Валерий Исхаков - Жизнь ни о чем Страница 14

Не хотелось бы мне проверить это на своем опыте…

— Ну так что?

Спросить? Или все-таки выдержать характер до конца? Или как раз не надо ничего выдерживать — чтобы Горталов не подумал, что я боюсь быть перед ним собой, стараюсь выглядеть сильнее, чем я есть на самом деле.

— Ладно, спрошу. Что им надо от моих старых друзей? Что именно они хотят знать?

— Этого я не скажу. Не потому что не знаю — потому что не нужно это тебе. Если ты будешь знать, какого рода информацию от тебя ждут, ты невольно начнешь под них подстраиваться, будешь какие-то факты отбрасывать как ненужные — а вдруг это именно то, ради чего они все это затеяли? Главное — объективность и непредвзятость. И не бзди. Может быть, если все правильно сделаешь, ты одному из своих друзей очень крупно поможешь. Но это все, что я тебе могу сказать.

— Допустим. Еще один вопрос. Можно?

— Сделай одолжение.

— Очень хотелось бы узнать, кто тот неведомый «друг» или «доброжелатель», который меня во все это втравил? Погоди, погоди, — я поднял руку, увидя на лице Горталова все ту же снисходительную ухмылку. — Я заранее знаю, что ты опять мне скажешь: не положено, объективность и непредвзятость и всякий прочий вздор. Но, согласись, это все-таки слишком близко меня касается. Кто-то рекомендовал меня людям, которых я не знаю, без моего разрешения и без моего ведома, и неизвестно еще — с добрыми намерениями или нет. И мне плевать — положено мне или нет, но все же хотелось бы знать, кто этот доброжелатель. Потому что тогда я буду знать, добра он мне хотел или зла. И соответственно буду менять линию поведения.

— А если человек просто так тебя рекомендовал — без добрых или злых намерений? Просто спросили его: кто может помочь в этом деле? Да, конечно же, Сережа Платонов, кто же еще! Такого варианта ты не допускаешь?

— Нет, не допускаю. Видишь ли, Миша, много чего я за сорок без малого лет узнал, и по большей части все это в жизни не нужно, одна суета и томление духа, но в одном я убежден крепко, потому что сам до этого дошел и на себе не раз проверил. Всегда, абсолютно всегда все люди действуют только в своих собственных интересах. К тебе приходят с просьбой о помощи, или предлагают заработать, или говорят о защите высоких идеалов, но в основе всегда одно: тебя используют в собственных интересах, а потом выбросят за ненадобностью.

— Бред… — поморщился Горталов.

— Может, и бред. Но это мой бред, я с ним живу и буду жить, потому что я в этот бред верю, как в слово божие.

Помолчав, мы выпили каждый за себя, не чокаясь. Солнце по-прежнему глядело на меня через плечо Горталова, ветер лениво шевелил ветки над головой, бодрый голос по радио предлагал путевки в Египет, на Кипр, в Таиланд и Бирму — куда угодно, лишь бы подальше, подальше отсюда…

— Это я тебя рекомендовал, — спокойно произнес Горталов.

— Ты?!

— Угу. Можешь не благодарить. Я действовал не из добрых побуждений, а исключительно из соображений собственной выгоды. Мне за тебя заплатили.

— Заплатили? За меня?

— Ну, не лично за тебя, конечно. Сам подумай: разве ты стоишь сорок пять тысяч евро?

— Сорок пять тысяч?!

— Вот именно. Красная цена тебе — десять тысяч баксов. Хотя я бы и столько не дал, но меня ведь не спросили. Нет, мне поставили конкретную задачу: найти носителя определенной информации — и я нашел. Обрадовался, между нами говоря, когда оказалось, что именно ты — носитель. Очень обрадовался! И ты, наверное, догадываешься, почему…

Когда-то, давным-давно, много лет тому назад, когда меня назначили прокурором одного небольшого северного города, случился у меня бурный, но непродолжительный роман. Инна с Виталием не поехали со мной — я не настаивал, не хотел лишать Инну работы, а Виталия — математической школы, так что без малого два года я прожил холостяком. Однако не загулял, не запил, и романа тоже не было бы, если бы не служебная необходимость: женщину эту мне нарочно подставляли, чтобы скомпрометировать, повязать и склонить к сотрудничеству, а мое начальство как раз того и добивалось, для того я туда и был заслан — и все это кончилось, как я уже говорил, выстрелом в лоб и моим поспешным возвращением в родной город.

