Эд Макбейн - Предрассветный час (сборник) Страница 15

— Да в чем же? — спросил Мейер. — Я как раз был в середине...

— Такой случай, что ты нужен, — сказал Хейз. — Ты уж прости ради бога. Но такие обстоятельства... Мейер, бедняга, которого нашли в проулке...

— Ну, что такое с ним? — спросил Мейер.

— Мы думаем, что это раввин, — ответил Хейз.

Глава 2

Служителя Еврейского центра в Айсоле звали Ирмияху Коэн, а сам он, представляясь, использовал еврейское название синагогального служки — шамаш. Он был лет шестидесяти, высок, худ, одет в мрачный черный костюм. Возвращаясь в синагогу с Кареллой и Мейером, он немедленно надел на голову ермолку.

Только что они втроем стояли в переулке за синагогой, глядя на тело убитого раввина и красный ручеек, с которым утекла жизнь. Ирмияху, не скрываясь, плакал, закрыв глаза, не в силах глядеть на убитого, который был духовным руководителем еврейской общины. Карелла и Мейер, уже давно служившие в полиции, не плакали.

Трудно не заплакать при виде заколотого насмерть человека. Черная одежда раввина и молитвенная накидка с бахромой пропитались кровью, но, к счастью, скрывали от взора множество колотых ран на груди и животе. Их потом будут осматривать в морге при описании внешнего вида трупа и перечислять количество, местонахождение, размер, форму и направление разрезов и глубину проникновения. Так как двадцать пять процентов всех смертельных колотых ран имеют результатом ранение сердца, так как в области сердца убитого раввина было страшное скопление колотых ран и влажная масса свернувшейся крови, оба детектива автоматически заключили, что причиной смерти является ранение сердца, и мысленно поблагодарили судьбу, что раввин был полностью одет. Не раз приходилось им бывать в моргах и видеть голые мраморные столы с обнаженными трупами, которые уже не кровоточили, так как из них навсегда утекли и кровь и жизнь. Кожные покровы, разорванные, как непрочная марля, мягкие внутренности, лишенные защитного покрова, вывернутые, выставленные напоказ, зияющие кровавые раны, кишки — все вызывало дурноту.

Убитый же раввин еще был хозяином своего тела, и пока виднелась только небольшая часть его, куда обрушилась ярость убийцы. Глядя вниз на убитого, ни Карелла, ни Мейер не плакали, но у них сузились глаза и в горле все пересохло. Заколотая жертва убийства — страшное зрелище. Человек, действовавший ножом, был вне себя от ярости. Единственными видными частями тела раввина были руки, шея и лицо, и хотя смертельные раны были не здесь, а прятались под черной одеждой и молитвенной накидкой, но именно эти открытые беззащитные места взывали к Небу. На горле раввина было два небольших пореза, почти как у нерешительного самоубийцы. Более глубокий поперечный разрез на шее спереди обнажил трахею, сонные артерии и яремную вену, но они не были перерезаны — по крайней мере, так казалось Карелле и Мейеру. Несколько порезов было около глаз и большая рана пересекала переносицу.

Но Карелла и Мейер болезненно отвели глаза от других ран — от рассеченных ладоней раввина. Они знали, что это следы самозащиты. Эти раны выглядели страшнее других, по ним сразу представилось, как безоружный человек пытается защититься от взмахов ножа убийцы, подняв руки в беспомощной защите. Болтались рассеченные пальцы, ладони были разрублены. Патрульный полицейский, первым увидевший убитого, официально свидетельствовал медэксперту, что это и есть обнаруженный им труп. Второй патрульный оттеснял любопытных прохожих за только что поставленный полосатый барьер ограждения. Криминалисты и фотографы уже начали работать.

Карелла и Мейер с облегчением снова вошли в синагогу.

Помещение было безмолвным и пустым — место моления и ни одного молящегося. Они сидели на складных стульях в пустом зале. Вечный светильник горел над ковчегом, в котором хранилась Тора — Пятикнижие Моисея. По обеим сторонам ковчега стояли зажженные подсвечники — меноры, традиционная принадлежность каждого еврейского молитвенного дома.

Детектив Стив Карелла начал со своей традиционной принадлежности — достал записную книжку, открыл ее на чистой странице и с карандашом в руке начал опрашивать служителя синагоги. Традиционные вопросы шли по классической схеме.

— Как фамилия раввина? — спросил он.

Ирмияху высморкался и сказал:

— Соломон. Рабби Соломон.

— Имя?

— Яаков.

— Джейкоб, — уточнил Мейер. — Джейкоб Соломон.

Карелла кивнул и записал имя.

— Вы еврей? — спросил Ирмияху у Мейера.

Мейер помедлил мгновение и ответил:

— Да.

