Эд Макбейн - Озорство Страница 15

Каждый четвертый осевший здесь негр родился за границей.

Каждый четвертый. Вот и попробуйте сосчитать, сколько их.

Гайанцы же совершенно не говорят по-английски, они чирикают только на непонятном креольском наречии. А индийцы, иммигрировавшие в Америку через Гайану, говорят на хинди или урду. Какой полицейский, черт побери, поймет хоть слово, допрашивая этих новоявленных американцев? Что уж там говорить о корейцах, китайцах и вьетнамцах, беседовать с которыми все равно, что с марсианами.

Каждое утро вы ездите по линии метро номер семь из Маджесты в центр города и встречаетесь в вагоне с иммигрантами из стран третьего мира. Как-то раз ведущий ночного телевизионного ток-шоу шутливо назвал линию номер семь Экспрессом Объединенных Наций. Но ездившие этим поездом иммигранты так и не поняли, что он имел в виду. В другой раз по радио выступил мэр и заявил, что резкие изменения в составе городского населения дают прекрасную возможность наблюдать результаты взаимного влияния различных этнических культур, соотношение представителей которых так же быстротечно, как картинка в калейдоскопе. Никто из слушателей не понял, что он, черт бы его побрал, хотел этим сказать.

И Браун тоже не разобрался, о чем толковал мэр.

Браун знал только, что в прежние времена люди приезжали из-за границы в Америку с твердым намерением укорениться там. Они зарабатывали себе на жизнь, обзаводились семьями, изучали язык, на котором говорили местные жители — короче, становились полноправными гражданами, вносили свой посильный вклад в развитие города и нации.

Современные же иммигранты, заявившиеся в США из Латинской Америки и островов Карибского моря, предпочитают оставаться гражданами стран, где они родились, курсируют, словно дипломаты, из страны в страну, создают микросемьи в США и содержат макросемьи у себя на родине. Другими словами, подавляющее большинство обосновавшихся в городе иммигрантских землячеств не заинтересованы в том, чтобы влиться в американское общество. Попробуйте застрелить торговца наркотиками, промышляющего в районе, заселенном преимущественно выходцами из Санто-Доминго, и тотчас же весь район в знак протеста запестрит красно-бело-синими флагами Доминиканской Республики, и нигде не будет звездно-полосатого флага США. Неудивительно, что так много стен в городе загажены стеномараками. Раз это не наш город, значит, можно гадить, где попало.

У гаитянина оказалась зеленая карточка, по ней и установили его личность. Жан-Пьер Шандрон. Браун поинтересовался, не фальшивка ли это. Потому что документ такого типа можно купить за 25 баксов, а то и дешевле. Пакетик с героином стоит максимум пять баксов, а доза кристаллического кокаина — 75 центов! Это называется шестибитовый[9] кайф. Никто не продаст вам леденцовую палочку за шесть битов, но этих денег будет вполне достаточно, чтобы начать умерщвление мозга, когда вам это заблагорассудится. Вы бросаете двадцатипятицентовики, а то и даже пяти— и десятицентовики, и вам в щель под запертой дверью просовывают трубочку с кокаином. Не принимаются только одноцентовики, потому что такая мелочь делает выручку слишком громоздкой и тяжелой. Только поэтому.

Крупные воротилы завоевывают новые рынки, продавая поначалу свои товары по смехотворно низким ценам. Так и мелкие торговцы наркотиками соблазняют дешевкой начинающих наркоманов. Заходи, приятель! Ты можешь взлететь на луну за свои паршивые шесть битов. Хочешь? Ну так попробуй. Купи и взлетишь. А, может быть, ты желаешь героин?

Мы можем предложить тебе чистейший порошок, белый, как фата невесты. Ты можешь вдыхать его с зеркала, как кокаин, — такой он чистый. И не нужно садиться на иглу, приятель.

И никакая зараза тебе не страшна. Платишь пятицентовик и вдыхай себе на здоровье эту дрянь. Неужели откажешься?

Миновали дни, когда вам было достаточно 10-центового пакетика, а теперь пожалуйте на тусовку наркоманов!

— Ты чего разорялся в той лавке, а? — спросил Браун гаитянина.

В этот момент зазвонил телефон.

— Восемьдесят седьмой участок. Кар...

— Пожалуйста, не кладите трубку, — прозвучал голос Глухого. — Я хочу вам помочь.

— Да что вы говорите!

— Я хочу предотвратить страшную катастрофу.

На дисплее АОН появился тот же номер телефона, что и в прошлый раз. «Неужели он, действительно, звонит из парка?», подивился Карелла. Нет, Глухой не настолько глуп, чтобы торчать на одном и том же месте. Выходит, лейтенант прав. Нужно игнорировать этого сукина сына и...

