокровенное, какие-то нераскрытые тайны, какие-то события, которыми никто не желает делиться. И это вопрос уважения к личности, к возможности уединения, сохранения цельности натуры.

Когда трагедия завершилась и опустился финальный занавес, Кэролайн вдруг осознала, что по щекам ее текут слезы, а в горле стоит комок, не давая ей возможности произнести ни слова. Продолжая сидеть в оцепенении, она взирала на складки занавеса. После многочисленных вызовов на поклоны, когда пылкие театралы уже подарили актерам все цветы, аплодисменты наконец затихли.

– С вами всё в порядке? – тихо спросил Питт, склонившись к ее плечу.

Миссис Филдинг повернулась и, улыбнувшись, взглянула на него, после чего зажмурилась, чувствуя, как слезы скатываются у нее из глаз. Кэролайн обрадовалась, что спросил ее именно Томас, а не Джошуа. Лишь на мгновение она почувствовала свою отстраненность от театрального мира, от актеров, способных профессионально оценить такой род искусства. Оно оказалось слишком реальным, слишком близко затрагивало проблемы жизни…

– Да… да, спасибо, Томас. Разумеется, всё в порядке, – ответила дама. – Я просто… разволновалась.

Ее зять улыбнулся. И хотя больше он ничего не сказал, она прочла по его глазам, что он также понимает затронутые в пьесе идеи и испытывает те же сомнения и замешательство, которые еще не один день будут тревожить всем зрителям душу.

– Великолепно, – со вздохом произнес Джошуа, раскрасневшись от переживаний. – Клянусь, она никогда не играла сильнее! Даже Бернар не могла бы сыграть лучше. Кэролайн, Томас, нам следует пройти за кулисы и выразить ей восхищение. Я не могу упустить такую возможность. Пойдемте.

Не дожидаясь ответа, он направился к выходу из ложи, так поглощенный своим воодушевлением, что ему даже не пришло в голову, что кто-то может думать иначе.

Его жена взглянула на Питта. Тот улыбнулся, еле заметно пожав плечами. И они вдвоем последовали за удаляющейся фигурой Филдинга.

Он без колебаний открыл перед ними дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен», после чего все они миновали пустой коридор, спустились по лестнице, освещенной лишь одним газовым рожком, и вышли на очередную лестничную площадку, где находились двери нескольких гримерных с означенными на них именами артистов. Одна приоткрытая дверь, как гласила вывеска, вела во владения «СЕСИЛЬ АНТРИМ», и оттуда доносился нестройный хор восторженных голосов.

Постучав для приличия, Джошуа вошел в гримерку, ведя за собой Кэролайн и Томаса.

Сесиль стояла возле трехстворчатого зеркала со столиком, заполненным множеством склянок с разнообразными кремами, гримом и пудрой. Она еще не переоделась, оставаясь в сценическом платье последнего акта, а ее собственные роскошные волосы не нуждались ни в каком парике. Будучи очень высокой для женщины – одного роста с Филдингом, – эта актриса отличалась также девичьей стройностью, и если на сцене она выглядела лет на тридцать, то сейчас стало заметно, что она явно уже разменяла пятый десяток. С первого взгляда Кэролайн догадалась, что Сесиль относится к тем счастливым женщинам, для которых возраст не играет никакой роли. Красота будет неизменно жить в ее идеальной фигуре, великолепных глазах, а главное, в горевшем в ней вдохновении.

– Джошуа! Милый! – восторженно воскликнула Антрим, раскрывая руки для объятий.

Филдинг приблизился и обнял ее, поцеловав в обе щеки.

– Вы превзошли саму себя! – пылко сказал он. – Заставили нас почувствовать всю полноту страсти и безмерно сопереживать вашей героине. У нас просто не осталось выбора, кроме как предаться тяжким размышлениям…

Артистка отстранилась, продолжая обнимать его шею. Лицо ее озарилось лучистой улыбкой.

– Неужели? Вы говорите серьезно? По-вашему, мы можем иметь успех?

– Естественно, – ответил ее коллега, – разве я когда-то обманывал вас? Если б это было просто прилично, я так и сказал бы… – Он игриво усмехнулся. – И тогда мне пришлось бы изощряться в оценках, подпуская тумана. Мол, одному Богу известно, будет успех или нет…

Сесиль рассмеялась:

– Извините, милый. Мне не следовало сомневаться в вас. Но я ужасно переживаю. Если б только нам удалось заставить людей понять сложности женской жизни… – Она порывисто сделала широкий жест. – Возможно, тогда Фредди удастся склонить парламент к рассмотрению его билля. Изменить общественное мнение, а потом и закон. Ибсен уже сотворил чудо. И нам надо ярко представить его драматургию. Люди поймут, что у женщин тоже должно быть право на развод. Разве не чудесно жить в столетие, когда надлежаще сыгранная драма, давая начало новой борьбе, открывает счастливые перспективы?

