Виктор Пронин - Банда Страница 13

— Откуда ты знаешь, что именно в грудь, что два заряда? — с подозрением спросил Анцыферов.

— Так ведь ты сам мне и сказал!

— Ну... Я сказал предположительно, — смешался прокурор. — Просто допустил такую возможность...

— Да? Ну, ладно... А то мне показалось, что ты уже все разузнал, чтобы облегчить расследование... — Пафнутьев разочарованно развел руками. — Но не волнуйся, Леонард! Прошло всего два часа после преступления. И уже есть первые впечатления.

— Да и впечатлений у тебя маловато. Не знаю даже как быть... Ты, Паша, должен знать, что это дело для тебя — счастливый шанс... И ты должен его использовать. Я всегда верил в тебя, всегда знал, что ты способен...

— Леонард! — перебил Пафнутьев. — Ты не волнуйся. Все образуется. Или уже дергать начали?

— Начали, Паша.

— Откуда?

— Не будем об этом. Выстрелы много шуму в городе наделали. Знаешь, какие слухи? Перестрелка, мафия, трупы, невинные жертвы среди прохожих...

— Скажи, что подключил лучшие силы.

— Да уж лучшие, — хмыкнул Анцыферов. — Лучше не бывает...

— А чего ты так? — обиделся Пафнутьев. — Сомневаешься — отдай дело Дубовику.

— Поздно отдавать. Я уже оповестил, что ты занимаешься. Ладно. Встретимся вечером. Не уходи, пока со мной не встретишься, понял? Да, с оперативниками все в порядке?

— Отличные ребята, — серьезно сказал Пафнутьев. — С ними можно горы своротить.

— Давай, Паша. Не подведи, — и Анцыферов снова потянулся к телефону.

Вернувшись в свой кабинет, Пафнутьев увидел, что Дубовик продолжает допрос. Женщина уже не рыдала, да и никто не сможет слишком долго так рыдать, теперь в ее облике чувствовалась усталая безутешность. Но Дубовик выглядел еще более участливым.

— Да, — обратился он к Пафнутьеву и голос его тут же сделался самым обыкновенным, как у актера, который, отыграв на сцене что-то очень трогательное, прошел за кулисы и попросил воды. — Тебе звонили из милиции, от дежурного. Что-то связано с сегодняшним убийством. Спросили, кто им занимается... Я скрывать не стал, назвал тебя... Что бы это значило, а, Паша?

— Разберемся, — Пафнутьев быстро набрал номер дежурного. — Здравствуйте. Пафнутьев из прокуратуры. Выполняю ваше указание — звоню.

— Привет... Тут вот какое дело, — голос у дежурного звучал замедленно, будто он в это время что-то искал на столе. — Тут вот какое дело... Пришла ориентировка по поводу утреннего убийства. Некого Пахомова, якобы, застрелили... Я заступил на дежурство утром, два часа назад... И вижу в журнале запись...

— О чем запись? — нетерпеливо спросил Пафнутьев.

— Вот, слушай... Приходил какой-то Пахомов, тот самый или нет тебе судить... Приходил и оставил письмо на имя начальника. Указано и содержание письма — гражданин Пахомов опасается за свою жизнь, о чем заблаговременно ставит милицию в известность. Подпись, дата, время и все такое прочее. Это тебе интересно?

— Где письмо?

— Передано начальству. Как и положено.

— Сейчас оно у секретаря?

— Вряд ли, уже у Колова. Она все ему передает.

— Кто дежурил?

— Этот... как его... Вахромеев. Сегодня отдыхает. Дрыхнет, надо понимать.

— У него есть телефон?

— Нету. Где-то на частной квартире со своей бабой живет. Хотя нет, подожди... Вот подсказывают — поженились они месяца три назад. Так что он, скорее всего, с женой... Но долго женились, все квартиру искали, по уголкам мыкались, чуть ли не в парке на скамейке тешились... Вот ребята подсказывают — даже в нашей камере изредка ночевали. Когда она свободна была, конечно. Но иногда и нарочно выпускали нарушителей... Если они были не очень опасны. Голь на выдумки хитра, а? Вот ребята подсказывают — в рафике летом ночевали... Не представляю, как там можно устроиться... Ребята вот смеются, не самый худший вариант, а, Паша, как считаешь? Тут у нас один старшина такое устроил, такое устроил, что ум меркнет. Представляешь...

Пафнутьев положил трубку и рванулся к двери.

— Я в милицию, — успел он бросить Дубовику. В дежурке все еще стоял хохот — неожиданно возникшая тема получила продолжение и свободные от выездов милиционеры наперебой припоминали, как кому приходилось преодолевать жилищные сложности.

— А Жорка Шестаков до чего хитрый оказался, до чего сообразительный! Как только дежурство сдал, подружку под мышку и на вокзал. А там у него с бригадирами поездов дружба — раньше в железнодорожной милиции работал. Садятся в мягкий вагон, в двухместное купе и всю ночь едут. Просыпаются в Ленинграде, Днепропетровске, Казани, Симферополе, знакомятся с местными достопримечательностями, мороженое кушают, винцом балуются. А вечером на вокзал. И снова в отдельное купе, и снова ночь вдвоем. А мы все удивлялись — что такое, почему после смены не можем Шестакова найти для сверхурочного дежурства! А попробуй найди его, если он за тысячу километров на Черном море балдеет! Отдохнувший возвращается, посвежевший, весь довольненький! Не Жорка, а самовар тульский!

