Николай Леонов - Ловушка Страница 13

Гуров смотрел на Веру серьезно, ждал объяснений: простак-то он простак, однако представитель власти и не должен позволять девчонке вести себя, как ей вздумается. Она поняла его немое требование, легко поднялась из-за стола, вылила коньяк в раковину, сполоснула стакан, забрала у растерянного Толика таблетки, две положила на чистое блюдце и вместе со стаканом воды подала Гурову.

– Извините, пожалуйста, со мной случается, а сегодня, – она горько улыбнулась, – сами понимаете.

– Спасибо. – Гуров выпил лекарство, отметив, что на поступок Веры никто не обратил внимания.

«Девочка чувствует себя здесь как дома, – отметил Гуров, – а как мгновенно изменилась? Двигаться вдруг стала мягко, пластично, из речи исчез базарный тон и вульгаризмы. Она умеет себя вести прекрасно, значит, ранее был театр. К чему бы это? И почему мужчины тебя боятся? Не надо изображать умника и изобретать колесо, его изобрели. Мужчина боится женщины в подавляющем большинстве случаев по одной причине. Не хочет афишировать отношения. Добрее надо быть, Гуров, добрее, о людях думай проще и лучше».

– Я могу сходить в ванную? – Вера смущенно потупилась.

Лева кивнул и, выйдя из роли, мягко и ободряюще улыбнулся. Мужчины не заметили его оплошности, Вера же не только заметила, она на секунду застыла, вглядываясь в Леву широко открытыми, удивленными глазами, а когда пошла к двери, задержалась, быстро посмотрела через плечо. Гуров не сумел перехватить этот мгновенный сигнал, но, что какой-то сигнал был, не сомневался. Страх? Предупреждение?

– Не обращайте на девочку внимания. – Качалин разлил по чашкам густой черный кофе. – Жена избаловала… Елена… – он запнулся, но продолжал спокойно: – Любила ее вроде младшей сестры. Детей у нас не состоялось.

По тому, как Качалин запнулся, затем справился с собой, как продолжал говорить ровным тоном, подбирая слова, Гуров понял, что держать себя в руках он умеет.

– Я пойду к себе. – Сергачев не спрашивал, лишь доводил до сведения. – Моя дверь напротив, буду дома.

Проходя мимо Качалина, он тронул его плечо: мол, держись, старик, на Толика не взглянул, Гурова хотел просто обойти, как обходят столб.

«Вот и все, время, отпущенное мне на раздумье, кончилось, необходимо решать. Что Сергачев может кому-то позвонить либо что-то спрятать, исключено: он вызвал милицию, и времени у него было более чем достаточно. Если я его выпускаю, то здесь создается один климат, если задерживаю, то климат совершенно иной. Пауза или ускорение? Что мне сейчас выгоднее: умиротворение или взрыв?» Гуров ответа не нашел, стоял молча и растерянно.

Сергачев его обошел. Лева взял его под руку, почувствовал ее литую силу, они вместе вышли на лестничную площадку. «Верно поступаю, – ободрил себя Гуров, – их надо разделить, меня на всех не хватит, дергаюсь, разбрасываюсь».

Сергачев открыл дверь своей квартиры:

– Зайдете? – Впервые он смотрел, не отворачиваясь, прямо и открыто.

– Вы любили ее? – Лева готов был задать любой вопрос, кроме этого, но почему все же спросил – не знал.

Они стояли между двумя полуоткрытыми дверьми, как на перепутье, – место для задушевного разговора неподходящее.

– Елену убили? – Сергачев прислонился к дверному косяку, его широкие плечи повисли, тяжелые руки болтались безжизненно.

«Он не убивал», – понял Лева.

Денис же понял, что ответа ему не дождаться, и скептически заметил:

– Вы же понимаете, что ваше молчание красноречивее ответа.

– Я вас не учу методике спортивной подготовки.

Сергачев выпрямился, словно в его большом теле не было костей, оно, как жидкий металл, перетекло из одной формы в другую.

– Ты умный парень, а вопрос твой глуп. Любил ли я Елену? – Он посмотрел в квартиру Качалиных. – Решай свои проблемы, я подожду.

– Ты мне поможешь?

– Нет! – Сергачев перешагнул порог и мягко прикрыл за собой дверь.

«Попробую ему поверить», – решил Гуров и вернулся в кухню.

Здесь, казалось, его ждали. Видимо, Бабенко решил, что и ему пора перебираться со сцены за кулисы – увидев Гурова, он, обращаясь к Качалину, торопливо заговорил:

– Старик, чем я могу тебе помочь? Я похоронами никогда не занимался, может, съездить куда? Я на колесах, – Толик брякнул ключами от машины.

Лева будто набрался сил, мысли побежали привычно быстро. «Нет, голубчик, номер не пройдет. Если ты убийца, то приехал на разведку и сейчас проверяешь: разобралась милиция или нет. Если ты к убийству отношения не имеешь, то приехал по торговым делам и ни к чему тебе отсюда уходить, сиди».

– Надо спросить товарища. – Качалин подвинул Гурову чашку кофе. – Какие формальности, с чего следует начинать?

– Игорь Петрович, ваша жена жаловалась на сердце? – Гуров решил попробовать вывести хозяина из равновесия, заставить открыться.

– На сердце? – Качалин задумался. – Она умерла от инфаркта?

– Вы не ответили.