— Благодаря мне вы легко с этим справитесь, — продолжал Глухой.

— Спасибо, — сказал Карелла.

— Не вздумайте хитрить со мной.

— Я вас слушаю.

— Роман называется «Страж и ярость». Научная фантастика. Вам нравится научная фантастика?

— Иногда мне кажется, что вы сами явились из научной фантастики, — ответил Карелла.

— Я не поклонник этого жанра, — продолжал Глухой, — но мне кажется, что его наивность и непритязательность должны импонировать вам. Его автор — боливиец Артуро Ривера. Вам непременно нужно будет прочитать первую главу этой книги. Думаю, она вас заинтересует.

— Почему я должен...

Глухой, не дав закончить, повесил трубку.

— Кто-нибудь говорит здесь по-французски? — спросил Браун, обращаясь к четырем стенам.

— Va te faire foutre[10], — произнес гаитянин.

В этот момент через проход в барьере в помещение вошли Мейер и Хейз.

— Вы говорите по-французски? — спросил их Браун.

— Oui[11], — ответил Хейз.

— Поговори с этим парнем. Ладно?

— Я уже исчерпал свой словарный запас, — разочаровал его Хейз.

— А ты?

— По-французски говорит моя жена, — сообщил Мейер.

— Никто не желает мне помочь.

Мейер подошел к телефону, набрал номер Отдела розыска без вести пропавших и попросил пригласить к аппарату Гастингса, детектива, с которым он разговаривал утром. За его спиной Карелла расспрашивал гаитянина по-итальянски, Хейз — по-испански, а Браун упрашивал сержанта отряда патрульных поискать среди его подчиненных человека, говорящего по-французски.

— Гастингс, — услышал наконец Мейер голос из трубки.

— Это Мейер из 87-го участка. Я вам уже звонил сегодня утром. Около восьми. Помните? Спрашивал, есть ли у вас какие-нибудь данные на Джона Доу[12], называющего себя Чарли. Это парень...

— В такую рань я собственное имя едва помню, — сообщил Гастингс.

— Старик примерно 75 лет от роду, помните, мы говорили о нем?

— А, так что нам о нем известно? К нам пока не поступило никаких сведений о людях но имени Чарли.

— Вы тогда еще как-то выразились насчет эпидемии.

Помните?

— Ничего не помню.

— Что вы хотели этим сказать? Насчет эпидемии?

— Понятия не имею.

— Почему вы употребили слово «эпидемия»?

— Наверное, потому, что это уже стало эпидемическим явлением. Иногда мне кажется, что все жители нашего проклятого города постепенно исчезнут с лица земли.

— Когда я вам сказал, что этому парню Чарли приблизительно 75 лет, вы взорвались: «Что за чертова эпидемия!»

Вспоминаете?

— Смутно.

— Почему вы так сказали? У вас есть другой 75-летний Джон Доу?

— Да, да, вспомнил наконец.

— Другого Джона Доу?

— Некую Джейн Доу.

— А это кто такая?

— Патрульные из 86-го нашли эту старушку в зале ожидания железнодорожной станции «Уитком-Авеню» и отвезли ее в Неотложку. Врач из этой больницы спрашивал у меня, есть ли у нас какие-нибудь сведения о ней.

— Когда это было?

— Кажется, рано утром в четверг. Все начинают утро с телефонных звонков. С чего бы это? Я только начал пить кофе, а тут телефон зазвонил как бешеный.

— Значит, в четверг на помойку выбросили старушку, а сегодня — беднягу Чарли. Так вот что вы имели в виду, говоря об эпидемии?

— Вышвыривание стариков на помойку. Да. А без вести пропавшие — это наша постоянная эпидемия. Ей конца-края не будет.

— Не помните, с кем вы разговаривали в Неотложке?

— Вы мне голову прогрызли. Хватит об этом, — отрезал Гастингс.

Этим утром в одиннадцать пятнадцать в приемном покое Старой Неотложки было только три пациента. Беременная женщина, которую столкнул с лестницы ее любовник, и двое наркоманов, потребителей героина, отравившихся плохо очищенным зельем, которое привезли из Азии и Колумбии. В наше время ни один уличный торговец не продаст вам хорошо очищенный наркотик. Пока зелье дойдет до наркомана, не один посредник нагреет на нем руки. Эти двое старых приятелей по игле, страдавшие теперь в приемном покое, ввели себе в вены несравненно более сильный наркотик, чем те препараты, которые потребляют двести тысяч городских любителей героина. Когда они наконец сообразили вызвать скорую помощь, один из них уже посинел. Старший дежурный врач оставил их на попечение опытных врачей-индийцев и вместе с Мейером поднялся по лестнице на второй этаж.