Алексей Макеев - Неслабое звено Страница 17

Словом, после трехлетних мучений, отбыв распределение, он уволился. Пока еще – «по собственному». Началась десятилетняя одиссея по школам города, уровень которых становился все ниже, пока закономерно не упал до специнтерната для даунов. Увы, после очередного пьяного скандала с вялотекущим мордобоем – не сошлись с физруком во взглядах на перестройку! – выперли и оттуда. С какого-то момента выпирать, кстати, стали все больше по «тридцать третьей», что трудовую книжку, ясное дело, не украшало. Администрацию школ, избавлявшуюся от «паршивой овцы» через полгода, много – год работы, тоже можно понять. На уроки Сукалев стал часто приходить пьяным. Иногда сильно. Иногда – в хлам. Кому ж это понравится, когда учитель мало того что Гоголя с Гегелем, а Бабеля с Бебелем всю дорогу путает, но и на открытом уроке засыпает, уткнувшись физиономией в классный журнал. Какая тут, к лешему, педагогика!

С педагогикой было покончено, да к тому ж пришли новые времена построения капитализма, а выпивки требовалось все больше… Кем только не приходилось трудиться: дворником, лифтером, экскурсоводом «По местам революционной славы», продавцом арбузов и, позже, воздушных шариков, инструктором-спасателем на химкинском пляже, при полном неумении плавать. Хвала небесам – оттуда выгнали уже через две недели. Венцом карьеры стала должность администратора аттракциона «Туннель ужасов» в Филевском парке. Бывший ученик пристроил, директор всего городка развлечений.

Но все, за что бы он ни брался, любое дело Сукалев умудрялся в кратчайшие сроки провалить. Хорошо еще никто в Химках после его инструктажей не утоп, хоть сам разок водички изрядно нахлебался, еле откачали. Пьянка виновата? А то как же! Но не только. Ему еще фатально, с занудным постоянством не везло. Уж до чего хорошо в «туннеле» работалось! И надо же было взять привычку вылезать с похмельной рожей из-за какого-нибудь монстра с веселым криком: «Я-я тута главный уж-ж-жас! Дай, народ, на опохмел!» Обычно сходило. Даже давали пару раз! А потом нарвался на дочку главы районной администрации с малолетним сынулей. Внуком главы. Ну и… Одно приятно – мальчик небось до сей поры от икоты лечится. Или когда арбузами с машины торговал. Неплохой навар имел! Швырнул арбуз, да какой спелый ведь, вниз покупателю – мужику спортивного типа, а тот, раззява, не поймал! Арбуз вдребезги, а костюмчик у мужика… Н-да! Абстракционисты отдыхать могли! И так – во всем.

…Вот приблизительно таким образом утешал себя Илюша, стараясь не терять по крайней мере чувство юмора и способность посмеяться над собственной персоной. Теряющий это – теряет все. Однако в редкие часы просветления и протрезвления, трясущимися руками хватаясь то за мучительно скрученный спазмом живот, то за дергающееся, как овечий хвостик, сердчишко, он понимал: жизнь, похоже, кончена. Давно Сукалев превратился сам для себя в тяжелую обузу, наподобие пудовой гири, которую зачем-то надо перетаскивать взад-вперед, из угла в угол. Совсем вкрай пришлось с полтора года тому назад. Погано бывало и раньше, да еще как! Но тогда оставалась надежда не на справедливость даже, а на милосердие мира. Верилось подсознательно: ну потерпим, все наладится. На этот раз жизнь завернула так, что надежд почти не осталось. Застрелиться не из чего, да и опять же напрягаться надо… А так – за что держаться? Семьи не завел, хоть это – и слава богу, насмотрелся он на семейное счастье во всех его видах. Даром не надо! Маманя, крыса церковная, – вообще разговор особый. Любимое дело, то, чем впрямь хотел и умел заниматься, просрал самым бездарным образом. Да и какое оно любимое?! Предложили бы ему сейчас к преподаванию вернуться, к каждодневному контакту с классом, с детьми… Отказался бы. Насмотрелся он на молодую поросль последних лет. Либо полные отморозки и кретины обоего пола и с первого класса начиная, место которым в тюрьме, а лучше – в психушке. Либо… Ясноглазые девочки и мальчики из шибко благополучных да успешных семей, мажорчики, для которых вся реальная жизнь – несказуемая загадка. По причине полного отсутствия мозгов, жизненного опыта и хотя бы зачатков совести… Неизвестно еще, кто лучше!

Друзья-приятели? Половина из них уже в лучшем мире его дожидаются. Пузырьки откупоривают, колбаску на закусь режут да гитару настраивают. Остальные… Да разве же это они? Такие, как десять – пятнадцать лет назад? Молодые, веселые, талантливые? Другие люди! Пить как Есенин и Высоцкий все умеют, ежели не похлеще, а вот писать бы еще хоть один и хоть бы в одну десятую! Не-ет, дорогие мои – яду вам всем в одну общую бутылку, а он, Сукалев, поддержит компанию.

