Борис Васильев - Розыск продолжать Страница 13

— Что он в рюкзаке возит?

— Поверишь ли, лейтенант, консервы. Какие, сказать не могу: не видел я их, а щупал. Юрка до ветру вышел, ну, я и пощупал: банки. Похоже, тушенка.

— А куда прячет?

— Не знаю, — виновато вздохнул егерь. — Видно, тайник где-то. Я следить не решился: оплошаешь — и пуля меж глаз. Без разговору и промаху.

— Сколько раз он привозил консервы?

— Раз шесть, что ли. Килограмм, я думаю, по двадцать зараз, если не все двадцать пять. Приезжает вечером без всякого предупреждения, ставит мне бутылку, а сам — ни-ни. Ни грамма. С рассветом надевает рюкзак, берет мои лыжи — и в лес. До обеда.

— Часов, значит, восемь пропадает?

— Выходит, что так. Возвращается пустой, ничего в рюкзаке. Пообедаем, и он сразу же идет на электричку.

Я считал. Восемь часов на два конца — четыре часа ходьбы: это если дойти, развернуться и — назад. Но, во-первых, ему надо рюкзак выгрузить, груз припрятать, возможно, и следы убрать. А во-вторых, туда и обратно у него неравны: туда — двадцать килограммов на горбу, обратно — налегке. Если все учесть, все факторы, то больше двух — двух с половиной часов на дорогу в один конец брать нельзя. Нереально: это ведь не эстафета, не биатлон. Это переброска груза на собственном горбу и не по лыжне, а по целине, по чистому снегу.

— С какой скоростью можно идти по лесу на лыжах?

— Ну, километра четыре в час, и то взопреешь. И снег рыхлый, и лыжи у меня тяжелые.

Взопреешь... Нет, ничего подобного Милорд допустить не мог, как я считал. А из этого вытекало, что более трех километров в час он не делал. Трижды два — шесть, от силы — семь километров, ну, пусть даже семь с половиной. Я взял карту, которой снабдил меня Осипов, нашел домик егеря и отмерил от него два кольца: в пять с половиной и в семь с половиной километров. Где-то внутри этой двухкилометровой «баранки» и должен был находиться тайник, в который зачем-то регулярно отвозил съестные припасы меткий стрелок Юрий. Это могло оказаться ямой, старой медвежьей берлогой, крутояром, еловым выворотнем, наконец: везде можно было организовать склад и замаскировать его.

Да, но цель? Зачем молодому парню, по натуре горожанину и Милорду, а отнюдь не лесному бирюку хранить где-то в дебрях склад с консервами? С целью продать когда-нибудь? Но, во-первых, в то время консервы в дефиците не числились, а во-вторых, дешевая спекуляция не Юрия дело. Он до этого не унизится, но тогда... Тогда остается одно: он прятал еду для себя. Чтобы никому не быть обязанным, чтобы ни от кого не зависеть. А это означало, что он готовился на какое-то время затаиться. На какое же? Ответ однозначен: на время наиболее горячего розыска его после удачного и выгодного «дела». Ну, к примеру, возьмет он кассу или ограбит инкассатора с приличной суммой, оторвется от преследования, уйдет в эти дебри и заляжет, пока розыск не прекратит напрасных хлопот, пока не спишут «нераскрытое» в архив. А если рассуждения мои верны, то в тайнике должно быть не только место для тушенки, но и для самого хозяина. Значит, тайник может оказаться оборудованной землянкой, пещерой или, скажем, развалинами какого-либо солидного строения, в котором можно устроить бункер.

Пока я до этого вывода додумывался, дядя Миша окончательно пришел в себя и даже заметно протрезвел. Уже с чаем суетился, мед на стол тащил, стаканами гремел. Подозвал я его, расстелил карту, показал «баранку», в которой надеялся отыскать тайник, объяснил, до чего додумался, и спросил его мнение. Он ткнул корявым пальцем в карту и говорит:

— Вот тут до войны дом лесника стоял. Добротный домина, с каменным погребом.

Вышли мы на поиски, когда рассвело, пошли вдвоем и потому, что дядя Миша дорогу к развалинам знал, и потому еще, что один он никак не хотел оставаться: Милорда побаивался. Дом егеря стоял на поляне, от него тропинка шла к дороге и к электричке, были и кое-какие следы от лыж, но то его самого следы, он на них и внимания не обратил, а вот на громоздкую еловую ветку, что у дома лежала, обратил:

— Юрий всегда с собой из леса привозит. Цепляет сзади и волочит, чтоб лыжню замести.

Сказал он так, а я сразу матрацы вспомнил: тот же способ заметания следов. Еще одна улика, но опять косвенная, а вот прямой пока ни одной у нас не было.

— Снежок во вторник сыпал, теперь уж и не поймешь, откуда и куда Юрий в понедельник шел, — говорил тем временем дядя Миша, оглядываясь. — Знаешь, лейтенант, как он стреляет?

— Лучше тебя.

— Ну, так не дай нам бог в лесу с ним встретиться. И охнуть не даст.