— Он одинокий или женат? — продолжал Карелла.

— Женат, — ответил Ирмияху.

— Имя его жены вы знаете?

— Не уверен. По-моему, Хава.

— Пиши: Ева, — перевел Мейер.

— Где жил раввин, вы знаете?

— Да. Это дом на углу.

— А адрес?

— Не знаю. Это дом с желтыми ставнями.

— Как вы сейчас оказались здесь, мистер Коэн? — спросил Карелла. — Вам кто-нибудь сообщил о смерти раввина?

— Нет. Нет, я часто бываю в синагоге. Проверить светильник, понимаете?

— Какой светильник, сэр? — спросил Карелла.

— Вечный светильник. Который над ковчегом. Он должен гореть всегда. Теперь во многих синагогах в светильнике маленькая электрическая лампочка. Мы же одна из тех немногих синагог в городе, которые пользуются для этого маслом. И как шамаш я считаю своим долгом проверять светильник...

— У вас ортодоксальная синагога? — спросил Мейер.

— Нет. Консервативная, — ответил Ирмияху.

— Теперь синагоги делятся на три типа, — объяснил Мейер Карелле. — Ортодоксальные, консервативные и реформированные. Тут теперь не так просто.

— Да, — выразительно сказал Ирмияху.

— Значит, вы шли в синагогу проверить светильник, — уточнил Карелла. — Правильно?

— Правильно.

— И что дальше?

— Я увидел полицейскую машину сбоку у синагоги. Я подошел и спросил, в чем дело. И они мне сказали.

— Так... Когда вы в последний раз видели раввина живым, мистер Коэн?

— На вечерней службе.

— Служба начинается после захода солнца, Стив. Еврейские сутки начинаются...

— Это я знаю, — сказал Карелла. — В какое время заканчивается служба, мистер Коэн?

— Примерно в полвосьмого.

— И раввин был здесь? Так?

— Ну, он вышел, когда служба кончилась.

— А вы остались в синагоге. У вас были какие-то дела?

— Да. Я собирал молитвенные накидки и ермолки и надевал...

— Ермолки — это шапочки, — сказал Мейер. — Такие маленькие черные...

— Да знаю я, — ответил Карелла. — Продолжайте, мистер Коэн.

— И надевал римоним на ручки свитков.

— Надевал что, сэр? — переспросил Карелла.

— Ну, великий талмудист, — ухмыльнулся Мейер. — Даже не знает, что такое римоним. Это такие серебряные набалдашники, Стив, в форме плодов граната. Символ плодородия, наверное.

Карелла улыбнулся в ответ:

— Спасибо, объяснил.

— Человек убит, — тихо сказал Ирмияху.

Оба детектива замолчали. Их взаимное поддразнивание было самого невинного свойства — нельзя и сравнить с теми скверными шутками, которыми детективы из отдела по расследованию убийств так склонны обмениваться над трупом. Для Кареллы и Мейера был привычен легкий дружеский тон разговора, они давно сработались и давно привыкли к фактам насильственной смерти, но тут они сразу почувствовали, что обидели служку убитого раввина.

— Простите, мистер Коэн, — сказал Карелла. — Поверьте нам, мы не хотели оскорбить ваши чувства.

Старик стоически кивнул в ответ как человек, над которым тяготели годы и годы преследований, как человек, убежденный в том, что все гои[6] смотрят на жизнь еврея, как на дешевый товар. Невыразимая печаль лежала на его длинном худом лице, как будто он один нес на своих плечах груз веков угнетения.

Синагога внезапно стала казаться меньше. При взгляде на печальное стариковское лицо Мейеру захотелось тихонько тронуть его за плечо и сказать: «Ну, ничего, цадик, ничего...» Сразу вспомнилось древнееврейское слово цадик — святой, добродетельный человек, не нуждающийся в мирских благах.

Все молчали. Ирмияху Коэн снова заплакал, и детективы, не зная, что делать, сидели на складных стульях и ждали.

Наконец Карелла спросил:

— Вы еще были здесь, когда раввин снова зашел в синагогу?

— Я ушел, пока его не было, — сказал Ирмияху. — Я хотел скорее быть дома. Сейчас Песах, наша Пасха. Моя семья ждала меня, чтобы начать праздновать седер.

— Так, так. — Карелла замолчал и посмотрел на Мейера.

— Вы слышали какой-нибудь шум в проулке, мистер Коэн? — спросил Мейер. — Пока раввина здесь не было?

— Никакого.

Мейер вздохнул и вытащил из кармана пачку сигарет. Он собирался раскурить одну, когда Ирмияху сказал:

— Вы же сказали, что вы еврей?

— А? — переспросил Мейер, собираясь зажечь спичку.