И надо же! Как раз тогда, в момент самого черного отчаяния, свела судьба Илью Вадимовича Сукалева с широко известным в узких кругах живописцем Николаем Ивановичем Воробьевым. Свела, кстати, как-то странно: по объявлению в газете «Работа для вас». Требовались натурщики. Илье было уже давно абсолютно все равно, как зарабатывать, лишь бы платили хоть что-то. Натурщик? А почему бы не попробовать сходить по указанному адресу, тем более идти-то два с половиной квартала, родная Маросейка. Илья, конечно, понимал, что Аполлона с него при всем желании не напишет хоть сам Леонардо, но… Мало ли? Может, неизвестный художник, давший объявление в газету, задумал эпическое полотно «Узники вытрезвителя»? Тут его рожа в самый раз придется!

Вот так, горьковато посмеиваясь над собой, Сукалев в первый раз позвонил в дверь коммуналки. Что в его опухшей после недельного запоя, небритой физиономии заинтересовало Николая Ивановича, непонятно. Что-то. Однако несколько сеансов Сукалев исправно просидел под направленным на него ярким электрическим светом. Разговорились, не молчать же два с половиной часа подряд, тем более что поговорить любили оба. А затем разговоры пошли уже безо всяких сеансов. Когда – под чаек, чаще – под водочку. Сошлись, одним словом, хоть это было весьма странно, слишком разными были они людьми.

Но, если вдуматься, не так уж странно. Николай Иванович откровенно Илюшу презирал, что постоянно давал тому понять, находя в этом истинное удовольствие. Потом у Воробьева появились и другие интересы, связанные с бывшим натурщиком, а ныне то ли приятелем, то ли приживалом. Сукалев же, втайне презирая Николая Ивановича ничуть не меньше, все же испытывал чувства подзаборной дворняги, которой ото всех достаются одни пинки да матюки, а вот есть же место, откуда не гонят. Да и водочка на халяву… тоже, знаете ли, немаловажный фактор! А потом, некоторое время спустя, плюнуть на Воробьева и решительно с ним разбежаться стало уже попросту поздно.

Кроме того, в их отношении к миру была одна общая, очень важная черта: глубокая мизантропия. Оба придерживались крайне нелестного мнения о роде людском. Различие заключалось лишь в том, что Николай Иванович для своей персоны делал исключение, а Илья Вадимович не делал, считая себя такой же мерзкой скотиной, как все остальные. В особенности острое отвращение у этой парочки вызывали женщины, к которым и тот и другой относились как к похотливым безмозглым самкам. Давно известен простенький психологический закон: ничто так хорошо не сплачивает людей, как общая ненависть.

Вскоре на их дружеских посиделках стал появляться еще один человек. Та еще личность была. Колоритная…

ГЛАВА 6

Предутренний аэропорт города Котунь встретил полковника Гурова неприветливо: резким, обжигающим лицо морозным ветром. В предрассветном небе сияли неправдоподобно огромные яркие звезды. В Москве таких не увидишь. «М-да, – подумал Лев, – курточка у меня осенняя, ботинки тоже… А, ладно! Мне тут не в засаде сидеть, не силовыми акциями на пленэре заниматься. Сейчас встретят, отвезут в тепло. Где ж встречающие? Неужто придется своим ходом до аэровокзала добираться чуть ли не через все летное поле? Не хотелось бы!»

Не пришлось. Вот он, встречающий. Льва Ильича Бунича в городе по-прежнему уважали: машина для Гурова была подана прямо к трапу самолета. «В прошлый раз был черный «Ауди», – с легкой иронией подумал Лев, – а нынче, ясное дело, шестисотый «мерс». А то! Положение обязывает, растет тезка мой прямо на глазах. Правда, фигура шофера знакомая, тут уж от добра добра не ищут!»

– Здравствуйте, полковник, – крепко пожимая Льву руку, сказал невысокий коренастый мужчина явно азиатского происхождения с чуть заметным шрамом над левой бровью, – скорее садитесь в машину, холодно.

– Здравствуй, Левый, – взглянув на этот шрам, ответил Гуров. – Один меня встречаешь, без брата?

Встречал его личный охранник Бунича, один из братьев близнецов, которых так и называли: Правый и Левый. Не то китайцы, не то корейцы, прекрасные бойцы рукопашники, блестящие стрелки, они были хорошо знакомы Гурову. По первому разу чуть не пришлось серьезно с ними похлестаться, но обошлось.

– Ты куда же меня привез? – спросил Лев через двадцать минут с некоторым удивлением. – Что, мой тезка сменил место жительства?