Фридрих Незнанский - Заложник Страница 15

— Ты красивая, вероятно, поэтому и нет нужды заниматься опасными поисками. Помнишь, кажется, в «Коньке-горбунке»: ты свистни, себя не заставлю я ждать, так?

Она посмотрела ему в глаза пристально, подмигнула и сказала, словно с укором:

— Обязательно надо свистнуть? А так уже и непонятно? — и, вдруг наклонившись ближе, произнесла почти зловещим шепотом: — Я тебе эту Верку еще хорошо припомню… Массаж ему… Ты и понятия, вижу, не имеешь, что такое настоящий массаж, мальчик…

Турецкий почувствовал, что неудержимо краснеет, и громко засмеялся, закрыв лицо ладонями, чем, естественно, сразу обратил на себя внимание. Продолжая смеяться, сказал Валерии:

— Нет, ну так рассказывать я, пожалуй, никогда не научусь! Ай, умница!

— Что? Что? — раздались голоса. — О чем у вас речь?

— Чудный анекдот!

— Расскажите и нам, Лера! Ну, пожалуйста!

— Старик, что ты сделал с моей женой? — воскликнул и Игорь. — Кажется, ты вернул ее к жизни! Она смеется! И даже анекдоты рассказывает?! А с утра была мрачнее тучи! Ты у нас волшебник, старик!

Валерия действительно смеялась, закрыв лицо руками, подобно Турецкому. Отмахнулась от слишком настырных приставал.

— Потом расскажу…

Всем было отчего-то весело. Но только один взгляд смутил Александра Борисовича — взгляд его собственной супруги. В глазах Ирины Генриховны любой проницательный человек определенно прочитал бы жгучую иронию. Но таковых в данный момент рядом не было, что Турецкого отчасти и обрадовало. А тут за столом возникло решительное шевеление, народ стал подниматься, чтобы сделать, как говорится, «перерывчик небольшой», немного размять ноги, покурить, хотя никто себе не отказывал в этом удовольствии и за столом. Словом, щекотливая ситуация как-то развеялась сама собой.

Турецкий подошел к Ирине, Валерия куда-то отлучилась, возможно, по хозяйским делам. Позвала с собой и Ольгу. Та ушла недовольная.

— Ну как, тебе с ним не скучно? — поинтересовался Турецкий, кивая на довольного Игоря. — Еще не заморочил тебе голову своими сальдо-бульдо?

— Слушай, Турецкий, — притянув к себе его голову руками, сказала Ирина в самое ухо, — у меня такое ощущение, что лучше бы нам не оставаться здесь на ночь, а потихоньку отправиться домой. Как? Или у тебя возникли некие планы охмурения местных баб?

— Ирка! — возмущенно ответил Александр. — Можно подумать, что ты меня первый день знаешь! Да чтоб при тебе, да на твоих глазах! За кого ты меня принимаешь?!

— Шурик, не надо. Ты еще рот открыть не успеваешь, а я уже знаю, что ты собираешься сказать, вот так. А потом я же видела глаза Лерки. Она же вся истомилась от твоего соседства. Не надо быть свиньей, Шурик. И вообще, цени хорошее к тебе отношение… Господи, как вы, мужики, просто обожаете все вокруг себя портить! В общем, так, я сказала, а ты поступай по собственному усмотрению… Вот, кстати, и Игорь рассказал мне кое-что о своем предложении тебе. И я подумала, что, возможно, такой шаг позволил бы тебе снова ощутить себя на коне…

— А ты полагаешь, что я совершаю ошибку, продолжая работу в Генеральной? Это для меня новость, дорогая.

— Нет, я думаю совсем не об этом. Вероятно, каждый человек должен время от времени что-то менять…

— Женщин, к примеру…

— Турецкий, сейчас ты у меня получишь в глаз. И по мерзким твоим ручонкам — тоже! Я совершенно о другом. Ты никогда не будешь ни заместителем Генерального прокурора, ни самим генеральным, потому что не хочешь этого. Так что же, значит, достиг потолка? А тут тебе предлагают новую интересную работу, где с твоим опытом и знаниями…

— Мне все ясно, дорогая! Ты права, как прав и тот, кто тебе пел свои арии за столом. Я же не отказываюсь категорически, верно? Но подумать-то мне можно? Или и этот процесс вы хотите взять на себя? Смотри, как перестану думать, так пойду по бабам! Сама же и виновата будешь… Но ты другого не замечала… А это чрезвычайно важно.

— Что же именно пролетело мимо моего взора?

— А то, что большинство из здешних, по моим наблюдениям, полные импотенты. Или если еще не полные, то весьма перспективные в этом отношении. Так ты что же, и мне такой судьбы желаешь?

— Турецкий, по-моему, уж эта участь тебе не грозит никогда. По определению. Поэтому не забивай мозги чепухой, а думай о том, что у нас подрастает дочь, что я у тебя тоже хочу пожить на такой вот примерно вилле, поездить на острова, не отказывать себе в необходимом…

— Да, дорогая, — тяжко вздохнул Александр, — тут ты абсолютно права. И мой ернический тон не принимай во внимание. Просто я с этой публикой не могу разговаривать серьезно. Ты ведь не знаешь, а я-то знаю, что они не знают, что я знаю то, что знают обо мне они… Во выдал! Но и ты меня не выдавай, ладно? А я обещаю тебе подумать… Да, слушай, вы ведь плавали там, в бассейне?

