Елена Топильская - Записки сумасшедего следователя Страница 17

Я рассказала о своих планах родственникам Людмилы, которые все еще не смирились с неизвестностью и надеялись узнать правду. И сестра Людмилы – Таня – изъявила горячее желание принять участие в эксперименте. Она, обнадеженная, пусть призрачной, возможностью пролить какой-то свет на исчезновение сестры, стала смотреть восторженными глазами на Карину. Они подружились, везде ходили вместе, чуть ли не держась за руки, Карина прониклась ее бедой. Меня же интересовал вопрос: не опасно ли это для здоровья, не наступит ли каких-то нежелательных последствий? Карина заверила меня, что это абсолютно безвредно, даже головной боли не будет. Если бы... Но обо всем по порядку.

Конечно, я и в мыслях не держала облечь эксперимент в форму какого-либо следственного действия. В конце концов, ситуация уже вышла из-под моего контроля; даже если бы я отказалась от получения информации таким путем, Татьяну уже ничто не остановило бы, они с Кариной нашли полное взаимопонимание. Мне оставалось только дождаться результата.

Поскольку этот эксперимент не имел никакого отношения к процессуальным действиям, я решила даже не присутствовать при нем и попросила Феликса быть наблюдателем.

На следующий день Феликс и сестра Людмилы, до крайности возбужденные, рассказали мне следующее. Они приехали к Карине, Феликс включил диктофон, Карина уложила Таню на диван, и сеанс начался. Карина сказала ей: «Ты – Людмила; расскажи, где ты и что делаешь». И Таня с закрытыми глазами начала рассказывать: «Я на кухне; мы пьем чай». – «С кем?» – «Лица не вижу, только руки, а лицо расплывается; халат знакомый; это Альбина. Мы разговариваем, смеемся, мне хорошо. Она говорит мне, зря вы с Цезарем развелись, все-таки сын растет, вам надо быть вместе. Попробуй наладить с Цезарем жизнь. Альбина все предусмотрела – она сняла комнату рядом с турбазой, куда уехал Цезарь, и сказала: „Поезжай туда, поживите там несколько дней без меня, без Артура, все у вас наладится». Это правильно, вдруг у нас действительно все наладится? Я поеду. Но как? Альбина говорит: „Я тебя отвезу, хочешь, я позвоню, и Цезарь приедет за тобой с другом?» Она звонит, я собираюсь, мы спускаемся вниз, там стоит машина». Карина: «Какая машина?» Таня продолжает: «Белые „Жигули», номера не вижу, в машине Цезарь и незнакомый мужчина, муж называет его Иваном. Мы едем за город; муж со мной ласков, а перед Иваном заискивает. Мы едем по бетонке, потом по лесной дороге. Мне хорошо, я полна радостных предчувствий. Мы приехали в дом на берегу речки, он стоит на отшибе. В доме какой-то старик в оранжевом строительном жилете; отец Ивана? Они разговаривают, а меня просят выйти в другую комнату. Я одна в другой комнате, и мне становится тревожно – мы ведь не в Луге, мне кажется, что мы приехали не туда, что со мной что-то может случиться. Но ведь здесь Цезарь; он защитит меня... Кто-то входит... Ой! Как болит голова! Меня ударили по голове, меня тащат за волосы, голова сейчас оторвется: меня завернули в одеяло... Ой!» И тут у Татьяны хлынула из носа кровь, да так сильно, что кровотечение с трудом остановили; естественно, сеанс пришлось прервать.

Ну и что мне было делать с полученной информацией? Татьяна уверяла, что она запомнила дорогу и может показать, куда они ехали, хотя это были совершенно незнакомые ей места. Мое безрассудство зашло настолько далеко, что я взяла машину, и мы поехали за город, по маршруту, указанному Татьяной. Меня, правда, подкупало то, что я как бы из уст Людмилы услышала единственно, на мой взгляд, возможный вариант того, как Людмилу могли выманить из дому. Естественно, перспективой воссоединения с мужем. Вот в эту ситуацию укладывалось буквально все: и ее радостное возбуждение, и три дня отпуска за свой счет, и согласие выйти из дома на ночь глядя, и ее психологический портрет – домашней, семейной женщины, переживавшей разрыв с мужем, и то, что она не сообщила сестре о намечающейся поездке, поскольку ее семья не очень желала восстановления ее отношений с Цезарем. В эту ситуацию укладывалось и дальнейшее поведение Альбины Федоровны и Цезаря: один, получив краткое сообщение, что с женой несчастье, сообщает всем, что у него умерла жена, вторая через несколько дней после исчезновения невестки, когда вроде бы еще не ясно, где она, выбрасывает из квартиры ее вещи и занимает ее комнату.

Получилось, что за город мы выехали в направлении Луги. В тех местах, Где, по словам Татьяны, должны были быть повороты, они были. И вот наконец мы доехали до места, где, по рассказу Татьяны, десять лет назад машина с Людмилой и Цезарем свернула на бетонку.

