Вольф Долгий - Только всем миром Страница 12

Чекалин прикинул мысленно: верно, минут двадцать; около того,

— Парня этого высокого хорошо запомнили? — спросил он.

— Не так чтобы очень. Ни к чему было. Но узнать смогу.

Еланцев приступил к оформлению протокола. Да, подумал Чекалин, что-что, а уж этот протокол надо записать с предельной тщательностью. Сам Зарубин, видимо, и понятия не имеет, сколь высока цена его показаний. Пока что он ведь единственный из свидетелей, кто хоть немного помог, так сказать, сориентировать убийство Щербанева во времени и пространстве. Если его показания верны (сомневаться же в этом, право, не было оснований), то можно предположить, что преступление совершено в промежутке от ноля часов ровно до двадцати минут первого ночи (даже до четверти первого ночи, ибо Зарубин приехал уже после аварии) на участке от морского порта до железнодорожного вокзала (где-нибудь пять-шесть километров, сказал себе Чекалин, надо будет уточнить на месте). Логичным (или лучше, как говаривают ныне ученые — корректным) будет также предположить, что убийца сел в такси «47–47» на автобусной остановке у порта.

В дверь заглянул Аркаша Сычев, оперативник, в глазах немой вопрос: можно? Чекалин: да, заходи. Аркаша веером раскинул перед ним три рисунка. Три варианта композиционного портрета лица, которого условно нарекли Блондином. На каждом из рисунков парень был чуть другой, но не до такой степени, чтобы не понять, что на всех трех рисунках изображен один и тот же человек.

Чекалин протянул рисунки Зарубину:

— Похож?

— Почему похож? — удивился Зарубин. — Разве это не он?

— Рисунок, — объяснил Чекалин. — Художник сделал со слов свидетелей.

— Потрясающе!

— А где больше похож?

— Может быть, здесь. Нет, везде похож.

— Но ведь рисунки разные.

— Я не понимаю, в чем тут дело. Рисунки и правда отличаются, теперь я вижу, но по любому из них я скажу — он…

10

Преувеличивать значение этой поездки в порт не стоило. На чудеса Чекалин особо не рассчитывал. Весьма сомнительно, чтобы именно площадка перед воротами порта была местом совершения преступления. Если трезво смотреть на вещи, в лучшем случае возможный убийца здесь сел в такси «47–47», не более того. Стало быть, главное (а может быть, и единственное), что предстоит сделать в порту, — выявить людей, которые могли видеть Блондина в районе порта в тот момент, когда он садился в такси, или незадолго перед тем. Попутно Чекалйн собирался набросать план-схему расположения зданий на припортовой площади, чтобы потом, когда появятся свидетели, каждый из них обозначил на плане место, где находился. Про себя Чекалин подумал, что вернее было бы сказать: если появятся свидетели…

Вернулся Исаев с Липовой аллеи. Пистолет ему там не понадобился. Малый, стращавший водителя Пономарева, оказался довольно безобидным субъектом. Сам он на Липовой аллее не жил, здесь обреталась его симпатия, некая хорошо известная местному участковому Леночка, девица смазливая, но нрава не слишком спокойного. У Исаева сложилось твердое убеждение, что к убийству Щербанева малый этот — Саня Буряк — отношения не имеет. И вообще на его достаточно нечистой совести, скорей всего, никакого такого злодейства не числится. Чего ж тогда лаялся да грозился? А это у него, оказывается, такой безотказный прием: если таксист артачится, не хочет его куда везти (по причине ли того, что он, Саня Буряк, лыка не вяжет, или из- за невыгодности рейса), тут Саня, стало быть и начинает нагонять страху, выставляя себя крупным специалистом по «пришиванию» неугодных ему шоферов… В данном же случае он, по пьяному делу, несколько опередил события: настолько-то уж не сомневался, что таксист не захочет его везти, — поди, и не заметил, что тот и словом не возразил, все равно вывалил свои заготовленные впрок угрозы.

— Бич? — спросил Чекалин.

— Типичный! — подтвердил Исаев. — По образу жизни, по миропониманию. Хотя формально — работяга. Матрос на буксирном катере. Сутки работает, трое суток гуляет. В буквальном смысле. Кабаки, карты, ну и Леночка эта самая.

Катер больше всего заинтересовал Чекалина. Буксирная служба как раз располагалась в порту.

— Думаешь, это не он? — сказал Чекалин.

— Уверен, что не он.

— Уж не оттого ли такая уверенность, что он шатен, а не блондин? — с улыбкой спросил Чекалин, чуть не слово в слово повторив то, что недавно говорил сам Исаев.

— Нет, не поэтому, — сказал Исаев, как бы не заметив подковырки. — Кстати, он не шатен, а, скорее, блондин, только не очень светлый… Полное алиби. В те сутки, когда было совершено убийство, он находился на катере, была его вахта. Я заезжал в порт, благо по пути, проверил: точно. Буксир все время в работе был. Никто ни на миг не покидал борта судна. Шпикер катера клятвенно утверждает это. По-видимому, так все и было.

