Екатерина Островская - Желать невозможного Страница 15

– Вот все, что есть. Здесь почти восемьсот рублей.

Клара Петровна даже не взглянула на деньги, но и не отказалась.

– Подожди меня внизу, я сейчас спущусь, а потом мы поедем куда-нибудь. Только мне домой заскочить надо – переодеться.

– Это уж, Клэр, без меня, – вздохнул Олег, – у меня теперь есть сын, и мне надо заботиться о нем. К тому же тратить по восемь тысяч за вечер мне не по карману. Прости и спасибо еще раз.

Клара Петровна посмотрела на него с удивлением:

– Пожалуйста, езжай куда хочешь. Но если считаешь, что на этом все закончилось, то ты глубоко ошибаешься. Комиссия дала свое согласие, но решение может быть пересмотрено. Есть испытательный срок, есть целый перечень условий…

– Я понял, – кивнул Иванов, – желаю приятно провести вечер.

Дама в галстучном платье стояла в коридоре и шептала другой такой же чиновнице в самое ухо:

– Сейчас он стриптизером работает, а вообще закончил академию внешней разведки. У него такие мышцы на живо…

Дама заметила проходящего мимо Иванова и окликнула его:

– Все вопросы решили?

Олег кивнул.

– А теперь куда направляетесь?

Это походило на допрос с пристрастием.

– Куда направляетесь? – повторила дама в платье с галстуком.

– Пресс качать, – ответил Олег.

Он заехал домой, набил чемодан, с которым ездил в Абхазию, своими вещами и отправился на Московский проспект. Войдя в квартиру Лены, сразу же набрал номер телефона Верочки.

– Все документы оформлены. Теперь я – законный отец Олежки, а не просто его опекун. Можете привозить его домой. А я уже сюда перебрался.

17

Ребенка привезли рано утром. Иванов уже собирался выходить из дома, когда позвонил Николай:

– Мы здесь. Сейчас во двор въезжаем.

С выходом на работу пришлось подождать. Олег смотрел в окно и видел, как к подъезду подкатила серая «девятка», из которой вышла Вера с дочкой, а потом Олежек. Мальчик поднял голову и посмотрел вверх, на окна своей квартиры. Иванов отпрянул за штору, и сердце его сжалось. Сейчас маленький мальчик поднимется домой, надеясь увидеть маму, а встретит его – чужого человека, который будет стараться понравиться ребенку, из кожи лезть, а результат все равно нулевой. Только сейчас, находясь в чужой квартире, Иванов понял: жизнь его не просто изменилась, а и вовсе закончилась. Теперь свободного времени, посиделок с друзьями на холостяцких квартирах, кружки пива после окончания рабочего дня в уличном кафе или в прокуренной забегаловке совсем не будет. Придется позабыть о нескором утреннем пробуждении по выходным и о скоротечных романах… Пригласить домой девушку тоже проблематично, то есть заманить кого-то в дом, может, и удастся, но оставить до утра – вряд ли. И вообще, какую семейную жизнь можно планировать: кто захочет выходить замуж за человека, воспитывающего чужого ребенка? Теперь даже те мелочи, на которые Олег прежде не обращал никакого внимания, приобретут особое значение: раньше он не обременял себя приготовлением обедов и уборкой квартиры – теперь же придется тщательно следить за питанием, за чистотой, заниматься стирками, ежедневно гладить свои брюки и рубашки, и не только свои. Но главное, что вошло в его жизнь, – это ответственность не только за свою жизнь или за жизнь вверенных ему больных, но и за жизнь маленького незнакомого мальчика. Ответственность за его здоровье и благополучие.

Прозвенел звонок в дверь. Иванов открыл. На пороге стояли Вера и Николай. Прежде чем войти, Николай слегка подтолкнул мальчика в спину:

– Заходи, Алик! Смелее, ведь ты же домой вернулся.

Мальчик зашел осторожно, огляделся и прислушался, ожидая, вероятно, встретить маму. На Иванова он не обратил никакого внимания, словно и не было в квартире незнакомого мужчины. Потом Олежка прошел по коридору и свернул в свою комнату.

– Мы ему сказали, что мама уехала далеко и долго не вернется, – объяснила Вера, – мне кажется, он не поверил. Не плакал, не спрашивал ничего. Кивнул только…

– Мне на работу пора, – ответил Иванов, – больные ждут. А вы, насколько возможно, задержитесь. Не надо спешить – поживите здесь. А то, боюсь, если вы уедете внезапно, то ему станет еще хуже.

Вера оглянулась на мужа, и тот кивнул.

– Неделю сможем, – произнесла она, – а потом нам надо в Москву возвращаться. У Коли работа теперь хорошая, да и я нашла неплохую, пообещала с начала сентября выйти. Если не сдержу слова, они другого человека найдут.