Я этого разговора поддерживать не стал, хотя мог успокоить егеря, потому что знал, как муровцы сейчас друг другу этого Юрия передают, как глаз с него не спускают и всегда успеют прикрыть, если его вдруг сюда понесет. А не успокаивал я дядю Мишу из тех соображений, что мне не покой его был нужен, а обостренное внимание. Мы искали, а не прогуливались, и шансов отыскать тайник у егеря было куда больше, чем у меня. Он и места эти знал, и смотреть умел, и, кроме того, должен был находиться в состоянии полной готовности, а отнюдь не благодушия.

Шли мы неспешно, прислушивались да присматривались. В направлении егерь не ошибся, потому что в лесу, с километр от дома отойдя, мы наткнулись на припорошенную, но кое-как и кое-где еще заметную лыжню. Видно, надоело Милорду волочить за собою тяжелый еловый сук: не любил он пота, я правильно вычислил.

А развалины довоенного дома лесника оказались прямо в лесу: лес за эти годы вплотную к ним подобрался, и, если не знать, где они находятся, эти развалины, на них только чудом можно было бы наткнуться. Мы постояли, поглядели, послушали, осторожно кругом обошли: все ведь могло случиться, правда? Но никаких свежих следов не обнаружили, а вот старая лыжня опять сквозь снежок в двух местах проглянула, и я окончательно уверовал, что шли мы не зря.

Все точно егерь сказал: в погребе тайник оказался. Если б мы не знали, где он должен быть, этот погреб, никогда бы не нашли: ловко его Юрий под развалины замаскировал, дверь завалил, а вход сделал совсем с неожиданной стороны. И когда нашли мы этот вход, я понял и то, зачем запугивал егеря Милорд, и то, что он непременно пристрелил бы его, прежде чем залечь в свою берлогу: дядя Миша был единственным, кто знал про это убежище.

Кстати, оно было отлично оборудовано: Юрий, конечно же, ходил сюда и напрямую, минуя егеря. Ходил, пока не выпал снег, пока лыжи не потребовались: таскал рюкзаки и оборудовал свою отсидку. Сделал топчан с двумя спальными мешками, полки с консервами, сухарями, сахаром, повесил фонарь «летучая мышь», припас бидон керосина — всего и не перечислишь, если учесть, что он даже о книгах позаботился, в том числе и на английском языке. А самой главной нашей находкой после систематического и очень тщательного обыска были револьвер системы «наган», немецкий вальтер, малокалиберка и куча патронов ко всем трем игрушкам.

— Вот из него он меня пугал, — вздохнул дядя Миша и потыкал в наган.

— Он из него не только пугал...

Я сразу о Володе вспомнил, как только наган увидел. Из него Милорд стрелял с насыпи под грохот товарного состава, целясь в белую заплатку на шапке. В мозжечок, почему пуля и ушла насквозь, а гильза осталась в барабане. Но трогать оружие я не стал и егерю не позволил: мы его аккуратно в тряпки завернули для экспертизы. Отпечатки пальцев — это уже не косвенное, это прямое доказательство, а они вполне могли на рукоятках остаться, если, конечно, Милорд не протер эти рукоятки.

Вернулся я в Москву ночью, полковника Осипова с постели телефонным звонком поднял. Не потому, что похвастаться хотел, а потому, что действий Милорда боялся. Полковник так и понял; приехал сонный, но улыбался. Я ему все рассказал (полковник тотчас же в лес опергруппу отрядил), и он мне все рассказал.

За это время его работники выяснили о Милорде многое. Дело не в фамилии, конечно, а в том, что работал Юрий переводчиком в серьезном научном учреждении, снимал комнату в Измайлове, жил скромно, аккуратно и одиноко. В последнее время стал проявлять повышенный интерес к сберкассе в районе Щелковского шоссе, в глухом переулке: открыл там счет, несколько раз вносил понемножку денег и подолгу оформлял вклады, делая это всегда перед самым обедом.

— Оружия у него при себе нет, — сказал Осипов. — Насчет этого почти стопроцентно. Поэтому перед ограблением он обязательно должен поехать в Завидово, где его и накроют в тайнике с поличным.

— А если у него еще есть оружие, которое он прячет где-то в городе? — спросил я. — Должны мы учитывать такую возможность, как бы мала она ни была?

— И что же ты предлагаешь?

— Милорд чистоплюй. Дайте мне фотографии трупа Володи Пухова, его губную гармошку и наган после того, как отпечатки снимут. Убежден, что не выдержат у него нервы, товарищ полковник, не могут выдержать, и выдаст он себя с головой.

Словом, уговорил я полковника Осипова. К полудню получили мы данные экспертизы: отпечатки на револьвере и вальтере оказались идентичными и, по всей вероятности, принадлежали Юрию. Взял я фотографии этих отпечатков, наган без патронов, губную гармошку Вовочки и целую пачку снимков трупа, в том числе и один лицевой: то есть того, что там после пули осталось. Жесткое фото, прямо скажу, и я его отдельно положил. Как козырной туз.