Николай Леонов - Пир во время чумы Страница 12

Как известно, время летит значительно быстрее, чем нам того хотелось бы. Тишин получил профессора, официально развелся с женой и, недолго думая, завалил Зиночку на диван. Зиночка совершила все, что от нее ждали, и насмешливо сказала:

— Дорогой, ты не в моем вкусе. Но я выйду за тебя замуж и сделаю из тебя мужчину, — и процокала каблучками к двери.

К тому времени о мужских достоинствах шефа, а точнее, что он иногда ничего, а порой — так, смех один, не знали только совсем ленивые бабоньки из института. Весть о готовящейся свадьбе разнеслась мгновенно, подруги, глядя на Зиночку, крутили у виска пальцем и качали головой.

— Глупышки, много вы понимаете, настоящая женщина способна из мумии мужика воссоздать.

Сексуальная школа, которую прошла Зиночка в дипломатических кругах, пришлась как нельзя кстати. Она сразу забеременела от мужа, который ходил за ней словно завороженный.

Неродного ребенка Тишин усыновил, наградив своим отчеством и фамилией. Зиночка обменяла собственную и мужнину квартиры на четырехкомнатные хоромы в правительственном доме, и семья стала процветать. Но росли два парня, которые оказались совершенно разными. Младший был типичный маменькин сыночек (это много позже он станет вице-премьером правительства России), слабак и ябеда, которого старший, Николай, терпеть не мог, но никогда не обижал. А поскольку Николай слыл в округе среди ровесников парнем что надо, то и Семена не трогали. Он жил под крылом старшего брата. Разница между пацанами была в пять лет, а по развитию вроде бы не одной мамы дети. Старший школу постоянно прогуливал, но был отличником. Младший, отсидев положенное, оставался еще на дополнительные занятия и дома корпел над уроками до позднего вечера. Бог способностей не дал.

Когда старший закончил восьмой класс, потребовал:

— Мать, отдай меня куда-нибудь, хоть в Суворовское, не могу я в вашем крольчатнике существовать.

Зиночка об этом только и мечтала. Употребив связи бывшего свекра, да и дело было несложное, определила Колю в училище, где он сразу же стал гордостью и проклятием класса. Ни одна драка, ни одна самоволка не проходили без участия Николая Тишина. Мать ежемесячно посылала сыну тысячу рублей (деньги по тем временам немалые, просто большие), чтоб сына не потянуло добывать их незаконным путем. В первое лето он домой приехал, затем только писал. То у товарищей гостил, то вообще пропадал невесть где. Училище он закончил, но тут же попал в колонию для несовершеннолетних. На этом связь блудного сына с семьей оборвалась.

Семен к десятому классу в ученье выровнялся, стал парнем разумным, уравновешенным и о брате забыл напрочь. Неродной отец о Николае никогда не вспоминал, изредка вздыхая, его вспоминала мать.

Шли годы, у Зиночки прервалась цепочка любовников — желающих становилось все меньше. Началась пора перестройки, потом реформ, профессора оказались не в чести, и семья теперь хотя и не нищенствовала, но и не благоденствовала.

Блудный сын явился нежданно-негаданно.

— Узнала! — усмехнулся Николай, стоя на пороге. А у Зиночки покатилось сердце. — Допрыгались, жрать небось нечего, — подмигнул он брату, шлепнув того вполне миролюбиво по шее. — Теперь-то знаешь, сколько будет дважды два?

Лишь Тишин-старший выдержал характер. Выглянув из своей комнаты, недружелюбно спросил:

— “Новый русский”?

— Не одобряешь? — ухмыльнулся Николай. Но дверь уже закрылась. Николай сбросил длинный черный плащ, сел к столу, пригласил, словно хозяин:

— Садись, мать, рассчитаемся. А ты, Сема, чайник пока поставь.

Когда брат вышел, Николай тихо сказал:

— Я, мать, в долгах ни у кого не хожу. Деньги, что ты мне посылала, я помню, это вернуть обязан. — Он вынул из карманов две плотные пачки долларов. — Спрячь, не надо им знать, они люди слабые. Адреса дать не могу, так как такового не имею. Буду позванивать, не брошу.

Пили чай с конфетами из дорогой коробки, которую принес Николай.

— Ну, Сема, расскажи братану, что ты в этой жизни придумал, — снисходительно спросил Николай. — Как семью кормить? Ведь родители сигаретами торговать не умеют.

— Я помощник депутата, закончил МГИМО, — ответил Семен. — Хвастать нечем, но не ворую.

— Не умеешь, — уточнил Николай. — Или боишься?

— Боюсь. — Семен посмотрел брату в глаза. — А там страшно?

— Неуютно. — Николай хохотнул. — А тебе так и опасно, опетушат. Ты, смотрю, хорошенький получился, так что сторонись опасных-то дел. Да вашего брата прокуроры и не трогают. Депутатом скоро станешь?