Чекалин рассказал о сведениях, сообщенных водителем Зарубиным.

— Я тебя понимаю, — сказал Исаев. — Предполагаемый убийца сел в такси около порта, а этот оболтус Буряк именно в порту и работает. Хотя я уверен, что он не имеет отношения к нашему делу, я опрошу всех членов команды. На катере так мало людей, что отсутствие, пусть ненадолго, даже одного человека никак не может остаться незамеченным.

— Да, — сказал Чекалин. — Это обязательно надо проверить. — Он придвинул Исаеву фотокопию композиционного портрета: — Так выглядит Блондин. — Поправил себя: — Примерно так.

— Нет, — уверенно сказал Исаев, — ничего общего с Буряком. Просто ни одной похожей черты. Совершенно другой тип лица. Как будто кто-то нарочно задался целью сделать все наоборот.

— И все же, — сказал Чекалин.

— Да: и все же, — согласился с ним Исаев.

В порт поехали вместе.

Оперативная «Волга» мчалась по запорошенным свежим снегом, принарядившимся и потому словно незнакомым улицам. Рассеянно разглядывая проносившиеся мимо дома, Чекалин думал о том, что кому-нибудь со стороны может показаться — эта поездка в порт не очень и нужна. Коли сам считаешь, что, скорее всего, убийство произошло не там, а где-то в другом месте, — чего же, дескать, тратить время на пустые хлопоты? Ну что ж, с точки зрения немедленной практической пользы, может быть, все это верно. Смешно и надеяться на то, что стоит, мол, появиться тебе в этом самом порту, как тут сразу и придет разгадка. Чекалин слишком давно служит в уголовном розыске, чтобы всерьез рассчитывать на подобную удачу.

Но при всем при этом одно он знал непреложно: когда ведешь розыск или расследование, никогда и ни чем нельзя пренебрегать: осмотр же места, так или иначе связанного с преступлением, вполне может навести и на дельную мысль. Да, ничем и никогда нельзя пренебрегать. В особенности теперь… До того, как в поле зрения появился Зарубин, в деле был полный мрак.4 Зарубин локализовал круг поиска, только теперь и появилась та конкретность, которой так не хватало. Только теперь розыскные действия обрели определенность, более или менее точную направленность. Впервые в кромешной тьме появился пусть слабенький, скорее, лишь сам себя освещающий, но все же хоть какой-то огонек. Еще это можно сравнить, наверно, со светом в конце тоннеля, крошечной точкой далеко-далеко впереди. Этого света еще недостаточно, чтобы увидеть даже своды тоннеля, но главное — уже есть цель, там, впереди, и ты хоть знаешь, в каком направлении двигаться, чтобы приблизить к себе призывный свет свободного, не стиснутого скалой пространства. Каждый шаг вперед — это новая информация, все более новая, и так до конца, пока в один прекрасный миг не обнаруживается, что преступление раскрыто. В пор1у предстояло расширить круг информации — в вечной надежде на то, что не вся она окажется никчемной. Как же было пренебречь такой возможностью?

Тут, конечно, еще один резон имелся — в сегодняшнем выезде. Часто бывает так, что самоочевидные, казалось бы, вещи каким-то образом ускользают от внимания. Нужен дополнительный толчок, некое добавочное впечатление, тот обостренный взгляд на привычное, который неизбежно возникает, когда занят раскрытием преступления, сущая подчас пустяковина какая-нибудь нужна, чтобы увидеть дело в нужном свете…

Когда «Волга» от вокзала свернула к двухъярусному мосту, Чекалин словно обрел новое зрение. Он видел то, что он видел; видел пакгаузы, длинными серыми коробками пластавшиеся по обе стороны улицы, потом — сменившие их склады вторчермета, замусоренные дворы строительных контор, желтую махину портового элеватора, плохонькие, барачного типа, строения сетевязальной мастерской, бесконечный забор, огораживающий территорию порта, — автоматически и намертво фиксировал все это с точностью, в которой, пожалуй, мог потягаться с самой чувствительной фотопленкой. Но одновременно — внутренним, что ли, взором, как писали сочинители прошлого века, — видел (впрочем, не вернее ли — осознавал?) то, чего видеть никак не мог. Он увидел то, до чего едва ли додумался бы в тиши служебного кабинета. Он догадался вдруг (хотя, понятно, тут ничего нового не было для него), что на всем пути от вокзала до порта, то есть, по крайней мере, на протяжении шести примерно километров, нет ни одного жилого дома. Такое уж это особенное место — хозяйственная часть города, промышленное его ядро. В данном случае эта особенность имеет поистине решающее значение. Тут и днем-то не встретишь случайного человека: лишь те, кто работает здесь. Что же про ночь говорить? Вряд ли Блондин составляет исключение; стало быть, он должен, непременно должен иметь какое-нибудь отношение к порту…