Алексей Макеев - Неслабое звено Страница 14

– Стиль у тебя, Лева, такой характерный выработался, – слегка усмехнувшись, сказал Станислав. – Мне ты его, кстати, тоже привил: без ведома руководства, рискуя лампасами! Ладно, не привыкать. Результаты у нас с тобой обычно неплохими бывают, а победа все списывает.

Гуров, провожая друга, вышел с ним на улицу. Вроде все уже было сказано, обо всем договорились, но не хотелось Льву расставаться с «другом и соратником». Стасу тоже не хотелось. Решили до ближайшей станции метро вдвоем дойти. Дел-то… На пять минут. А затем Крячко добирается просто: Кольцевая плюс две остановки по Арбатскому радиусу.

Совсем завечерело, декабрьский холод, еще не кусающий, но осторожно облизывающий москвичей, напоминал: на дворе зима, ребятки! Лунный свет отражался от свежевыпавшего снега и, преломляясь на тоненьких кристалликах льда, почти неподвижно висящих в морозном воздухе, создавал рассеянное, едва заметное, но такое праздничное сияние. Новый год совсем уж скоро!

– Нет, Лев, ты посмотри, – в голосе Крячко слышалось явное недоумение, – эт-то еще что за шизофрения?

Было на что посмотреть. Небольшой скверик с ломаными скамейками и по-декабрьски жалкими, обледеневшими молодыми липками, притулившийся почти к самому входу в метро, был ярко освещен фарами мощного «джипа». Из двух скамеек, дополненных какой-то деревянной тарой, получилась импровизированная трибуна, покрытая чем-то вроде чудовищно изгвазданной стеклоткани. Рядом с «трибуной» был здоровенный транспарант с надписью, почему-то славянской древнеуставной вязью: «Митинг разрешен». Под столь красивой каллиграфией вполне обычным шрифтом было дописанно: «удавитесь сволочи!!!». Со строчной буквой в начале милого пожелания, без запятой, но с тремя восклицательными знаками.

«Впрямь разрешен, – подумал Гуров, – вон аккурат два сержантика маются чуть от трибуны в стороне. Бедняги…»

Митинг, разрешенный там или нет, но в продуваемый нешуточным предновогодним ветерком вечер… М-да-а! Впрямь паранойя с шизофренией, да еще маниакальной депрессивкой приправленная. Народу человек пятьдесят – семьдесят. Лица… Ну, что лица? Они у завсегдатаев подобного рода «мероприятий» всегда похожи. Коммунисты они, монархисты, анархисты или сторонники независимой Чукотки. Насмотрелись. А вот флаг у этих друзей… действительно, что-то совсем оригинальное.

Крячко, словно прочитав его мысли, кивнул в сторону подсвеченного фарами «джипа» флага. Тот гордо реял напротив транспаранта, строго на линии симметрии, осью которой служила трибуна из скамеек. Чистейший сюр: на красном фоне полотнища со знакомыми до боли перекрещенными серпом и молотом в левом верхнем углу – аляповато выписанный черным прямо по центру двуглавый орел. Доносилось соответственное:

– Наш брат по крови и убеждениям… Истинный сын матери Отчизны…

Вот «матюгальник» у минтингующих был слабый. Искажал от сердца идущий голос жестяным тембром.

«Забавно, – подумал Лев, – «брат» уже озвучен. Спасибо, что не «братан». «Сын матери». Ох, хороша стилистика! «Отчизна» это ведь от «отца»… Хоть бы до тестя, до зятя с золовкой да деверя не допрыгались».

Шизофрения продолжалась. Они со Стасом уже почти свернули в подземный переход, ведущий к станции метро, как вдруг услышали чудовищно искаженный подсевшим «матюгальником» выкрик:

– Они, проклятые сатрапы, подкупленные пархатыми чеченцами и мировой масоно кавказской мафией…

«Ей-богу, вот это класс, – подумал Гуров. – «Пархатые чеченцы». Интересно, кто больше обидится: те или другие? Ладно бы жидо масонская опасность. Привыкли, наслушались. А тут…»

Лев Иванович Гуров не любил националистов. Никогда. Никаких. Его отношение к этим людям походило на отношение к злобной здоровенной незнакомой собаке: лучше держаться подальше, не ссориться, но учитывать – ведь тяпнуть может. Сильно тяпнуть. Так что если есть хороший дрынок в руках, то превентивно не грех его показать. Чтоб рычала, да не цапала.

– Нет, подожди. – Станислав здоровой рукой придержал Гурова за плечо. – Дослушаем. Интересно, право слово! С какого перепуга они под вечер-то собрались? Выборы в Госдуму только через год… Может, довыборы какие?

Жестяной, режущий голос мегафона продолжал:

– Вот он, природно русский, национальный художник! Суриков наших дней, а может, и повыше Сурикова. А может, Репин! Ему совсем недавно исполнилось пятьдесят восемь лет. Но бодр он, но свеж и полон силушки творческой! Скажи нам слово свое честное, Николай Иванович!

На уже серьезно скособочившуюся трибуну взобрался весьма представительного вида «типаж», как сказала бы Мария Строева. Да, под шестьдесят. Но здоровьем господь не обидел: могучие, распирающие добротную финскую пуховку плечи; лицо румяное; тщательно подстриженная окладистая борода. Сивые волосы «под горшок» – имидж, а как же иначе. Престарелый Илья Муромец. Дядька Черномор на пенсии.