Дослушав историю про сообразительного Жорку, Пафнутьев постучал в стекло, напоминая о себе.

— А, Паша! Сейчас покажу... Вот, смотри, какая интересная запись, — дежурный протянул журнал. — Все, как я тебе сказал.

Прочитав немногословную запись, Пафнутьев вернул журнал разочарованным — никаких дополнительных сведений обнаружить не удалось. Действительно, здесь, в дежурном отделении милиции, был человек по имени Николай Пахомов, который оставил письмо. В письме он вроде бы сообщал об опасности, которую чувствует в последнее время. Откуда опасность, кто преследует — ни слова.

— Колов у себя? — спросил Пафнутьев.

— Вроде, на месте. Он не любит далеко от телефона отходить, — рассмеялся дежурный. — Только на расстояние прямой видимости. Или слышимости. Большой начальник хорош в кабинете, чтоб всегда на него выйти можно было. Хочешь зайти?

— Хочу.

— Попробуй. Может, получится. Обычно он визитов не поощряет. Мы у него бываем только по вызову. Но ты — другое дело. Опять же по делу.

На второй этаж Пафнутьев поднимался медленно. Что-то подсказывало — удачи не будет. Слишком все было просто. Раз — и на тебе письмо со всеми именами, адресами и приметами убийц. Так не бывает. И потом, если Колов звонил Анцыферову... Если все в открытую... То Пафнутьев бы знал о письме от прокурора. Если, конечно, все в открытую, — подвел Пафнутьев итог своим раздумьям.

Крупная блондинка с крашеными волосами и ярко-красными губами сидела на секретарском месте, зажав в зубах перемазанную помадой сигарету. Увидев Пафнутьева, улыбнулась, но улыбка была как бы про себя, словно она вспомнила об этом человеке что-то смешное, или увидела что-то неприличное. И многие, попадая в приемную впервые, столкнувшись с этой улыбкой, растерянно осматривали себя — в порядке ли брюки, не торчит ли где чего смешного или срамного.

— Здравствуй, Зоя, — приветствовал ее Пафнутьев. — Что хорошего в жизни?

— А, Паша, — секретарша улыбнулась, окинув Пафнутьева взглядом. И он не мог удержаться, чтоб не провести пальцем по ширинке — все ли там в порядке.

— Послушай, от вашего дежурного должно поступить письмо на имя Колова. Было?

— Вся почта у него.

— А сам он?

— Занят. Не принимает.

— У него много народу?

— Один сидит. Но на телефоне. Доложить?

— Конечно!

Зоя, не глядя, нажала кнопку и, выпустив облако дыма изо рта, подмигнула Пафнутьеву. Сейчас, дескать, все решим, не дрейфь.

— Слушаю! — раздался искаженный динамиком голос Колова.

— Геннадий Борисович... Пафнутьев из прокуратуры.

— В чем дело?

— Хочет сам доложить.

— Это что... Срочно?

— Говорит, срочно. Наступило молчание.

— Начальство думает, — сказала Зоя, прикрыв трубку рукой. — Это хорошо. Когда думает, соглашается. Если бы почаще думал, золотой был бы человек.

— Пусть войдет, -j— разрешил Колов.

— Вот видишь, — усмехнулась Зоя, искривившись от сигаретного дыма.

Пафнутьев передернул плечами, поправляя пиджак и, решительно перешагнув порог, оказался в длинном кабинете, казавшемся еще длиннее оттого, что от двери к столу тянулась красная ковровая дорожка. Стены были обиты древесными плитами, сработанными на местном мебельном комбинате. Кабинеты всех приличных начальников города были обшиты этими плитами из прессованной стружки, и к кому бы ни явился новый человек, он не мог избавиться от ощущения, что все время оказывается все в том же кабинете, приходил ли в больницу к главврачу, в милицию, в исполком. И Пафнутьев не удержался, хмыкнул про себя, удивившись, что на месте Анцыферова на этот раз сидит Колов — кабинет прокурора был отделан такими же плитами.

Генерал Колов сидел за полированным столом, похоже, собравшись на прием чрезвычайной важности — столько в нем было блеска и торжественности. Пуговицы форменного кителя зеленого цвета сверкали, обжигая взгляд, значки играли вишневой эмалью и золотом, колодки наград, оправленные в металл и покрытые прозрачной пленкой, придавали генеральскому облику нарядность и недоступность. Впрочем, впечатление парадности было не так уж далека от истины, Колов шел по жизни как на параде — уверенной, неуязвимой поступью. Короткая стрижка, седоватые волосы, выбритое, отяжелевшее лицо бывшего боксера создавали облик человека волевого, сильного. Даже без кителя каждый сразу бы заподозрил в Колове генерала. А перебитый в юности нос придавал ему некую романтичность, чувствовалось, что этот человек через много прошел. Пафнутьев знал, что и шутка, и злость генерала рядом, и никогда нельзя заранее знать, что вызовут в нем твои слова — ярость или смех. Впрочем, и ярость в нем держалась недолго, и смех не был столь уж веселым.