Виктор Пронин - Медвежий угол Страница 12

— Горецкий мог бы одолеть Большакова?

— В честном бою нет. Нет. Большаков недавно из армии, не пил, ходил на лыжах, в армии разряд по боксу получил, был, как говорят, в форме. Нет, в честном бою Горецкий ни за что не справился бы с ним.

Когда следователь на третий день добрался наконец до больницы, Алексей Самолетов уже поджидал его.

— Привет, товарищ пострадавший! — бодро приветствовал его Колчанов.

И Самолетов не мог не ответить на его белозубую улыбку, не мог не проникнуться к следователю доверием и симпатией.

— Здрасте, — сказал он, улыбнувшись.

— Лежите-лежите! Не надо подниматься. Как себя чувствуете? — Колчанов присел на табуретку у кровати.

— Нормально. Рана ведь у меня не очень... Вот только крови много потерял.

Вид у Самолетова был неважный. Желтовато-бледное лицо, ввалившиеся щеки, частое дыхание — все говорило, что он еще слаб.

— Тут, пока вы следствие ведете, разговоры кругами ходят. Как с кем поговорили, сразу в толпе любопытных оказывается. Да и у меня все ваши клиенты побывали, — Самолетов усмехнулся. — Оно и понятно — Поселок! Говорят, будто вы сомневаетесь, что именно Горецкий столкнул Большакова с обрыва?

— Да я во всем сомневаюсь! — искренне воскликнул Колчанов. — Работа такая.

— Но вы не сомневаетесь в том, что Горецкий меня ножом пырнул?

— В этом — нет. Врачи убедили, свидетели рассказали, Горецкий, говорят, не отрицает... Я, правда, с ним еще не толковал.

— Он сейчас на свободе?

— Как сказать... По Поселку ходит, но какая же это свобода? Ведь он знает, что ему со мной улететь придется.

— А не сбежит?

— Куда, Леша? Через Пролив? Там Панюшкин днюет и ночует, все ждет, пока промоина затянется. Мимо Панюшкина ему никак не проскочить. В сопки? Он уже удирал в сопки и вдоль Пролива удирал. Думаю, снова у него такое желание не скоро появится.

— Дай бог, — усмехнулся Самолетов. — О ссоре в магазине вам, наверно, все известно?

— Кроме одного: что именно сказал Горецкий о Югалдиной.

— Что сказал... Какая разница? Хамство, мат. Важно ведь не что именно сказано, но и как, кому, с какой целью... Не исключено, что в другой компании я бы и не услышал его слов.

— Вообще-то да, — согласился Колчанов. — Одни и те же слова могут звучать и безобидной шуткой и смертельным оскорблением. Да, Леша, вы его хоть раз двинули по физиономии?

— Ни разу. Хотя не отказался бы... Но не успел. Сказывается отсутствие практики. Вот вы время от времени встречаете, наверное, людей, которые становятся преступниками до того, как совершат преступление... Подход к людям, к себе — все это уже говорит о многом. Я не знаю, совершал ли Горецкий преступления раньше, но что он давно уже преступник, не сомневаюсь.

— Леша, вы уверены, что так ни разу и не ударили его?

— Вон вы куда клоните... Мне ребята рассказывали — физиономия у Горецкого разукрашена, как на рождество. Но это не моя работа. Я бы не смог. Жидковат я против него. Раз двинуть смог бы, но разукрасить — нет. Тут все ясно — Большаков над ним поработал. Там. На Проливе. Встретились они. Я высчитал по времени — все сходится. Можете не сомневаться. Кроме Большакова, никто его так разукрасить не сможет.

— Мне, Леша, по должности положено сомневаться, так что не могу я воспользоваться вашим советом. Еще одно... Простите мне этот вопрос, но скажите: почему так близко к сердцу вы приняли то, что сказал Горецкий о Югалдиной?

Самолетов, не поворачивая головы на подушке, быстро взглянул на следователя и закрыл глаза.

— Только вот что, Леша... Если не хотите отвечать — не отвечайте. Но придумывать ничего не надо, добро?

— Чего придумывать... Не я, так другие скажут... Да и Югалдина молчать не будет. Я ненавижу Горецкого и не скрываю этого. Если он сейчас не убил меня и Большакова, он кого-нибудь убьет потом. Если не убьет — жизнь испоганит. Пока он будет жить на свете, он будет поганить все, к чему прикоснется.

— Да, — протянул Колчанов. — Чует мое сердце — за этим что-то есть... Я ведь не верю, что все дело в тех нескольких словах, которые Горецкий выкрикнул в магазине.

