Исчезнувший - Алексей Макеев Страница 12

Бабуся разглядывала Крячко открыто. Повернулась к двери всем корпусом, приложила руку к правому глазу, растягивая веко так, как делают это люди, страдающие близорукостью, но упорно отказывающиеся от очков. При этом она еще и комментировала то, что видела:

– Ой, глядись-ко, Степанида, какого красавчика в наши края занесло. Росточку-то можно было и прибавить, а вот с хозяйством у него, видать, богато. Вишь, как штаны на ширинке топорщатся, того и гляди, все добро через молнию повылазит. Городской, а, смотри-ка, богатство мужское в дорогих автомашинах не растряс. Слышь, Степанида, ты колбасу-то свою бросай, упустишь городского франта через забулдыгу Шивайку, локти потом кусать будешь. Бросай, говорю, колбасу! Успеешь свой калым заработать, сегодня Рульчиха отовариваться придет, на ней калым и сделаешь.

От бабусиных комментариев Крячко бросило в краску, но от намеченной цели отступить не заставило. Степанида, сельская продавщица, болтовню бабуси выслушала равнодушно. Глаза ее на секунду оторвались от весов, скользнули по нижней части туловища Крячко, после чего она посчитала нужным выдать свой собственный комментарий, отразившийся на самообладании Крячко гораздо сильнее, чем бабусины рассуждения.

– Ты бы, баба Клава, очки, что ли, себе купила, – вяло проговорила Степанида, – или мужика бы завела. Хозяйство как хозяйство, не жирнее, чем у других. Ткань на брюках толстая, вот и топорщится. Там всего размеру-то на мизинец, а тебе уж метровый примерещился.

– Не скажи, Степанида, не скажи. И без очков видно, что богато в штанах, – поцокала языком бабка. – Вот, помню, был у меня году в сорок восьмом конюх один, из Поворино, так у него аккурат штаны, как у энтого топорщились. А был в них далеко не мизинец. Цельная кистя.

– Ну, ты скажешь, баб Клав, – хохотнула Степанида. – Кистя у ней. Смех, да и только!

– Вы бы языки придержали, срамота слушать, – внезапно вступился за Крячко усатый дядька. – Человек, может, за хлебом пришел, а вы тут со своими скабрезностями. И пацанов бы постыдились. Стоят, вон, уши поразвесили, рты пораскрывали.

К удивлению Крячко, женщины подвыпившего дядьку послушались беспрекословно. Как по команде закрыли рты, отворотили взгляды от причинного места незнакомца и как ни в чем не бывало вернулись к обсуждению выставленных в витрине сортов сыра.

Какое-то время Стас, ошарашенный неожиданным приемом, стоял у порога, не решаясь ни уйти, ни продвинуться ближе к витринам. Потом вспомнил, ради чего вообще сюда явился, тряхнул головой, отгоняя посторонние мысли, и присоединился к очереди. Степанида обслужила-таки усатого дядьку, тот покидал покупки в пластиковый пакет, уступил место бабусе, но уходить не спешил. Перешел к витрине с конфетами и принялся разглядывать ценники с таким видом, будто важнее этого занятия в жизни не найти.

Бабуся расположилась у кассы, точно в кинотеатре. Выставила на полочку для сумок старенький рюкзачок, облокотилась на прилавок сморщенными рукавами древней кофты и начала гонять продавщицу от одной витрины к другой.

– Значит, так, Степанида, пенсия моя, сама знаешь, какая, «слава КПСС» постарались обезопасить древность от голодной старости. Вчерась почтальонша грошики принесла, так что баба Клава сегодня шикует, – издалека зашла бабуся.

– Говори уже, что берешь, нечего тут спектакль разыгрывать, – нахмурилась Степанида, у которой повадки бабуси в печенках сидели.

– Ты меня не поторапливай, народу у тебя немного, потерпют, – намеренно коверкая слова, продолжала баба Клава. – Мне ведь по древности почет и уважения положены. Я, можно сказать, с Михал Ларионычем Кутузовым в один детсад ходила.

– Ну, завела шарманку, – издала тяжелый вздох Степанида.

– И завела, так что? Ты у нас энта самая, сфера обслуживания, так обслуживай с улыбочкой, а не крысься, точно бобылка перезрелая.

– Баба Клава, мне на работу через час, – взмолилась женщина, стоящая за бабусей. – Пропусти меня, я быстренько заберу то, что нужно, и уйду. А вы тут со Стешей развлекайтесь сколько душе угодно. У нее-то рабочий день идет, ей торопиться некуда.

– Не встревай, Анна, без тебя знаю, что и как мне делать, – отбрила женщину бабуся. – Твоя библиотека никуда от тебя не денется. И не делай вид, что туда толпами ходят, что и часок лишний задержаться не можешь. Когда к тебе последний раз читатель заходил? В позапрошлом году? Так и есть, память у меня отменная. Василь Степаныч подсобника своего присылал, чтоб книжку по какой-то там динамике в запасниках отыскал. Тогда, кстати, ты им не помогла. Только время на твою библиотеку зря потратили.

– Ладно, баба Клава, выбирайте уже товар, – махнула рукой Анна и обреченно уставилась на витрину.

– Вот так-то лучше, – удовлетворенно кивнула бабуся. – Итак, Степанида, подай-ка мне вон тех сосисок, что в упаковке желтенькой. Да срок годности проверить не забудь. Я хоть и слепая, да не безмозглая. Если что, верну все подчистую.

– Знаю я, знаю, – проговорила Степанида. – Ученая уж.

– Вот и ладненько. Потом мне сметанки, той, что с котиком, подай. Одну баночку, но большую, – продолжала баба Клава. – И рыбки в баночке. На кило триста. Внучата обещали пожаловать со дня на день. Пивка им прихвачу с селедочкой. Порадую малышей.

– Твоим малышам уж шестой десяток пошел. Могли бы и сами себе пиво купить, – подал реплику усатый дядька. – Балуешь ты их, баба Клава, почем зря, балуешь.

– Это мое дело, кого баловать, а кого хлыстом гонять, – отбрила дядьку баба Клава. – Пиво дай мне самое дорогое. На семье не экономят.

– Самое дорогое – «Бавария» в жести, – пробежав глазами по полкам с алкоголем, сообщила Степанида. – Сто десять рублей за банку.

– Жесть! – Слово баба Клава произнесла, точно выплюнула. – Это та, что бомжи на помойках собирают и в утиль сдают? Не нужна мне твоя «баварья». Давай в стекле.

– В стекле из дорогого только «Козел», – ехидно хихикнула Степанида.

– Намекаешь, что внучок мой в полицаи подался? – сощурилась баба Клава. – Не трудись, Степанида, меня это не заботит. «Козла» так «Козла». Загружай восемь бутылей.

Степанида послушно выставила на прилавок бутылки. После этого пошли консервы, мясные продукты и хозяйственные товары. Закупалась баба Клава минут двадцать. У местных, привыкших