– Жаловалась? – Качалин взглянул на Толика, словно стоял у доски и ждал подсказки.

– Помню, однажды… – Толик закатил глаза, перевел дух, но Гуров перебил, добавив жесткости:

– Игорь Петрович, вам понятен вопрос?

– Женщины вообще жалуются, если хотите знать! – Качалин вспылил, но тут же взял себя в руки. – Конкретно на сердце, такого случая не помню. У Елены инфаркт?

Теперь самое трудное. Гуров почувствовал озноб.

– А вам не кажется, Игорь Петрович, что вы несколько поздно поинтересовались, отчего и при каких обстоятельствах умерла ваша супруга? – Лева сел так, чтобы ему были видны одновременно оба.

– Поздно? Поинтересовался? – Качалин почему-то начал расстегивать пуговицы на рубашке и тут же их судорожно застегивать.

– У вас такая привычка, переспрашивать? – Гуров сделал паузу. – Или вы переспрашиваете, когда не знаете, что ответить?

– Как не знаю? – Качалин оставил в покое пуговицы и стянул с себя галстук.

«Ну вот, теперь вас только двое, и вы не мельтешите у меня перед глазами. – Неожиданно Лева с симпатией посмотрел на обоих мужчин. – И правильно, быть доброжелательнее, убрать из своего тона эти скрежещущие нотки, ты не инквизитор. Возможно, ни один из них не виновен».

Качалин никак не мог подобрать отвалившуюся губу и сидел напротив, по-младенчески открыв рот. Кожа на его лице нервно дергалась, казалось, веснушки суетятся, не могут занять свои привычные места.

«Что и говорить, не красавец. – Лева вспомнил портрет убитой, ее голливудский надменный оскал, интригующий взгляд из-под набрякших век. – Хлебнул ты с ней горячего до слез! Соседа-супермена терпел, который не знает, любил или не любил. А может, она любовников коллекционировала, а в минуту откровенности обсуждала с тобой достоинства и недостатки? Ну, расскажи правду».

Пожелания Гурова хозяин выполнить не успел. В кухню вернулась Вера, причесанная и похорошевшая, остановилась в дверях, требуя мужского внимания. Качалину и Толику было не до нее, Лева сухо сказал:

– Извините, Вера, пройдите пока в соседнюю комнату, я вас позову.

– Я, между прочим, на работе. – Голос ее вновь стал вульгарным.

Гуров мог ответить: на работе, между прочим, не пьют, но лишь пожал плечами.

– Можете спуститься, только из дома не уходить.

– Милиция… – процедила Вера и ушла, но не на вахту, а в соседнюю комнату.

Гуров вышел за Верой в прихожую и, хотя никаких оснований для веселья не было, подмигнул своему изображению в зеркальной стене.

Когда Лева не видел Дениса Сергачева и не был под влиянием его обаяния, то вера в его полную невиновность вызывала протест. «Допустим, допустим, Сергачев здесь ни при чем, – рассуждал Гуров. – Надо переключиться. Если вот так, в считанные минуты, возможно обнаружить мотив убийства, то это ревность, и сосредоточиться следует на Качалине. И, вообще, чему тебя в розыскном детстве учили, Гуров? Тебя, дипломированного неумеху, учили: если убита женщина и у нее есть муж, приглядись к нему внимательно. Ревность? Или человек ошалел от эгоизма красивой женщины, тысячи раз сдерживался, один раз не выдержал…»

Вернувшись на кухню, Лева прямо с порога спросил:

– Придумали ответ? Или спросите: какой ответ?

День минувший

Игорь Петрович Качалин

Игорь Качалин рос мальчиком уникальным, но человечество таких, к сожалению, уже видело. Игорек баловал родителей и воспитательниц детского сада. Утром мальчик вставал, вечером ложился спать без скандалов, чистил зубы и умывался, отличался отменным аппетитом, в садик бежал с охотой, возвращался радостный. Игорек совершенно спокойно проходил мимо валявшейся на земле пустой консервной банки, не воровал сгущенку, был равнодушен к вызывающе торчащим девчоночьим косичкам.

Школьный ранец Игорь взял без нетерпеливой дрожи и без отвращения, деловито обернул букварь, переднюю парту не захватил и на задней не спрятался. Школьные преподаватели придумали слово «хорошист». Наверное, его придумали специально для Игоря Качалина, и, хотя он школу давно закончил, слово прижилось и распространилось. Игорь, когда его обзывали хорошистом, не вздрагивал, ему было все равно: как сел в среднем ряду на среднюю парту, так и поднялся из-за нее через десять лет. Подрос, естественно, в апреле его веснушки расцветали, а в октябре увядали, он менял учебники, подписывал у родителей дневники. Он не коллекционировал марки, не играл в чеканку, не собирал диски, не мечтал о джинсах, не курил на переменах, даже не убегал с физкультуры. Однако десятилетнее пребывание в школе не прошло для Игоря совершенно бесследно. Одну способность, если хотите талант, учителям и одноклассникам в нем удалось выявить и развить до совершенства. Игорь Качалин был общественным деятелем. Староста, профорг, председатель комиссии. Игорю было все равно, он справлялся с любым заданием, куда бы его ни выдвинули, что бы ни поручили. Способность Игоря руководить и организовывать выявилась чуть ли не в первом классе, к десятому году расцвела, в институте созрела, позже начала приносить плоды.