– Может, вы в Питер переберетесь? – с надеждой спросил Олег.

Супруги переглянулись, словно ожидали подобную просьбу, а потом Николай ответил:

– Мы думали об этом, но увы… Слишком многое теперь связывает нас с Москвой. Не только работа, хотя это в первую очередь, но и обязательства. Я в строительной фирме теперь работаю, оклад большой, только я получаю немного – все уходит на погашение стоимости квартиры, которую они оформили на меня. По условиям контракта я обязан отработать десять лет. Если уволюсь досрочно, то лишаюсь квартиры и денег, которые вносил. На квартиру и деньги можно было бы наплевать, но я слово дал.

– И потом, – вздохнула Вера, – страшно все опять начинать с нуля.

Олегу Богумиловичу тоже было страшно. Он тоже начинал с нуля. Теперь он должен заново прожить то, что с ним уже было однажды, но только он будет смотреть на свое будущее со стороны, увидит, как ребенок растет, листает книги, гоняет мяч во дворе, оборачивается вслед пробегающим мимо девочкам. Взрослый человек будет следить, как рушатся его собственные мечты, потому что все, о чем он мечтал когда-то, уже не сбудется. Мальчика жалко, безумно жалко маленького сироту, у которого теперь никого на свете, кроме чужого человека, вздыхающего о своем будущем, проскользнувшем мимо.

Олег продолжал размышлять об этом, когда ехал на работу в тесной маршрутке, когда обходил больных и когда сидел в кабинете за чужим столом. Он привыкнет к ребенку, возможно, даже полюбит его, и Олежка наверняка оттает, но станет ли он сам хорошим отцом? Вопрос, на который ответа у Иванова не было.

В середине дня кто-то подошел к двери кабинета и осторожно подергал ручку. Перед этим никто не постучал, и даже шагов подошедшего Иванов не слышал.

Потом прозвучал негромкий голос молодой медсестры, вероятно, той самой, с которой спал Грецкий:

– Заведующий отделением где-то здесь: я поищу его.

Иванов вспомнил, что запер дверь кабинета на ключ, и пошел отворять.

В коридоре стоял Владимир Адамович Шумский.

– А мне нужен вообще-то Аркадий, – произнес он негромко и обернулся вслед уходящей сестре, словно именно она виновата в том, что в кабинете завотделением находится посторонний человек.

– Грецкий в отпуске, – напомнил старику Олег, – вернется дней через двадцать.

– Да-да, – согласился Владимир Адамович, – он что-то такое говорил, но я, видать, запамятовал.

Он снова взглянул на перспективу больничного коридора, по которому в ожидании обеда бродили несколько больных. А затем произнес скороговоркой:

– Позвольте мне все-таки войти, молодой человек, не будем же мы на пороге беседовать, право слово.

Иванов посторонился. Шумский вошел в кабинет, быстро пересек его и опустился в кресло за рабочим столом заведующего отделением. Олег сел на стул для посетителей.

Владимир Адамович обвел кабинет быстрым взглядом и вздохнул. Выдержал паузу. Посмотрел на Олега и еще раз вздохнул.

– Я все-таки хочу вернуться к тому печальному случаю…

– Со мной не надо, – попросил Иванов, – вернется Грецкий, с ним и разговаривайте.

Они смотрели друг другу в лицо, и каждый не отводил взгляд. Олег поразился тому, как изменился Владимир Адамович с того времени, как он его помнил. Когда-то величественный, с гордой осанкой, неторопливый в движениях, теперь он казался маленьким суетливым старичком, которого уличили в краже варенья из чужого шкафа. Глаза Шумского выцвели, казались совсем прозрачными и слезились на ярком свете.

– Я ведь тоже здесь когда-то работал, – произнес Владимир Адамович, – пятьдесят с лишним лет прошло. Здесь такие хирурги были! Равикович, Штейнбок и еще… этот, как его… фамилию сейчас забыл… Михаилом Лазаревичем его звали. Такие я вам скажу, батенька, врачи! У них было чему поучиться: у всех огромная фронтовая практика была. Но потом стали в стране бороться с космополитами, и всех погнали. А еще врач Семенович был. То есть была, потому что она женщина. Ее тоже погнали. Меня сделали заведующим кафедрой… То есть отделением. Но я недолго здесь был. Год, вероятно…

Иванов взглянул за окно, где сияло солнце. «Зачем ты мне все это рассказываешь? Оправдаться хочешь или просто нашел собеседника, потому что дома скучно и никто из домашних тебя слушать не хочет: ты уже надоел всем своим домашним. Тебе восемьдесят лет, осталось немного, из ума выжил, но жить хочешь, как и все люди. А молодая женщина из-за тебя…»

– А ведь я вас хорошо помню, – произнес Шумский, – вас ведь Олегом зовут. Не так ли?