— Если ты, Николай, не объявишься, полагаю, в следующем году пройду в Думу. Объявишься — мне конец, с таким горбом мне не пролезть, — смело ответил Семен.

— Голос у тебя подходящий, вижу, ума набрался. Так я тебе никто. Однофамилец. Надеюсь, в анкетах ты меня не указываешь? — Николай взглянул вопросительно.

— Не указываю, — кивнул Семен.

— Правильно! — Николай поднялся, махнул рукой на закрытую дверь. — Передай отцу, он молоток, я гордых людей уважаю. — Поцеловал мать в лоб, кивнул брату, забрал свой роскошный плащ и ушел.

Второй раз Николай Тишин сел как соучастник грабежа, но случилась амнистия, и он через полтора года вышел с твердым убеждением, что свои тюремные университеты закончил. Больше всего его угнетало, что там приходилось общаться с низкосортным ворьем, людьми малограмотными и недоразвитыми. Года через два его неприкаянная жизнь на воле неожиданно закончилась, и ему повезло. В одном городе поздним вечером компания малолеток налетела у рынка на пьяного мужчину, сбила его с ног, начала добивать. Обычно Николай ходил без оружия, но в тот раз имел при себе “ТТ” и пальнул в воздух, крикнув:

— Милиция! Стоять!

Тут сверкнули фары, Николай бросил пистолет в кустарник и поднял руки. “Канарейка” остановилась, менты схватили Николая за руки, но избитый мужчина внезапно сел и буквально зарычал:

— Оставьте малого, легавые! Он меня спас, а вы ему руки ломаете. Я Сапсан, по косточкам разберу.

Менты на окрик реагировали вяло, выдали Николаю по шее, хотели усадить в машину, но с переднего сиденья спустился человек в штатском, бросил:

— Прекратите! — Он помог мужчине подняться, заботливо отряхивая, спросил: — Как же это вы, Мефодий Сильверстович? Давайте довезем до дома.

— Сопливый еще Мефодия подвозить. Доберусь. Человек вот мне поможет. Гуляйте.

“Канарейка” умчалась. Мужчина смотрел на Николая в упор, спросил:

— Какой масти?

— Прохожий, — ответил Николай.

— Хороший ответ. Подними пушку и пойдем, здесь рядом.

Николай послушно поднял пистолет и пошел с незнакомцем. Его дом был сложен из массивных бревен, имел тяжелую дверь, которую открыла на звонок рослая женщина в монашеском облачении. Она молча перекрестила вошедших, провела в просторную спальную комнату с низким широким ложем. Ловко помогла Николаю раздеть раненого, спокойно осмотрела мосластое крепкое тело в многочисленных татуировках. Рассматривая ушибы и ссадины, женщина хмыкала, но вдруг насторожилась, повернула мужика на бок, отогнула ему ухо, осторожно ощупала здоровенный налившийся желвак. Поджала губы и сказала:

— Вовремя ты, парень, его поднял, так и преставиться можно было. Ты прикрой его, посиди, я быстро. — И ушла в другую комнату.

Николай с уважением смотрел на хозяина. Росту он был приличного, под метр восемьдесят, ширококостный, в возрасте, но вены на ногах не вились, руки имел мосластые, сильные, а лицом походил одновременно и на мужика, и на священника.

Монашка притащила кастрюльку с желтой жидкостью, вату, йод, таблетки, сказала:

— Тело оботри, кровьё йодом смажь, голову положи выше. Он в сознании, придуривается.

— Ты, Катерина, место знай, — сказал мужчина красивым баритоном. — Я не придуриваюсь — отдыхаю. Позови Лешего, скажи, упал по пьяни. Иди.

Когда женщина ушла, он посмотрел на Николая большими ореховыми глазами.

— Уйдешь или ночевать останешься?

Николай долго молчал. Для гостиницы у него не было паспорта, имелась лишь справка об освобождении. В Котунь он прикатил к корешу по зоне, который освободился с месяц назад. Но кореш уже сидел в ментовке. Основательно сидел или так, по мелочи, было пока неясно. А хозяин этот — человек серьезный, хотя и из воров, вон как менты от него брызнули. Но для серьезного вора он, Николай, сявка, а “шестеркой” никогда не был. Николай думал. Нарушил молчание хозяин:

— Тебя просили обтереть меня. Будь ласков, поспособствуй.

Слова “просили”, “будь ласков” встряхнули Николая, он скинул с мужика простыню, начал обрабатывать синяки и ссадины. Работу свою он выполнил быстро, споро, положил под голову хозяина лишнюю подушку.

— Переночуй, утром решим, — тихо, но в приказном тоне сказал хозяин. — Кликуха у меня Сапсан, люди знают и тебя не тронут, ты меня будешь звать Мефодий.

— Я — Николай, в зоне Акулой погоняли, плохая кличка.