Но хоть и служебный, а роман все-таки был, и на каком-то этапе привходящие обстоятельства отошли на задний план, я всерьез влюбился в ту женщину, и когда все было кончено, когда просвистела у меня над ухом пуля, а моя ответная вошла прямо посреди лба моего противника, я, наивный, пришел к ней, полный благородных намерений, готовый простить ей все ее коварство и даже…

Я был молод тогда, молод и… не то чтобы глуп, но не в меру для прокурора наивен. И я наивно готов был поломать мою жизнь ради этой женщины. Даже письмо написал Инне, предлагая развод, но, к счастью, хватило ума не отправить. К тому же я был уверен, что и она, та женщина, бросилась в мои объятия хоть и по принуждению, но все же с некоторым удовольствием я был моложе ее, недурен собой (мои женщины до сих пор находят меня таковым), занимал в их городе высокое положение и прочили мне недурную карьеру, она же тихо служила в издательстве рядовым редактором и совершенно ничем не выделялась на общем фоне. Ее выбрали приманкой для меня только потому, что ее мужа должны были осудить за крупное хищение, а я выступал на его процессе обвинителем.

И как же я был удивлен, как уничтожен, когда ничего, кроме ненависти и отвращения, не встретил — совсем ничего… Я до сих пор точно не знаю, не могу понять, в чем перед ней провинился. Единственное объяснение: человек, который хладнокровно подложил ее под меня и которого я застрелил, был не только подельником мужа, но и ее любовником — и она настолько его любила, что готова была ради него спать со мной и даже притворяться ко мне неравнодушной.

Женщину ту я сильно ненавидел и желал ей много зла. И когда узнал, что она умерла через год после моего отъезда при подозрительных обстоятельствах, нисколько о ней не сожалел. Лишь радовался, что кто-то другой, не я, будет заниматься расследованием и вместе с дежурным патологоанатомом рассматривать в судебном морге ее недолго принадлежавшее мне тело.

Но суть не в женщине. Суть в книге, которую я недели две назад взял в нашей библиотеке. Взял ради нескольких цитат, но книга оказалась неожиданно хорошо написанной, я увлекся и прочитал ее от корки до корки, будто роман, а не специальный юридический труд. Дочитал, пожалел, что интересная книга кончилась и придется опять браться за постылый труд, вздохнул, перелистнул машинально страницу, глянул в выходные данные… и замер. Книга была издана тем самым издательством, где работала моя недоброй памяти подруга, в том самом году, когда я там служил, и редактором ее была, разумеется, она.

Не знаю, может быть, если бы я с самого начала знал, что она редактировала эту книгу, я бы не стал ее брать, может — ограничился бы нужными цитатами и не прочитал от корки до корки, а может, посмеялся бы над давно забытыми огорчениями — что мне та мертвая женщина теперь в самом деле? какое дело мне до нее? — и принялся за чтение с удвоенным удовольствием. Но оттого, что я вначале прочитал с удовольствием книгу, а уже после узнал, кто ее издал, я несколько дней испытывал неприятное чувство — будто меня снова обманули, снова заставили проникнуться к человеку добрыми чувствами, а потом окатили презрением и равнодушием.

Примерно то же чувство испытывал я теперь. Все это время, начиная со звонка Ирины Аркадьевны, я гадал, кто из друзей обо мне позаботился, кто порекомендовал — и почему именно меня? Но я искал среди друзей — а рекомендацию дал человек, который имеет право считать себя моим врагом. И наш разговор подтвердил это. А значит, не добрыми намерениями он руководствовался, значит, ничего хорошего это приключение мне не сулит… кроме десяти тысяч долларов, конечно.

Однако и скромного удовольствия, которое доставляли мне мысли о деньгах, Горталов меня лишил, потому что рядом с тем, что ему заплачено за меня, мои десять тысяч обратились в ничто.

Горталов, довольный произведенным впечатлением, уже ушел, приказав официанту, чтобы все съеденное и выпитое мною было записано на его, Горталова, счет, а я все сидел, тупо размешивая длинной полупрозрачной сиреневой ложечкой давно растаявшее мороженое.

Никаких умных мыслей в голову не приходило. И только одним соображением я пытался утешить себя: сколько бы Горталову за меня ни заплатили, торговал он без моего согласия, и вряд ли его хозяевам понравится, если их деньги пропадут даром. А значит, лучшее, что я могу сделать, чтобы лишить Горталова хотя бы чести хорошо оплаченных заслуг, не делать ничего. Потратить полученную тысячу — и будь что будет. Как-нибудь не пропадем. Но зато никто — и Горталов в особенности! — не скажет потом, что я ему чем-то обязан…

Так бы я, наверное, и поступил, но тут незначительное происшествие резко изменило ход моих мыслей.