— Ясно, что дело не в этом... Ну ладно. Анна Югалдина приехала сюда ко мне. Не к Заветному, за которого она замуж собирается, не к Горецкому, с которым познакомилась в первые же дни, а ко мне, чтобы выйти за меня замуж. Но из-за Горецкого вышла отсрочка, а потом появился Заветный. Ясно? Но и Заветный не для нее. Нет, не для нее. Дело в том, что он давно все знает — что хорошо, что плохо, что прилично, а что ни в какие ворота... А Югалдина в каждом случае решает все заново. Если чего нельзя, то у Заветного всю жизнь нельзя, а у нее сегодня, может быть, и нельзя, а завтра — только так, и никак иначе. В этом смысле он слабак. И я говорю это не потому, что он мне дорогу перешел, нет... Так оно и есть.

Горецкого следователь застал в общежитии. Тот одетый лежал на кровати, забросив ноги в тяжелых сапогах на железную спинку, и курил, пуская дым к потолку. Увидев Колчанова, он быстро сбросил ноги на пол и сел.

— Привет, начальник! — воскликнул Горецкий почти радостно. — Вот кого я ждал — дождаться не мог, вот кто утешит душу мою, утрет слезы мои!

Горецкий ерничал, но, видимо, в самом деле обрадовался, наконец-то для него кончится неизвестность.

— Здравствуйте, — сдержанно раскланялся Колчанов. Он молча разделся, не найдя вешалки, бросил пальто на кровать, подержался за шапку, но снять ее не решился — в комнате было прохладно. — Вы в состоянии отвечать на вопросы?

— А почему нет?!

— Ну все-таки вы, говорят, сильно обморожены. — Колчанов разложил на столе бланки протоколов, брезгливо отодвинув подальше консервные банки, крошки, колбасные шкурки, сразу давая понять, что ему здесь неприятно.

— Простите, — проговорил Горецкий, — я не думал, что вам придется за стол садиться...

Внимательно поглядывая на него, Колчанов мысленно примерял его к тем поступкам, о которых узнал за эти дни. Правильное динамичное лицо, узкие глаза, большой улыбчивый рот, ровные зубы, причем все свои, видно, никому еще не удалось поубавить ему зубов. Но лицо его было каким-то нервным, издерганным...

— Вы уже судились? — спросил Колчанов.

— А это имеет значение?

— Двести шестая?

— Точно. Злостное хулиганство.

— Ясно. Теперь попробуем кое-что выяснить.

— Попробуем. Попытка — не пытка, спрос — не допрос. Или я ошибаюсь?

— Дело в том, что это все-таки допрос. И в заключение вам придется подписать свои показания. И показания эти будут подшиты в уголовное дело. Ваше игровое настроение я могу объяснить только неосведомленностью.

— Так осведомите меня, начальник, просветите меня! Только не очень долго, врачи запретили мне волноваться. Переохлаждение организма — это такая неприятная штука.

— По-моему, вам больше грозит перегрев, — Колчанов кивнул на бутылки в углу.

— Не обращайте внимания, начальник. Это мы с ребятами слегка отметили мое спасение.

— Ну, ладно, — жестко сказал Колчанов. — Вы подозреваетесь...

— Ошибочка, начальник. Я не подозреваюсь. Я обвиняюсь. По статье двести шестой. Опять хулиганство. На этот раз — в магазине.

— Здесь мне все ясно. Я о другом.

— Ну-ну! Какую висячку вы собираетесь навесить на меня?

— Вы подозреваетесь в попытке убийства Андрея Большакова.

— Что?

— Андрей Большаков с несколькими ребятами отправился на поиски. Он искал вас и Колю Верховцева. Той же ночью Большаков был обнаружен в торосах... В связи с этим у меня есть несколько вопросов. Для начала расскажите, как все произошло в магазине. Поподробнее.

— А что рассказывать, сами говорите, что здесь все ясно. Мы же не знали, что этот малохольный Самолетов подслушивает нас с Ревнивых... И позволили себе отозваться о нем не очень лестно. Он кинулся на меня с кулаками, я хотел его толкнуть, но у меня в руке нож оказался — я как раз окунька разделывал. По пьянке получи лось так, что я, сам того не ведая, оттолкнул его той рукой, в которой был нож.

— Что было дальше?

— А дальше приходит добрый молодец Большаков, берет меня под белы руки и ведет к злому волшебнику Шаповалову.

— Большаков вас ударил?

— Нет.

— А Самолетов?

— Что вы! Ведь и драки-то не было! Он подслушал наши девичьи секреты, и ему захотелось почему-то эти секреты из моей головы выбить. Но не успел, бедняга.

— Когда вас поместили в камеру, там уже кто-то был?

— Зачем эти наводящие вопросы, начальник? Вашему брату запрещено задавать наводящие вопросы, так что не будем нарушать уголовно-процессуальный кодекс.

— Нет, вопрос не наводящий. Я вас спрашиваю — кто был в камере кроме вас?

— Коля Верховцев в камере был. Так вот Коля и показывает мне, что шурупы, которыми крепится решетка на окне, очень даже запросто вывинтить можно. Он уже сообразил, чем это можно сделать — набойками от каблука.