Сергей Высоцкий - Третий дубль [сборник "Белая дурь"] Страница 12

«Тут впору «чур меня!» закричать,— подумал капитан.— Что-нибудь такой сон да значит. Теперь психологи проснулись — сны толковать стали и Фрейда больше не костерят».

Душ и чашка кофе чуть приглушили мрачное чувство, вызванное приснившимся кошмаром и необходимостью рано встать. А для того, чтобы и вовсе развеять ночное наваждение, Панин позволил себе прокатиться по городу с ветерком. Сколько раз он давал себе обещание ездить не спеша, «в потоке», как наставлял его полковник Семеновский. Но лишь только садился за руль, как тут же забывал все свои зароки. В нем сидело неистребимое мальчишеское чувство — Панин не мог видеть впереди себя машину и не попытаться обогнать ее.

Весь июнь в городе стояла прекрасная солнечная погода — ни одного дождя. А в это раннее утро с залива наползли низкие серые облака и, как проклятые, застряли над городом. Мелкий сеющий дождь стал набирать силу. Панин и приглашенные им на помощь сотрудники речной милиции были одеты в легкие рубашки. И катер у речников, как назло, был открытый, без каюты. Даже без брезента. Пришлось цеплять катер к большому железному кольцу, вделанному в гранит набережной, и укрываться в машине. А машина была единственная — «Жигули» капитана.

— Начальник ГАИ все грозит права у меня отобрать,— сказал Панин, когда они впятером расселись в машине.— А где бы мы тогда от дождя прятались, хотел бы я его спросить?

— За что это он тебя невзлюбил? — поинтересовался старший лейтенант Синицын, крупный мужчина с темным, обветренным лицом.

— За быструю езду. Как будто я на свидания к девушкам гоняю.

— Да-а…— с какой-то странной интонацией сказал старший лейтенант.— Времена теперь пошли крутые. Придется тебе в повороты вписываться. Мы вот раньше тоже много чего могли…— он недоговорил, и Панин не понял — осуждает или одобряет речник новые порядки.

— А служебная машина вам, товарищ капитан, разве не положена? — спросил совсем молоденький милиционер. Все засмеялись, а он сказал с недоумением: — Нет, правда! Если на задержание, в погоню. Мы так всегда на плавсредствах.

— Так вы по воде бегать-то небось не умеете? — улыбнулся капитан.— А мы по асфальту — без всякого напряжения.— Он балагурил с речниками, а сам все время оглядывал пустынную улицу — все надеялся, не появится ли гражданин с толстым портфелем. Капитан и время это выбрал неспроста — около шести Максимов вел съемки на площади и разговаривал с этим гражданином в ожидании Леонида Орешникова. А может быть, в тот раз гражданин встал очень рано, чтобы отправиться на аэродром или на поезд? И сейчас в отъезде? Каких только вариантов не возникало в голове Панина. Смущали только слова режиссера: «У меня сложилось впечатление, что мужчина этот шел, как всегда, к себе на службу».

«В такую рань?» — усомнился Панин. Но Максимов только развел руками.

Дождь все сеял и сеял. Монотонно шелестел по крыше, навевая унылые мысли. И ни одного просвета на небе. Эти дожди метеорологи называют обложными.

— Может быть, начнем? — Панину не хотелось отступаться.

— Экипировка не та.

— Да что вы, ребята, на воде служите и воды испугались? — подзадорил капитан.— Мне бы одного человека за руль катера, я и сам управлюсь.

— Разогнался,— сказал Синицын.— С «кошкой» работать — навык нужен.

— Я вам помогу! — вызвался молоденький милиционер. Тот, что спрашивал про служебную машину.— Не возражаете? — обратился он к Синицыну.

— Тебе мокнуть,— проворчал старший лейтенант и неожиданно решился: — А… Была не была! Если по стакану нам от простуды поставишь — подрогнем на дождичке.

— По стакану морковного сока,— сказал Панин и вспомнил про заветную бутылку в багажнике. Он всегда возил ее с собой на тот случай, если машина сломается гденибудь за городом. Никакими червонцами и четвертными нельзя соблазнить местного умельца, но если намекнуть на бутылку — успех обеспечен. Да это и понятно: деньги у хорошего мастера никогда не переводятся, тратить их не на что, а вот в поисках водки можно потерять целый день.

— Ладно, ребята.— Панин открыл дверцу и съежился, приготовившись выскочить на дождь.— Если очень озябнете, водочный компресс обеспечен. НЗ в багажнике.

Часа два они тралили большой «кошкой» дно Зимней канавки. Какого только барахла не повытаскивали на поверхность: старые ведра, металлические проволочные ящики, в которых возят бутылки с молоком, газовую плиту.

