Николай Леонов - Выстрел в спину Страница 13

Орлов поднял голову, приготовился: он не Лева, подобную нотацию молча не проглотит.

— Видите ли, — Турилин смущенно улыбнулся, — я скоро собираюсь в отпуск, на Байкал, там мой бывший начальник живет. Ну, — он развел руками, — Байкал, сами понимаете, а я в рыбной ловле полный профан, ничегошеньки не смыслю. А мне говорили, что вы ас в этом деле. Верно?

— Не ас, — растерянно ответил Орлов, — однако люблю с удочкой посидеть.

— Петр Николаевич, голубчик, просветите, неудобно приехать к бывшему начальнику и оказаться уж совсем дикарем.

Лева сидел в ванне и с остервенением мылся, словно хотел при помощи мыла и мочалки освободиться от презрения, которым его окатил Турилин. Ведь обидно в основном оттого, что все сказанное начальником Лева отлично знал, ничего нового не услышал. Знал, да не сделал, твердил он про себя, намыливая голову.

Если у Левы случались неприятности либо просто накатывала беспричинная хандра, он прибегал к проверенному приему — мылся, надевал белую рубашку, лучший костюм, любимый галстук. Ощущение физического обновления и праздничная одежда поднимали настроение.

Лева вылез из ванны, взглянул на запотевшее зеркало, написал на нем нелестный эпитет в свой адрес и поставил восклицательный знак. Полюбовавшись на дело рук своих, Лева протер зеркало и второй раз в день побрился. Надев свежую рубашку и «пасхальный» костюм, Лева несколько приободрился, но, пошарив по карманам, вновь впал в уныние. Почему-то он считал, что в этом костюме лежит двадцать пять рублей, но при самом тщательном обыске удалось обнаружить лишь четырнадцать. Значит, всего у него тридцать два, а до зарплаты еще две недели. Ситуация знакомая, складывающаяся из месяца в месяц.

За свой труд Лева получал деньги приличные. Каждое двадцатое число — этот день в управлении именовали днем чекиста — Лева, раздав долги, составлял железную смету и брал обязательство провести экономию. Бумажку со сметой Лева пришпиливал в кухне над столом, где она висела немым укором недели две, после чего Лева ее стыдливо снимал. Когда Лева жил дома с родителями, он давал ежемесячно домработнице Клаве, которая была в семье финдиректором, сто рублей и не знал забот. Порой, когда карманные деньги кончались, Лева обнаруживал в кармане пиджака трешку, а то и пятерку, Клава смотрела бесстрастно, на удивление Левы никак не реагировала. Сейчас он жил один, платил за квартиру, бегал в прачечную, никто ему в карманы денег не подкладывал, а обращаться за помощью к родителям даже в голову не приходило. Клава, узнав, какую зарплату он получает в Москве, сочла эти деньги «огромадными», и Лева с ней согласился.

Он пересчитал тридцать два рубля, затем пробежал пальцем по календарю, выяснил, что в двух неделях дней ровно четырнадцать, произвел несложное арифметическое действие и смирился.

Лева вышел из подъезда своего дома. На асфальтовой дорожке, по сторонам которой зеленел чахлый газончик, школьницы начертили известкой «классики», и подталкивая облупившимися на носках туфлями круглую баночку из-под крема для обуви, прыгали. Рита, длинноногая и тонкая, с сумкой через плечо, задумчиво смотрела на них и теребила свою пушистую косу. Увидев Леву, Рита перебросила косу за спину, отвернулась от девочек, подошла к Леве и степенно сказала:

— Здравствуй, Гуров.

— Привет, — ответил Лева.

Рита взглянула только и мгновенно отметила и отутюженный костюм, и тщательно выведенный на еще влажных волосах пробор.

— Тебе к метро?

— На троллейбус, — ответил Лева и взял девушку под руку.

Рита шагала с Левой в ногу, широко и свободно, пыталась тихонько напевать, и хотя была музыкальна, сейчас у нее не получалось ничего, она несколько раз сфальшивила и замолчала. Рита возвращалась из университета, после лекций оставалась на практические занятия по криминалистике, поэтому так и задержалась. Сегодня девушке удалось достать на несколько дней книгу «Личность преступника». Рита выпросила книгу по двум причинам: во-первых, интересно; во-вторых, представится возможность утереть Леве нос по некоторым теоретическим вопросам. На одной из лекций Рита пролистала главу «Социальная среда и формирование личности преступника», весь день размышляла о прочитанном, и увидев у дома играющих девочек, остановилась, приглядываясь к ним и пытаясь определить лидера этой маленькой группы. Тут появился Лева и своим отутюженным и причесанным видом выбил ее из колеи… Ясно, что он отправляется на вульгарное свидание!

Рита почему-то была убеждена, что у Левы не одна девушка, а целая команда. В тихом омуте черти водятся, то-то он ведет себя со мной как монашек и живет на кухне, словно в келье. Тут Рита почему-то вспомнила Арамиса из «Трех мушкетеров». «Зачем я пошла, — удивлялась Рита, вышагивая рядом с Левой. — Человеку надо дать шанс на спасение, может, он опомнится, забудет о своих толстых девках и пригласит меня в кино. И потом пусть не считает, что я все вечера просиживаю у окна, его поджидая».

