Виктор Пронин - Банда 7 Страница 13

Когда Худолей умолк, Пафнутьев некоторое время рассматривал его, как обычно рассматривают попутчика в троллейбусе — вроде с интересом, но в то же время совершенно безразлично.

— Сколько она тебе налила? — наконец спросил Пафнутьев.

— Элеонора Юрьевна? Граммов сто.

— Больше не предлагала?

— Предлагала, но я отказался.

— Напрасно. Совместное распитие спиртных напитков располагает к разговору доверительному, искреннему, даже задушевному. Разве ты этого не знал?

— Догадывался, Паша... Но, знаешь, робость обуяла.

— Тебя?!

— А что ты удивляешься?.. В душе я робкий. И Света всегда подтверждала. Ты, говорит, робкий, но настырный. Но ведь и настырность мне не присуща, Паша, верно? Я же не по нахаловке прикасался к разным ее местам... Это, Паша, от невозможности себя сдержать.

— Любовь? — уточнил Пафнутьев.

— Нет, Паша, не любовь. Любовь — это вздохи на скамейке, прогулки при луне... А здесь наваждение какое-то, можно сказать — умопомешательство. Это страшно, Паша, не дай тебе бог испытать подобное. Теперь я понимаю тех, которые вешаются, травятся, топятся, с крыш сигают... Раньше я смеялся над ними, дураками обзывал, а теперь мне за это совестно. Я даже переживаю. — Худолей помолчал, рассматривая собственные ладони, и добавил: — Иногда.

— Вывод? — спросил Пафнутьев.

— Величковского искать надо.

— И тащить на опознание.

— Думаешь, что он... — Худолей замолчал, предоставляя Пафнутьеву самому произнести и собственный вопрос, и ответ на него.

— Смотри, что получается... Квартира принадлежит Величковскому, плиточнику, блуднику и, как я понимаю, большому пройдохе. Юшкова снимала у него квартиру и в ней проживала. Ты тоже эту квартиру навещал. Навещал?

— Было.

— И даже ночевал там.

— Какая же это ночевка, если мы за всю ночь глаз не могли сомкнуть!

— Что же вам мешало?

— Ты, конечно, очень умный человек, Паша, но этот вопрос задал, не подумав. Знаешь, у одной бабы спрашивают: ты с чужими мужиками спала? Никогда! — отвечает она. — Разве с ними заснешь?

— Виноват, — согласился Пафнутьев. — Идем дальше. Света пропала. Вскрываем дверь — в квартире труп. Как я понимаю, лежал он там ровно столько, сколько отсутствовала Света. То есть, есть основания предполагать, что исчезновение Светы и убийство произошли примерно в одно время.

— Хочешь на нее повесить убийство? — Худолей смотрел на Пафнутьева исподлобья, но взгляд его не был твердым, скорее, испуганным, так смотрит человек, который ожидает удара, но не знает, когда он последует и в какое место будет нанесен.

Не отвечая, Пафнутьев набрал номер, подождал, пока где-то поднимут трубку.

— Шаланду, пожалуйста, — сказал он, помолчал и добавил: — Понял. Спасибо. Пусть позвонит, когда появится. Нет Шаланды на месте, — пояснил он Худолею. — Продолжаю свою мысль... Хочу ли я повесить это убийство на Свету? Нет такого желания. Буду ли я выгораживать твою Свету, если все ниточки к ней потянутся? И этого желания у меня нет.

— А вообще у тебя есть какое-нибудь желание?

— Выпить хочу. Могу даже сказать чего и сколько. Я хочу выпить водки, граммов сто шестьдесят пять, ну в крайнем случае сто семьдесят, не больше.

— Могу сбегать.

— Чуть попозже. Ты никогда, Худолей, не задумывался над некоторыми простыми вещами?..

— Над некоторыми задумывался.

— Не перебивай... Если я что-то спрашиваю, то отвечать не торопись, это прием такой, я задаю вопрос, чтобы самому же на него и ответить. Потому что никто лучше и полнее меня ни на один мой вопрос ответить не сможет.

— Согласен, — кивнул Худолей.

— Так вот, не задумывался ли ты над тем, что по одному маленькому обстоятельству, маленькой подробности жизни можно о человеке понять все самое главное — надежен ли он, можно ли ему дать деньги в долг, можно ли познакомить со своей девушкой, можно ли, не рискуя жизнью, оказаться у него во власти, в полной власти? И так далее.

— Короче — можно ли с ним пойти в разведку?

— Да, — раздумчиво протянул Пафнутьев. — Так вот отвечаю — только по тому, как человек пьет, из какой рюмки, сколько в ней оставляет, как прячет недопитую рюмку среди тарелок, чтобы никто не упрекнул его в лукавстве, какой тост произносит, как разливает водку по рюмкам... То есть мне достаточно распить с человеком бутылку, чтобы знать о нем все... Ты можешь в это поверить?