— Вот сволочи! — ворчал Синицын.— Под стенами Эрмитажа такое свинство развели. Здесь ведь, наверное, интеллигентные люди живут. И все про экологию пишут. В глобальных масштабах. А у себя под носом гадят.

Несмотря на дождь и раннее время, у парапета собралось десятка полтора зевак. «Наверное, решили, что ищем утопленника,— подумал капитан.— А ведь чем черт не шутит…»

В это время «кошка» опять зацепилась за что-то тяжелое.

— Помогай! — крикнул Панин старшему лейтенанту. Они подналегли, и через минуту из воды показалось колесо, а потом и весь велосипед. В толпе на набережной пронесся глухой возглас: «О-о!»

— Осторожней, ребята! — попросил Панин милиционеров, приготовившихся поднять велосипед на борт. Они бережно подхватили его за руль и поставили на катер. «Даже шины не спустили,— отметил Панин.— Интересно, чья это машина? Студийная или самого Орешникова?»

— А человека вы, что же, искать не будете? — спросил мужчина в плаще и с большим зонтом.

— Вы уверены, что вместе с велосипедом утонул и человек? — Панин, стараясь скрыть раздражение, обернулся к спрашивающему. «Мало тебе зонта, так еще и плащ надел». Самого капитана уже начинало трясти от холода, а рука, писавшая протокол, плохо слушалась.

— Не ради же велосипеда вы тут мокли столько времени?

Панин поинтересовался:

— Товарищи, из вас никто не живет в соседних домах? Никто не знает, как попал велосипед в Зимнюю канавку?

Люди переглядывались, пожимали плечами.

— Да мы просто прохожие,— сказала, наконец, одна из женщин, приглашенных в понятые.— Знаете, как бывает — остановился один, что-то интересное увидел. Другой обязательно полюбопытствует…

Подошел Синицын.

— Ну, мы отправились сушиться.

— Подожди минутку,— попросил Панин.— Я вам сейчас лекарство выдам.

— Да ты что, капитан! Шуток не понимаешь? Я просто хотел проверить, что за люди в УГРО работают. Не жадные ли?

— Ну и шуточки! Раз уж ты такой умный, позвони дежурному на Литейный, пусть срочно пришлют «раф». Не ехать же мне на этом велосипеде по городу, а в «Жигули» он не поместится.

Синицын кивнул:

— Выбирайся к нам. На рыбалку отвезу…

Когда пришел «рафик», Панин отправил на Литейный велосипед, а сам поехал домой — переодеться.

Александру нравилось место, где стоял его дом — Потемкинская улица. Окна выходили прямо на Таврический сад. Нравился и сам дом, построенный в начале века. По тем временам — заурядный пятиэтажный дом. А нынче он выглядел чуть ли не дворцом. Еще бы! Красивые эркеры, лепнина по фасаду в виде виноградных гроздьев, перевитых листьями. И даже две грудастые дамы, поддерживающие козырек над парадным входом. Панин жил с подспудной тревогой в душе,— как бы после капитального ремонта, который откладывался с года на год уже две пятилетки, отремонтированный дом не прихватило бы себе какое-нибудь ведомство. Или городское начальство не положило бы на него глаз, прельстившись удобным расположением и близостью Смольного.

Около парадного входа толпились люди с зонтами, стоял мрачноватый автобус. Панин вспомнил, что сегодня похороны одного из жильцов дома — музыканта из оркестра Малого театра. Капитан не знал его фамилии, лишь изредка сталкивался с ним на лестнице, узнавая по черному потертому футляру в руках. Музыкант играл на трубе. Сколько помнил себя Панин, он всегда слышал голос трубы в доме. В детстве чаще, потому что артист играл только днем. Утром он уходил на репетиции в театр, вечером был занят в спектаклях. Его репетиции всегда являлись притчей во языцех — то один, то другой из жильцов писали на музыканта жалобы в домоуправление. На что только не ссылались жалобщики: на новорожденных, на горящие диссертации, на болеющих родственников. Новорожденные подрастали, диссертации, как правило, защищались, родственники выздоравливали или умирали, и на некоторое время в доме устанавливался мир. Но вот появлялся новый ребенок или подрастал очередной диссертант, и все начиналось сначала…

Когда Панин повзрослел и научился разбираться в людях, он обратил внимание на то, что музыкант, выходя из своей квартиры на пятом этаже, старается быть как можно незаметнее, а черный футляр с трубой держит так, чтобы он не бросался в глаза. Столкнувшись с жильцами на лестнице, музыкант всегда вежливо раскланивался. Даже с подростками он здоровался первым.