Лева шел по делам, но понимал, что похож на человека, торопящегося на свидание. Он мог бы и сказать, что идет на работу, но был еще недостаточно взрослым и посчитал такое объяснение унизительным. Молодые люди молча дошли до троллейбусной остановки, Рита взглянула на часы.

— Извини, Гуров, я спешу. — Она кивнула и, гордо подняв голову, направилась к метро.

«Теперь я не увижу ее дня три, — понял Лева. — Ничего, пусть не задается, подумаешь — «мировой стандарт!» Лева хорохорился, однако настроение у него испортилось, и он жалел, что не сказал Рите, куда и зачем направляется.

Евгений Шутин опаздывал, за время ожидания Лева успел досконально изучить и памятник Пушкину, и кинотеатр «Россия», и новое здание «Известий». Гуров долго раздумывал, где именно назначить встречу. Приглашать в кабинет не хотелось, вернее, было бессмысленно. Лева собирался просить помощи, а делать это в здании, подъезды которого охраняются, тактически неправильно. Напрашиваться к Шутину в гости неудобно, а приглашать его в свою кухню еще неудобнее, Гуров решил назначить встречу на улице, потом как бы случайно зайти в кафе, в котором Шутин и Ветров были первого сентября.

Шутина Лева увидел издалека и отвернулся, решая, как себя вести. Тот опоздал на двадцать минут, и дело не в самолюбии, а в том неуважении, которое кроется за опозданием и которое нельзя спустить, иначе взаимоотношения встанут наперекосяк и ни о каком доверии друг другу не может быть и речи. Гуров, продолжая стоять к подходившему Шутину спиной, отогнул рукав, взглянул на часы и, пожав плечами, медленно пошел в сторону от места свидания. Пускай Шутин сам решит, как ему изворачиваться, подумал Лева, не видеть он его не может, а если он так уж не хочет с ним встречаться, мог бы не приходить.

Шутин тронул Леву за плечо и сказал:

— Добрый вечер и извините за опоздание.

— Я уж подумал… — Лева развел руками и усмехнулся. — Черт знает что в голову лезет.

Шутин не ответил, он был недоволен собой, так как опоздал умышленно и извиняться не собирался. Они, не сговариваясь, вышли на Тверской бульвар и молча двинулись к Никитским воротам. Шутин бесцеремонно оглядел Леву, стараясь найти в его внешности признаки профессии, не нашел и раздраженно сказал:

— Что, так и будем молчать? Я вас слушаю. Говорите.

— Что говорить? — произнес Лева. — Был Павел Александрович Ветров, теперь его нет. Я обязан найти убийцу и не выполняю свой долг.

Шутин передернул плечом и промолчал. Он не любил милицию, хотя дело с ней имел, лишь меняя паспорт и в тех редких случаях, когда ездил на машине отца. Этот в штатском, вышагивающий рядом, был особенно неприятен, так как старался походить на интеллектуала. Он, конечно, им не был, разве человек с развитым интеллектом станет заниматься сыском? Еще он раздражал Шутина потому, что напоминал Павла. Не внешне, а своим потребительским отношением к людям, бесцеремонностью, уверенностью в своей правоте, прямолинейностью, знанием, что хорошо, а что плохо, словно такая градация в этом сложном мире существует.

«Милиционеру всего этого не понять, — думал Шутин, — как и не понять моего отношения к Павлу Ветрову». Для всех покойник был сначала спортсменом, позже — писателем, человеком не очень талантливым, но настырным, упрямым. Но, наверное, никто, кроме Шутина, не знал, как Павел был неумолим и прямолинеен. Однажды, в классе шестом или седьмом, на уроке физкультуры все по очереди подтягивались на перекладине. Неожиданно больше всех подтянулся тихоня и отличник Яшка Жуков, победив признанных силачей класса, в том числе и Ветрова. Тот лишь пожал плечами, а через несколько месяцев подозвал Яшку к перекладине и предложил соревноваться. Преподаватель, недавний выпускник инфизкульта, глядя на легкую победу Павла, улыбнулся, отстранил ребят от спортивного снаряда и подтянулся двадцать раз. Павел глянул на учителя исподлобья и промолчал. Вскоре все об этом случае забыли. После каникул, осенью, Павел подошел к учителю и кивнул на перекладину. Подтянемся, кто больше? Физрук подтянулся двадцать пять раз. Когда Павел подтянулся десять, ребята еще шутили, после пятнадцати притихли, после двадцати наступила тишина. На двадцать четвертом Павел застрял, ему свело руки, но все-таки дожал, повис снова и начал вытягивать двадцать пятый. На него было страшно смотреть, вздувшиеся вены, казалось, вот-вот разорвут кожу, из закрытых глаз текли слезы, все тело била сильная дрожь. Неожиданно из носа хлынула кровь, физрук подбежал, оторвал Павла от перекладины и понес в душевую. Павел пытался вырваться и что-то кричал.