Николас Мейер - Пылай, огонь (Сборник) Страница 15

Когда я проснулся, был уже полдень. Я лежал с ногами на сиденье, прикрытый теплым пальто Холмса. Мой спутник сидел напротив точно в такой же позе, как я оставил его, и, глядя в окно, курил трубку.

— Хорошо выспались? — заметив, что я проснулся, он с улыбкой повернулся ко мне.

Промолчав от боли в затекшей шее, я сказал, что отлично, и поблагодарил его за пальто. Затем я решил расспросить его о наших дальнейших действиях и о том, что ему удалось выяснить,

— Останавливались мы дважды, — сообщил он. — Один раз на швейцарской границе и один раз в Женеве, где стояли едва ли не час. Если верить Тоби, Мориарти не покидал поезда.

Уж я-то отлично знал, что Тоби в самом деле не ошибался, Встав, я зашел в туалет, помылся и побрился, после чего проследовал за Холмсом в вагон-ресторан. Наличие собаки доставляло нам определенные сложности, особенно при пересечении границ, но Холмс нашел выход из положения: вверив Тоби попечению проводника и снабдив его несколькими купюрами, которые он успел обменять в

Париже, попросил принести Тоби костей с кухни. Затем мы сели за ленч, и я с тревогой обратил внимание, что и без того неважный аппетит Холмса сошел почти на нет. Но я снова постарался воздержаться от комментариев, и день пошел своим чередом. Женеву сменил Берн, после которого мы увидели дома Цюриха. Ритуал прогулки по платформе повторялся на каждой остановке, и поскольку он неизменно приносил отрицательные результаты, мы с Холмсом, хмурясь и удивляясь, возвращались в свое купе. Холмс снова и снова логически оценивал положение дел, и я, должен отметить, не мог не признать его выводы вполне здравыми.

После Цюриха мы пересекли немецкую границу, за которой последовали Мюнхен и Зальцбург. Но по-прежнему ни на одной платформе не было и следа запаха ванильного сахара.

Весь остаток дня, вплоть до сумерек, я смотрел в окно, очарованный проплывающими видами, столь отличающимися от тех, к которым я привык дома, — маленькие очаровательные коттеджи, аккуратные наряды крестьян с их остроконечными колпаками, звуки йодлей. Погода была солнечная и обещала тепло. Я удивился, что при таком климате не тает снег на вершинах, попадавшихся нам по пути, и поделился соображениями с Холмсом.

— О, этого не миновать, — прищурился он из окна на высящиеся снежные пики. — А затем пойдут лавины.

Мысль о них не доставила удовольствия, но коль скоро они были упомянуты, оказалось невозможным не развить эту тему.

Если лавину может вызвать даже легкий звук, то насколько безопасен шум проносящегося поезда? Что, если его свистки и стук колес сорвут лавину и она погребет нас?

— Вы правы, Ватсон. Довольно зловещая перспектива.

Я посмотрел на своего спутника, который тушил восковую спичку. Не было необходимости осведомляться, каким образом он угадал мои мысли. Я легко мог проследить ход его размышлений.

— Да, взгляните вон туда. — Он проследил за моим взглядом, устремленным к вершинам. — Как смешны и незначительны наши действия по сравнению с этими творениями природы, не так ли? — меланхолично продолжил он. — Представьте себе, что в этом поезде может быть дюжина гениев, чьи мысли и озарения могут оказать человечеству неоценимую службу, но по мановению мизинца Создателя эти пики обрушат свой груз на нас — и где тогда окажется человечество, а, Ватсон? К чему все это приведет?

Его охватил один из тех приступов депрессии, которые я наблюдал у него и раньше. И я ничего не мог поделать.

— Не сомневаюсь, что появятся на свет другие гении, — пробормотал я.

— Ах, Ватсон, — покачивая головой, ответил он. — Добрый старый Ватсон. Вам не страшны никакие лавины мира!

Глянув на него, я увидел, что на глазах Холмса блестят сдерживаемые слезы.

— Простите меня. — Резко поднявшись, он снова потянулся за саквояжем. В данный момент я был ему даже благодарен. «Лекарство вернет ему бодрость духа, и пока я не доставил его к венскому врачу, — не без иронии подумал я, — у меня нет против него возражений».

Вскоре после возвращения Холмса дверь в наше купе открыл высокий рыжеволосый англичанин и неразборчиво пробормотал, может ли он разделить наше общество до Линца. Он сел на поезд в Зальцбурге, но, пока обедал, все места оказались заняты. Вялым движением руки Холмс пригласил его садиться и в дальнейшем не проявлял никакого интереса к нашему соседу. Я же сделал несколько тщетных попыток завязать разговор, но на все мои старания спутник отвечал односложными репликами.

— Я был в Тироле, бродил по горам, — ответил он на один из моих вопросов, и Холмс открыл глаза.