Бетонки не было, была асфальтированная дорога. Мы проехали немножко вперед – бетонки не предвиделось. Водитель тормознул, и мы вышли на дорогу. Мимо шел какой-то дедуля с козой, и мы спросили у него, нет ли где-нибудь поблизости бетонки. «Нет, – словоохотливо ответил дедуля, – только одна эта дорога и есть, а потом асфальт кончается, и она по лесу идет, к речке». «Дедушка, – спросила я, – а когда эту дорогу заасфальтировали?» «Да уж лет десять как, – ответил дед. – Раньше-то тут бетонка была, а потом поверх асфальт положили». Не переставая удивляться, мы поехали к речке. Проехали несколько деревенек, и Татьяна говорила – нет, все не то, пока одно местечко не показалось ей похожим. Там я прямиком пошла к участковому и спросила, есть ли на вверенном ему участке домик на отшибе, на берегу речки, где лет десять назад жил старик. Уж не знаю, что было бы, если бы я честно рассказала ему о причинах своего интереса, – обиделся бы он или повеселился. Но я, естественно, правды не сказала, и участковый честно старался помочь следователю прокуратуры города. Он показал мне домик, совсем заброшенный, и сказал, что сейчас в нем никто не живет, но можно поспрашивать окрестных жителей. Мы поспрашивали, и старожилы рассказали нам, что старик, который жил в этом доме, умер несколько лет назад. Что он был настолько нелюдим, что никто даже не знал, как его зовут; что видели, как к нему иногда приезжал парень на белых «Жигулях» – наверное, сын. Мы не верили своим ушам. Оставались сущие пустяки – установить его имя и найти Ивана, поскольку мы уже не сомневались, что попали в «десятку».

Запоров на дверях домика не было, и мы зашли внутрь. Мерзостью запустения пахнуло на нас; в доме не было ничего, что могло бы навести на след хозяев. В сельсовете, куда я заглянула в надежде получить сведения о владельце дома, ждало разочарование – по документам дома вообще не существовало. Не было его, и все. Куда делся старик? Где его похоронили, если он умер? На эти вопросы нам никто не ответил... На мгновение мне даже послышался чей-то дьявольский хохот – мол, мистики захотели? Вот вам!..

В прошлом году истек срок привлечения к уголовной ответственности убийц Людмилы. А дело лежит у меня в кабинете, и когда я, перебирая бумаги, натыкаюсь на него, екает сердце при мысли о доверчивой женщине, чьих убийц я не сумела привлечь к ответственности.

Проработав несколько лет в прокуратуре, я стала остро завидовать людям, которые, выйдя с рабочего места, могут забыть о работе и полностью отключиться от производственных проблем, так сказать, закрыть их в кабинете. Я же думала о своих уголовных делах за едой, в театре, у телевизора и даже во сне продолжала расследовать преступления. Права, права была моя свекровь!

Как-то вечером я за ужином вдохновенно рассказывала мужу о гнилой человеческой ноге, найденной в канализационном люке, и была очень удивлена, когда он, прервав мой рассказ, швырнул в тарелку ложку и выскочил из-за стола с криком о том, что ему кажется, будто эта нога у него в супе плавает. (Но еще много лет мне понадобилось, чтобы понять, что следователь может жить только с себе подобным, а рядом с нормальным человеком сразу заявит о себе несовместимость.)

В период расследования одного из бандитских дел мне, замученной следственными действиями, снится страшный сон – о том, что в Питере создана валютная тюрьма, где содержатся особо обеспеченные преступники, которые платят за улучшенные условия их содержания валютой. Но это еще не все – за то, чтобы следователю или адвокату попасть в эту тюрьму, надо внести входную плату – 5 долларов. Я вижу во сне, что мне срочно надо попасть к моим бандитам на допрос, а денег, естественно, нет, не то что долларов, жалких рублей. А долг следователя заставляет во что бы то ни стало пройти в изолятор и в срок выполнить следственные действия. Поэтому я с протянутой рукой стою у ворот валютной тюрьмы и униженно прошу у проходящих мимо адвокатов Христа ради одолжить мне 5 долларов до зарплаты для исполнения профессиональных обязанностей.

Но проблемы невозможности отключиться, как оказалось, не только у нас. В морге беседую с милейшим и интеллигентнейшим экспертом Игорем Дмитриевичем. Очки, бородка, изысканный лексикон – типичный земский врач начала века. Ищу труп, который был увезен из нашего района, но до морга не доехал. (Позже выясняется, что сломалась машина-труповозка.) Игорь Дмитриевич невозмутимо предполагает, что труп потеряли. Я вяло возражаю, что этого быть не может, не выпал же он на проезжую часть? Игорь Дмитриевич говорит, что бывает еще и не такое, а потом рассказывает, что ему снится сон, будто он вскрывает труп и уже сделал продольный разрез, а труп вдруг встает с секционного стола, и он видит, что это живой человек. А я ему говорю: «Что вы себе позволяете!»