Андрей Кивинов - Три маленькие повести о любви Страница 15

"Милый папа" пил лет десять, загнал в гроб мать, доведя ее до инфаркта, а теперь взялся за Катю. Когда-то он работал на стройке, где и сел на стакан. После увольнения за прогулы с трудовой деятельностью покончил раз и навсегда, но любовь к выпивке сохранил, уверенно неся ее по жизни.

Мать бегала к участковым, таскала батю к наркологам, тайком ходила к экстрасенсам. Без толку. Батя начал пропивать вещи, в том числе и Катины. Ладно бы просто пил, скотина, так еще и права, нажравшись, качал. С мордобоем и визгом. На улице-то боялся качать, один раз попробовал и схлопотал в рог от каких-то ребяток. Месяц в больнице валялся. Мать хоть немного спокойно пожила. Зато потом началось… Буянить на улице предок теперь боялся, отыгрывался на домашних. Один раз вены вскрыл, мать успела "скорую" вызвать, откачали дурака. Лучше б не вызывала, лучше б сдох…

Нынче милый папочка таскал деньги у Кати. Когда та прятала, начинал воспитание: "Ты, сучка, у меня в ногах должна валяться, я отец твой! Понимаешь – отец! Растил, кормил, обувал! Сопли вытирал да задницу! А где ж доченькина благодарность, а? Где о старике забота?"

Потом в ход шли кулаки. К воспитанию Катя давно привыкла и никак на него не реагировала. Когда у бати наступали совсем критические дни, она уходила к подруге. Батя пропил все, что можно было пропить. Вплоть до бельевых прищепок. Наиболее ценные вещи из своего гардероба Катя хранила у той же подружки.

Когда он случайно узнал, что Катька крутит шашни с ментом, начал плаксиво разоряться:

"Что, доченька, упечь отца хочешь? Отцовское тебе спасибо, доченька". – "Да нужен ты нам, козел. Сопли утри лучше…"

Алексею Катя почти ничего не рассказывала об отце. Да и домой приглашала всего один раз. Дала папику денег на бутылку, лишь бы свалил из квартиры. Леша, в общем-то, все понял, слепым надо быть, чтоб не понять. Из деликатности спрашивать ничего не стал. Как-то разок предложил помощь: "Давай устроим Сергею Михайловичу два по пятнадцать. Или три. Да не лет, Боже ты мой. Суток! Ты хоть немножко отдохнешь. Я так вижу, что живется тебе с ним не очень".

"Не надо. Отец все-таки".

Про рукоприкладство Катя и подавно молчала. Ничего, немножко осталось терпеть. Поженятся они с Лешкой, снимут комнату, а этот пускай тут как хочет. Может, когда с голодухи пухнуть начнет, поумнеет, на работу пойдет. Вряд ли, но пока она здесь, так и будет по карманам ночью шакалить.

Катя сняла свитер, накинула халат и пошла в ванную.

– "Я ударила его сковородой по голове и рукам. Яйца разлетелись в стороны". – Буров, зацепившись за цитату из протокола, взглянул на Величко. – Какие яйца?

– Со сковороды. Там же написано, – обиженно пояснил Стае. – Она яичницу жарила, а соседу приспичило.

– Вызовешь соседку и переспросишь нормально.

Буров, работавший шефом криминальной милиции в отделе, в свое время закончил филфак университета и терпеть не мог стилистических и орфографических ошибок в документах. Стас не понял, что от него хотят.

– А чего ее переопрашивать? Как было, так и написал. В чем проблемы-то?

– В яйцах, – шепнул сидящий рядом Данилов.

Буров перевернул страничку своего еженедельника. Данилов минут на пять опоздал на утреннюю сходку и, о чем шла речь в прологе, не знал. Но наверняка никаких сенсаций. Коллеги-опера сидели со скучными лицами, стало быть, все в норме.

– Вчера был на совещании по итогам двух месяцев. Поздравляю. Мы на твердом последнем месте. Особенно по тяжким преступлениям. Дали месяц сроку для исправления.

– Бытовух мало, – привел аргумент в защиту чести и достоинства отдела старший оперуполномоченный Федя Машков. – А как без бытовух?

– Привыкли на бытовухах да на мелочевке выезжать. В других отделах бытовух не больше. Ты вот, Федор, что раскрыл в этом месяце?

– Много чего. Наркота у Крюкова, кража в универсаме…

– У Крюкова? Так его постовые задержали с наркотой, ты только объяснение взял да следователя вызвал. А в универсаме продавцы на контроле отличились. Твоя-то работа где?

– Оформлял.

– Чем тогда ты от Ирины Петровны отличаешься?

Ирина Петровна служила в отделе секретарем.

– Тем, что усы носишь? И штаны вместо юбки?.А ты, Станислав Иванович, зря улыбаешься, у тебя вообще за этот месяц сплошные баранки.

– Как баранки? – возмутился Величко. – А вчерашнее убийство?