– Поистине, – согласился Джошуа, по-прежнему не сводя взгляда с актрисы.

И вдруг он, видимо, вспомнил о своих спутниках.

– Сесиль, вы еще не знакомы с моей женой, Кэролайн, и ее зятем, Томасом Питтом.

Антрим обворожительно улыбнулась, оценивая представленных ей людей. Не вызывало сомнения, что взгляд ее задержался чуть дольше на Питте, а не на Кэролайн. После чего она вновь глянула на Джошуа.

Миссис Филдинг пригляделась к другим людям, набившимся в эту тесную комнатку. За спиной актрисы маячил джентльмен, которого она назвала Фредди. Его выразительное лицо украшали чувственные губы и крупный нос. Он выглядел вполне спокойным и даже веселым. На другом стуле вальяжно устроился молодой человек, которого Кэролайн приметила еще среди актеров на сцене. Вблизи он имел явное сходство с Сесиль, и миссис Филдинг не удивилась, когда чуть позже его представили как Орландо Антрима: судя по их сходству, подумала она, он приходится актрисе сыном.

Еще пару присутствующих звали Харрисом и Лидией, но ближе всех к Сесиль находился лорд Фредерик Уорринер. Его присутствие в гримерной отчасти объясняло упоминание о законопроекте, внесенном на рассмотрение парламента группой его членов, очевидно, стремящихся снять ограничения с процедуры развода для женщин.

Джошуа и Сесиль продолжали разговор, по-прежнему лишь изредка поглядывая на остальных. Может, они и не намеревались вести столь личный диалог, но бурное обсуждение завело их в профессиональную сферу, недоступную пониманию простых зрителей.

– Я пыталась сыграть эту сцену как минимум в трех разных стилях! – пылко заявила Антрим. – Вы понимаете, мы могли сыграть ее в истеричном варианте, с бурным взрывом чувств, на повышенных тонах, с резкими телодвижениями и нервным заламыванием рук… – И она живо продемонстрировала это, вынудив Кэролайн и Питта слегка посторониться, просто потому, что они оказались слишком близко к воображаемой сцене. – Или в трагедийном напряжении, – продолжила женщина, – словно в глубине души она уже осознавала неизбежность конца. Как вам кажется, Джошуа, что для нее ближе? Какой вариант кажется вам более достоверным?

– Она не осознавала, – мгновенно ответил актер. – Подобные размышления были не в ее натуре. Я уверен, если б вы спросили драматурга, то он сказал бы, что она слишком чувственна, слишком искренна в своих эмоциях, чтобы осознавать, чем это в итоге может закончиться.

– Вы правы, – согласилась Сесиль, разворачиваясь к Орландо.

Тот усмехнулся:

– И не мечтай, что я буду спорить, мамуля. Моя роль достойна большего!

Исполнительница главной роли глянула на него с притворным гневом, а потом взмахнула руками и рассмеялась. Ее внимание переключилось на миссис Филдинг:

– А вам понравилась пьеса… Кэролайн? Точно, Кэролайн. Что вы думаете о ней? – Ее большие серо-голубые глаза, опушенные темными ресницами, взирали с такой непоколебимой искренностью, что казалось, им невозможно солгать.

Миссис Филдинг почувствовала себя в затруднительном положении. Она предпочла бы не отвечать, но теперь все, включая ее мужа, смотрели на нее. Что же она могла сказать? Нечто тактичное и лестное? Попытаться ли ей показать восприимчивость, поясняя впечатления, вызванные у нее этой пьесой? Она даже толком не понимала, что присутствующим, собственно, хотелось бы услышать.

Или следует быть честной, сказав, что эта волнующая до навязчивости драма подняла вопросы, о которых, по ее мнению, лучше молчать? Что это может принести вред, возможно, пробудив воспоминания о несчастьях, которые лучше всего оставить спать дальше, поскольку оставленные ими раны неисцелимы? Ведь пьеса закончилась трагедией. Разве благотворно следовать в жизни тем же путем? Никто не сможет опустить для себя занавес и спокойно вернуться домой к совершенно иной жизни.