— В Тироле? Не может быть, — сказал он. — Наклейки на вашем чемодане говорят, что вы только что вернулись из Руритании, не так ли?

Сдержанный англичанин побледнел почти так же, как и Холмс. Встав, он переложил багаж и, пробормотав извинения, сказал, что идет выпить.

— Какая жалость, — заметил я после его ухода. — А я хотел расспросить его о коронации.

— Мистер Рассендайл не расположен беседовать на эту тему, — сообщил Холмс.

— Но до чего необычный цвет волос! Он вполне мог бы стать членом Союза[7], а, Холмс?

— Не сомневаюсь, — коротко ответил он.

—- Вы говорите, что его фамилия Рассендайл? Я не заметил фамилии на наклейке.

— Я тоже.

— Но тогда каким же образом?.. — начал было я, но он остановил меня коротким смешком и взмахом руки.

— Не собираюсь делать из этого тайну, — сказал он. — Просто я узнал его, вот и все. Он старший брат лорда Берлесдона. Как-то я поболтал с ним на приеме у лорда Топхэма. Ничего собой не представляет, — заключил он, теряя интерес к предмету разговора по мере того, как препарат начал оказывать воздействие.

Было уже почти темно, когда поезд прибыл в Линц, и мы с Тоби отправились на платформу, где ему снова предстояло исполнять свои обязанности, К тому времени Холмс был почти убежден, Что Мориарти направился прямиком в Вену (хотя не мог себе представить, с какой целью), так что его не удивило, что собака не уловила ни малейших следов нужного запаха на станции.

Забравшись обратно в поезд, мы погрузились в сон и спали всю дорогу до Вены, куда прибыли рано поутру.

Снова пришлось бриться и приводить себя в порядок, но на этот раз нами владело сдержанное возбуждение в ожидании того драматического момента, когда Тоби выскочит на перрон и возьмет след ванильного сахара.

Наконец подошло время двигаться. Скрестив пальцы на счастье, мы с Холмсом покинули поезд, неся свой багаж и ведя Тоби на поводке. Мы медленно прошли от одного конца поезда до другого, и перед нами оставался всего лишь один вагон, а Тоби все не подавал обнадеживающих признаков оживления. У Холмса вытянулось лицо, когда мы оказались у ворот, ведущих с вокзала.

Внезапно собака застыла на месте, после чего, уткнувшись носом в землю и вытянув хвост, рванулась по платформе, протянув нас за собой несколько футов.

— Нашел! — в голос воскликнули мы. Так оно и было. Восторженно повизгивая, Тоби развернулся и устремился к выходу с вокзала.

Он столь уверенно провел нас по лабиринтам чужеземной железнодорожной станции, словно находился на Пи-Чин-Лейн, оставшейся в тысяче миль от него. Никакие границы, никакие языковые барьеры не производили на Тоби ни малейшего впечатления, во всяком случае, они не мешали ему идти по следу ванильного сахара. Будь его запах еще более силен, он бы преследовал профессора Мориарти вокруг всего земного шара, если бы тому пришло в голову проделать такое путешествие.

Как бы там ни было, он довел нас до стоянки кебов рядом с вокзалом и остановился, устало глядя и моля о прощении. В то же самое время он дал нам понять, что, приложив столько усилий, теперь он полагается только на нас, которые и должны довести дело до успешного конца. Холмс, казалось, совершенно не был обеспокоен.

— Похоже, что он взял кеб, — невозмутимо заключил он. — В Англии принято, что экипаж, стоящий у вокзала, доставив седока, обычно возвращается на место. Давайте посмотрим, не привлечет ли внимание Тоби какой-нибудь из них.

Увы, этого не случилось, Холмс сел рядом с нашим багажом на скамейку рядом с главным входом и задумался.

— Мне приходит в голову несколько вариантов действий, но я предпочел бы простейший из них: остановимся здесь, предоставив Тоби возможность обнюхивать каждый прибывающий экипаж. — Он взглянул на меня. — Вы проголодались?

— Я позавтракал в поезде, пока вы спали, — ответил я.

— Ну, думаю, что могу позволить себе чашку чая. — Поднявшись, он вручил мне поводок Тоби. — Я буду в буфете, и, может быть, вам повезет.

Он направился в буфет, а я вернулся к стоянке кебов, кучера которых были заинтригованы моим таинственным поведением. Едва только подкатывавший экипаж занимал свое место в очереди, мы с Тоби подходили к нему, и движением руки я давал ему понять, что его надо обнюхать. Кучера веселились, глядя на эти церемонии, пока какой-то грузный джентльмен с налившимся кровью лицом не стал яростно протестовать, и даже со своим школьным немецким я понял, что его тревожит: он боялся Тоби, который обнюхивал его экипаж. Точнее, Тоби еще только собирался это сделать, но я успел оттащить его за поводок.