— Могу, — твердо сказал Худолей. — Потому что обладаю такими же способностями.

— Это великое дело, — серьезно произнес Пафнутьев.

— Хочешь с кем-то выпить?

— С Величковским. Ты сказал, что Элеонора вроде бы видела убитую женщину в собственном дворе? Так? И якобы она была с Величковским?

— Она этого не утверждала, Паша. Это были ее смутные, ничем не подкрепленные видения. Может, сон или забытье...

Пафнутьев потянулся было к телефону, но, видимо, вспомнив, что Шаланды на месте нет, снова повернулся к Худолею.

— Эти ее смутные, как ты говоришь, видения находят очень жесткое подтверждение. Труп женщины найден в квартире, которая принадлежит Величковскому. Значит, Элеонора их вместе все-таки видела. Значит, имеет эта женщина какое-то, пусть самое мимолетное отношение к Величковскому.

— Может, он и убийца?

— Убийцы обычно не раздают визитки направо и налево. Опять же не увлекаются кладкой кафеля, это достаточно тяжелая работа. Хотя бывают и исключения. Но, с другой стороны, мы только исключениями и занимаемся.

— Звони, Паша, звони.

— Кому? Шаланде?

— Величковскому.

— Хорошо, — Пафнутьев придвинул к себе визитку с гербом, составленным из малярных кистей, мастерка, обыкновенной фомки и, не колеблясь, набрал длинный номер мобильного телефона. Худолей понял, что весь предыдущий треп был всего лишь подготовкой к этому звонку, проговором основных зацепок. Расслабленность Пафнутьева на самом деле оказалась сосредоточенностью. Даже попытка созвониться с Шаландой тоже шла от нерешительности сделать главный звонок — Величковскому. Пафнутьев и сам не знал — готов ли он к этому разговору, все ли предусмотрено, но наступил момент, когда он сказал себе — пора. Не потому, что действительно подготовился и все предусмотрел, просто откуда-то из организма поступил сигнал, что, начиная вот с этого момента, он может разговаривать легко и свободно с кем угодно — будь то английская королева, президент нефтяной компании или плиточник Дима.

Пафнутьев некоторое время вслушивался в длинные звонки, пытаясь определить — зацепило ли, состоялась ли связь или же наглый бабий голос на английском что-то сейчас провякает в трубку. Не разбирая ни слова, он тем не менее понимал значение вяканья — абонент недоступен или телефон выключен. Почему об этом надо сообщать именно на английском, а не на китайском или на языке племени дулу-дулу, никто не знал. Видимо, по замыслу владельцев этой сети английский был гораздо более достойным языком, нежели русский.

— Зацепилось, — сказал Пафнутьев замершему от напряжения Худолею. — Пошли гудки. Алло! — сказал Пафнутьев, и голос его в доли секунды преобразился до неузнаваемости: стал нагловатым, несколько бесцеремонным и даже вроде чем-то недовольным. Что делать — такова была манера, сложившаяся в России в начале третьего тысячелетия. Именно таким голосом нужно было вести переговоры с электриками, плиточниками, сантехниками, со всеми, кто тебе был нужен позарез, без кого ты не мог обойтись, потому что у тебя искрило электричество, кухню заливал кипяток из сорванного крана, в собственном туалете на голову летели отваливающиеся кафельные плиты. Но показать свою зависимость — значило навсегда попасть в немилость к этим мастерам. Слабость клиента они чувствовали с полуслова и тут же удваивали стоимость своих услуг. И было еще одно обстоятельство — нагловатость была признаком того, что звонит свой человек, которому можно доверять, с которым всегда договоришься, которому, конечно же, нужно помочь.

— Слушаю! — услышал Пафнутьев в трубке голос хрипловатый, как бы чуть надтреснутый, но веселый, даже какой-то подъем чувствовался в этом единственном слове.

— Величковского ищу! — сказал Пафнутьев уже чуть иначе, с легким куражом, за которым при желании можно услышать доброжелательство, готовность сторговаться, а если все сложится хорошо, то и бутылку водки распить под разговор доверительный и необязательный.

— Уже нашли.

— Дмитрий Витальевич?

— Он самый.

— Мне дали ваш телефон, сказали, что можно поговорить насчет плитки, я не ошибся?

— Кто дал телефон?

— В домоуправлении, на Садовой.

— А, Эля?

— Она самая, — сказал Пафнутьев, скорчил гримасу удивления и озадаченности. Из рассказа Худолея эта самая Эля представала существом, которого вряд ли можно было назвать столь ласково.

— А что у вас? Какая работа?

— Трехкомнатная квартира, кафель, пол, неплохо бы стенку снести из кухни в соседнюю комнату...