— Я плавала, а какое это имеет значение?

— А Валерия, значит, на бережку сидела? Испортить прическу боялась?

— Тебе-то какое до этого дело, Турецкий? — подозрительно посмотрела на него жена.

— Нет, я просто подумал, что у них тут, наверное, личный парикмахер… на все случаи жизни…

— Вот именно, личный! — ядовито подтвердила Ирина. — Но меня теперь другое интересует. Почему это ты, супруг дорогой, замечаешь прически у кого угодно, кроме своей законной жены? Он ведь и мне, между прочим, укладку сделал сразу после купания! И бесплатно! Вот так! Такой симпатичный мальчик! И какой талантливый! А руки!.. Просто золотые!

— Ну да, конечно… Нет, то, что ты здесь самая красивая, это я сразу отметил, вот только сказать не успел. И вообще, если честно, куда им всем до тебя, дорогая!

— Ох, какой ты все-таки, Турецкий! И откуда у меня столько терпения?! Сама не понимаю…

— Вообще-то, по правде говоря, я тоже… с трудом понимаю…

9

Он прилетел неожиданно. Маленький, раскрашенный в оранжево-розовые, праздничные цвета самолетик высоко в небе, прямо над поселком, сделал круг и стал взбираться еще выше…

Но прежде чем он появился, в застолье тучей саранчи налетело младшее поколение. Раздался приближающийся оглушительный рев мотоциклетных моторов, он был слышен и раньше, но издалека, и потому на него никто и не обращал особого внимания. Молодежь развлекалась. На бордюре, как заметила еще раньше Ольга. А бордюр — это, оказывается, так у них тут называют кольцевую асфальтовую дорогу по внутреннему периметру кирпичной ограды. Есть и второй бордюр, он проложен с внешней стороны, но там они устраивать свои гонки не любят. Причину объяснил Игорь, когда сидели в парилке.

Дело в том, что за жизнью поселка Солнечный весьма ревниво наблюдают местные деревенские жители. Правильнее сказать, немногие оставшиеся в тех разоренных старых деревнях, которых тут было при советской-то власти больше десятка, а теперь всего три и осталось, и в каждой — несколько изб, да и те на ладан дышат. Это если говорить про коренных жителей. Но есть также и приезжие. Некоторые, к примеру, из ближнего зарубежья, где совсем уже русским житья не стало. Такие вселялись в заброшенные дома, восстанавливали их, но, к сельскому хозяйству тяги не имея, предпочитали «челночный» промысел или торговлю в близлежащих районных городках. Опять же и городские приглядывали себе здесь подходящие участки под дачи, рушили старье и возводили на пустырях щитовые времянки. Другие строили кирпичные владения. Словом, всяк пыжился на свой лад, исходя из толщины кошелька и личных архитектурных амбиций. Не замки, конечно, как в Солнечном, но жить можно. А почему нет?..

Так вот, у всей этой разношерстной публики почему-то именно Солнечный, хотя подобных поселков по области нынче пруд пруди, вызывал особую какую-то неприязнь. Может, потому, что залезть и украсть ничего нельзя. А как это — видеть рядом с собой, почти в руках держать и — не взять? Обидно до слез. И в охранники никого из местных жителей не брали. Секьюрити привозили специальными автобусами из Москвы, они сами охраняли «периметр», ни с кем знакомств не водили, в гости не звали, хотя всем известно было, какие красоты и удовольствия имелись за этой стеной. Ну, будто из другого государства люди жили, ничем в округе, кроме своих удовольствий, не интересуясь. А разговоры между тем шли разные…

Еще когда только начинали строительство поселка, местные власти каким-то образом умудрились назвать исконные пахотные колхозные земли бросовыми, никому не нужными. Какие им за такое решение деньги отвалили московские банкиры, оставалось только догадываться. Но что отвалили — факт! Наученный постоянным государственным грабежом, народ умел считать уже и в долларах, и, главным образом, в чужих карманах. Стало быть, прикидывал стоимость сотки драгоценной своей землицы, к которой хотя и сам не имел никакой охоты руки прикладывать, но, как та собака на сене, не желал и отдавать угодий, где еще деды трудились, за так, то есть безвозмездно для себя. Начальство на то оно и начальство, чтоб руки греть на твоей правовой беспомощности. Это и ежу понятно. Если бы, к примеру, поделились, ну тогда, может, у местных жителей иные бы отношения с банкирами сложились. Но никто ни с кем, естественно, делиться не хотел и на призыв известного экономиста времен перестройки не откликался. Поскольку ни за высокой оградой, ни по другую ее сторону, среди районного начальства, дураков не было. Зато как бы подзабытая классовая ненависть, она всегда где-то рядышком, только позови.