– Вот и скажу, – произнес «сын матери Отчизны» глубоким баритоном, который, к несчастью, был здорово искажен поганым мегафоном. – Но я, друзья и соотечественники, лучше вам отрывок из поэмы своей прочту. Незаконченной. Если темные силы дадут дописать, сами увидите, что это такое. А пока – вот:

О Р-русь! Кор-рабль, кор-рабль с пр-робитым днищ-щ-ем!Куда ж твой путь?!Ужж-жжели на… кладбищ-ще?! —

с надрывом вопрошал Николай Иванович Воробьев. —

О Р-русь моя! Ты – огнекр-рылый гусь!Тебя умом понять я, —он глубоко, в пояс поклонился слушателям, —не бер-русь!!Но говорит мне Русь: «Не тр-русь!»

И еще раз поклонился. Артикуляция… Жесты… Мимика… Что там Мария Строева! Всему составу театра «Современник» удавиться от зависти.

– Боги великие, – ошарашенно прокомментировал услышанное откровение Крячко, – Федор Иванович в гробу как вентилятор вертится. А уж «гусь огнекрылый» – прямо потрясает!

«Господи, – с тоской подумал Гуров, – Тютчев-то здесь чем виноват?! М-да-а! Умом Россию не понять, другим же местом – очень больно!»

ГЛАВА 5

В главном управлении Станислава Крячко уважали и ценили, поэтому, появившись на следующее утро в стенах родного учреждения, он, пока дошел до их с Гуровым кабинета, сполна получил дружеских незлобливых подначек, шуточек, похлопываний по здоровому плечу, а также прочих проявлений симпатии и сочувствия. Приятно, ничего не скажешь! Раз он даже уловил за спиной своим тренированным слухом приглушенное: «Ну да! Тот самый… С Львом Ивановичем… Они такое… Рука? Его ранили!… А он…» – и, резко обернувшись, увидел двух крепких молодых парней, пялящихся на него, как восьмиклассница на поп-звезду. Старлеи? Капитаны? В гражданке, не разберешь. Крячко усмехнулся: для него не было новостью, что они со Львом являются чуть ли не предметом поклонения у молодежи главка, считаются личностями легендарными, сыскарями «супер», от которых ни один преступник не уходил и не уйдет. Эх, хорошо бы, коли так!

Гуров оказался уже на месте, у себя. Когда Крячко отворил дверь кабинета, Лев, сидя за своим столом, задумчиво перебирал какие-то бумаги из непрезентабельно выглядевшей серой папочки. Он ждал Станислава: обрадованно вскочил из-за стола и, крепко пожав другу здоровую правую руку, с ходу приступил к делу:

– Вот, снова перечитываю материал по Сукалеву. Ну да, тот, что Константин в пятницу подготовил. Интересным типом, знаешь ли, был покойный. Совсем непростым. Окружение у него тоже… непростое. Все же не полностью отпетые бомжи с алкоголиками, так что вживаться тебе надо будет предельно аккуратно. Это не криминал, конечно, так что, если тебя раскусят, ничего тебе не грозит. Не те люди. Но…

– Но если раскусят, – понимающе кивнул Крячко, – то ни черта я не узнаю.

– Именно. А узнать нужно позарез, причем именно тебе. Нет у нас пока что иных ниток от этого клубочка. Поэтому материал этот изучи самым внимательным образом, а потом лично с Ивановым потолкуем. До вечера надо всю подготовку завершить. Буничу я отзвонился с полчаса назад, он уже в офисе своем, предупредил о визите. Билет на Котунь заказал, самолет в три тридцать ночи – поганый рейс, но завтра утром буду там. Знаешь, как Мария мне, как-то вернувшись с гастролей, сказала: самолет – самый быстрый вид транспорта. Всего-то за несколько часов можно потратить все, что заработал за месяц… В Москву планирую вернуться завтра же, тоже самолетом, там рейс поприятнее, в двадцать пятьдесят. Нечего мне в Котуни светиться, тут ты прав. Была у меня, правда, мыслишка – Колесникова навестить, Сильвера тоже проведать… Боюсь, не успею; кроме того, хватит и прошлого раза. У них своя жизнь, у нас – своя.

Крячко кивнул, соглашаясь. В тот прошлый раз, расследуя убийство депутата Госдумы, Гуров и он серьезно помогли двум упомянутым Львом людям, вытащили их из очень крупных неприятностей. Но Гурова хорошо знают в этом городке. Слишком хорошо. Могут полковника Гурова и «срисовать»; вероятность невелика, конечно, однако береженого бог бережет. Не в парике же по городу разгуливать, несолидно как-то. Они основательно оттоптали мозоли местной мафии, причем уже во второй раз, первая их «Котуньская гастроль» случилась еще тремя годами раньше. Оба раза живыми из города они выбрались считай что чудом; правда, оба раза – с победой. Так что навещать хороших знакомых, людей, благодарных Гурову по гроб жизни, пожалуй, впрямь не стоит. Можно их подвести. Местный преступный мир за подобные контакты со своим злейшим врагом вполне в состоянии отомстить, не круглосуточное же дежурство омоновцев устанавливать. Иное дело – Лев Бунич. Охрана у него надежная, профессионалы высшей пробы. Главное – встретив Гурова завтра утром в аэропорту, он сразу увезет его в свой загородный особняк.