– Нашел чем хвастать! Что ты, убийцу вычислял или гонялся за ним? В чем твоя работа? На месте происшествия засветился? Данилов хоть людей опросил, а ты?

– Кстати, что с мужиком-то? С Буковским? – вспомнил Алексей.

– В изоляторе пока. На трое суток. Следователь задержал.

– А что, сразу подписку нельзя было дать? У мужика жену, можно сказать, на глазах оттрахали… Кто следователь?

– Сметанин.

– Блин, как просишь кого арестовать, так хрен в ступе, а кого не надо – только вьет. Говнюков всяких – на подписку да под залог, а нормальных людей – на нары. Конечно, что с Буковского возьмешь? Лыжи только, без торговой наценки.

– Какие лыжи?

– Он лыжами торгует.

– А… Не знаю, следак нам докладывать не обязан. И не докладывает. Мужика-то зря закрыл, я согласен.

– А этот как себя чувствует? Раненый?

– Пришел в себя, даже говорить начал, – ответил Стае. – Я сейчас в больничку поеду опрашивать.

– Возьми сразу справку уточненного диагноза, Сметанин просил, – напомнил Буров.

– И спроси, куда они "гайки" дели, которые с бабы сняли, – добавил Данилов.

– Если скажет. Колоть-то его в реанимации вряд ли получится. Можно, конечно, шланг пережать какой-нибудь незаметно…

– Пережми. Еще раз напоминаю про оперплан, – подвел черту Буров. – Разбиться, но сделать надо. Если и здесь провалим, расформируют нас за бесполезностью. И раскрытие по оперданным давайте. Это наш хлеб, наше лицо. Все, по местам.

Возле кабинета Данилов увидел Надю с белым пакетом в руках.

– Здравствуйте, – она кивнула Алексею, – а Костя еще здесь?

– Нет, он в изоляторе, это рядом с райуправлением.

– Мне следователь говорил что-то про изолятор, но вы ж понимаете, я ничего вчера не соображала. Ему можно пакет передать?

– Да, конечно. Пройди, я запишу адрес, тут недалеко.

Алексей открыл кабинет, кивнул Наде.

– А что Косте будет, не знаете?

– Не знаю. Послезавтра отпустят. До суда. Может, до суда и не дойдет, так дело прекратят, но маловероятно. Все-таки труп… Вот адрес, – Данилов протянул Наде бумажку.

Она задержалась на пороге, что-то собираясь спросить, но так и не спросила, шепнула: "спасибо" – и вышла из кабинета.

"Жили себе люди, никого не трогали, любили, работали… Выйди Надя на пять минут позже от подружки… Кто-то скажет – стечение обстоятельств. Я ничего не скажу".

Алексей сходил в дежурку, получил парочку свежих заявлений и парочку свежих анекдотов.

На обратном пути столкнулся с протухшей личностью, судимым господином Павлом Студневым по кличке Стульчак. Наверное, в преступном мире клички вешаются не случайным манером, ведь в них зачастую довольно точно отражается сущность фигуры.

Студневу кликуха Стульчак весьма подходила. По слухам, получил он ее в камере, после первого визита туда за кражу сумки с соседского балкона. В камере отсутствовал евростандарт, и вообще какой-либо стандарт, а параша и подавно не удовлетворяла нормальным требованиям эстетики. Для нормального оправления большого физиологического процесса была необходима дополнительная опора, чтобы не загреметь с конструкции в собственные фекалии. Дополнительной опорой старший по кубрику назначил Пашу Студнева как наименее авторитетного члена экипажа. За что тот и удостоился своего благозвучного погоняла.

На первый раз судья Стульчака простил, ограничив срок наказания временем пребывания под стражей, то есть четырьмя месяцами нахождения в следственном изоляторе. Студневу в неволе жутко не понравилось, и во избежание следующего приглашения туда он решил заручиться поддержкой местных, отделенческих оперов.

Притащился после выхода на свободу в ментов-ку, нарвался на Данилова и шепнул пароль: "Я свой. Был завербован царской охранкой во время пребывания в "Крестах". Готов к тесному сотрудничеству". Данилову, только что пришедшему на службу в отдел, свои люди были нужны позарез, поэтому от предложения Стульчака он, конечно, не отказался. После недельной проверки со Студневым было подписано соглашение о партнерстве.

Партнером Стульчак оказался никчемным, информация, получаемая от него, больше походила на выдержки из самых желтых газет. Оттуда Паша ее и брал, занимаясь откровенным плагиатом. Но гонорар требовал исправно. Деньги Студнев в основном пропивал – к спиртному агент относился крайне трепетно.

Данилову в конце концов надоело узнавать газетные новости в Пашином пересказе, да еще платить за это государственные деньги, о чем он и сообщил Стульчаку. "Платить буду. Но погодя. Когда проверю донос". Студнев загрустил и обиделся. Он ведь с чистым сердцем, можно сказать, от души… Но увы.