Николас Мейер - Пылай, огонь (Сборник) Страница 17

— Вы не профессор Мориарти, — признал он наконец. — Но Мориарти был здесь. Где он сейчас?

— Предполагаю, что в отеле, — ответил собеседник, спокойно встретив взгляд Холмса.

При этих словах Холмс вздрогнул, повернулся и обмяк на стуле с выражением невыносимой потери на лице.

— Итак, Искариот, — обратился он ко мне, — вы предали меня в руки моих врагов. Не сомневаюсь, что они компенсируют ваши старания за тот подарок, что вы им преподнесли. — Чувствовалось, что Холмс был на пределе своих сил, и эти слова больше, чем что-либо иное, убедили меня, что его рассудок серьезно пострадал.

— Холмс, этого я от вас не ждал, — вспыхнул я, до глубины души огорченный и разгневанный незаслуженным оскорблением.

— Если я не ошибаюсь, вам бы лучше помолчать, — возразил он. — Тем не менее, давайте не будем ходить вокруг и около. Я опознал отпечатки ваших следов рядом с домом профессора, я обратил внимание, что вы взяли с собой походный саквояж, — это говорило о подготовке к предстоящему путешествию. Его содержимое сказало мне, что вы знали о его длительности, да и я сам увидел, ведь вы собирались в путешествие с той же тщательностью, которая всегда была вам свойственна, и с готовностью отправились в дорогу, едва только о ней зашла речь. Я только хотел бы знать, что вы собираетесь делать со мной ныне, когда я в вашей власти.

— Если вы разрешите мне вставить несколько слов, — спокойно вмешался в наш разговор Зигмунд Фрейд, — я хотел бы уверить вас, что вы выдвинули против своего друга совершенно несправедливое обвинение. Он организовал нашу встречу без малейших намерений причинить вам какой-либо вред. — Он говорил тихо и спокойно, с мягкой уверенностью, которая чувствовалась несмотря на то, что он пользовался чужим для себя языком. Холмс обратил на него свое внимание. — Что же касается профессора Мориарти, доктор Ватсон и ваш брат уплатили ему за поездку сюда определенную сумму денег в надежде, что вы проследуете за ним вплоть до моих дверей.

— И почему же они пошли на это?

— Потому что они были уверены: это единственный путь, который мог бы заставить вас явиться ко мне.

— Но почему они прилагали столько усилий для столь обыкновенного визита? — Я понимал, что Холмс был сейчас основательно смущен, но старался не показывать этого. Он был не из тех, кто позволяет себе ошибаться дважды.

— Неужели вам это надо объяснять? — искренне удивился доктор. — Бросьте, я читал рассказы 6 ваших делах, да и сейчас передо мной мелькнул намек на ваши выдающиеся способности. Итак, кто я и почему ваши друзья так старались организовать нашу встречу?

— Кроме того, что вы еврей и блистательный врач, который родился в Венгрии и какое-то время учился в Париже, что некоторые ваши радикальные теории в области медицины восстановили против вас респектабельные медицинские круги, в результате чего вы потеряли связи со многими больницами и коллегами по гильдии, и в итоге вам пришлось расстаться с медицинской практикой, — кроме этого я больше ничего не могу вам сказать. Вы женаты, обладаете чувством юмора и собственного достоинства, любите играть в карты, читаете Шекспира и русского писателя, имя которого я не в состоянии произнести. Это все, что могу кратко сказать о том, что представляет в вас интерес.

Фрейд потрясенно уставился на Холмса, а затем внезапно расплылся в улыбке, которая явилась очередным откровением для меня, поскольку была полна детского выражения благоговения и восторга.

— Просто потрясающе! — воскликнул он.

— Всего лишь здравый смысл, — последовал ответ. — Но я по-прежнему жду объяснения этих нетерпимых уловок, если вообще можно о них вести речь. Доктор Ватсон объяснит вам, что мне очень опасно оставлять Лондон на продолжительное время. Как только мое отсутствие станет известно, преступники не преминут им воспользоваться.

— Все в свое время, — продолжал настаивать Фрейд, не в силах сдержать восхищенной улыбки. — Я бы очень хотел узнать, как вы догадались с такой точностью о всех подробностях моей жизни.

— Я никогда не пользуюсь догадками, — корректно поправил его Холмс. — Это порочная привычка, мешающая логическому мышлению. — Он поднялся, и я увидел, что, хотя он старался и не показывать этого, сердце его несколько смягчилось. В том, что касалось его способностей, Холмс был тщеславен как девушка, а в неподдельном восхищении венского доктора не было и следа неискренности или покровительственного отношения. Чувствовалось, что Холмс решил забыть или не обращать внимания на ту опасность, которая, как казалось, угрожала ему, и сполна вкусить радость признания.

— Личный кабинет — идеальное место, где можно составить себе представление о характере его хозяина, — начал он столь знакомым мне тоном, напоминая профессора анатомии, который демонстрирует аудитории устройство скелета. — Не подлежит сомнению, что кабинет этот принадлежит лично вам, о чем можно судить по слою пыли. Вы не допускаете сюда даже горничную, ибо после того; как она наводит порядок, вы с трудом находите вещи на своих местах. — И он провел пальцем по книжной полке, демонстрируя уровень скопившейся пыли.

— Продолжайте, — не скрывая удовольствия, попросил Фрейд.

— Очень хорошо. Далее — если человек интересуется религией и имеет тщательно подобранную библиотеку, то книги на эту тему он обычно держит в одном месте. Тем не менее принадлежащие вам издания Корана, Библии короля Джеймса, Книги мормонов и остальные подобные же фолианты разбросаны, в сущности, по всей комнате, отделенные от Талмуда и еврейской Библии в прекрасных переплетах. Они, конечно, не имеют прямого отношения к вашим занятиям, но подчеркивают интерес, который вы к ним питаете. Какое же может быть иное объяснение, кроме того, что вы сторонник иудейского вероисповедания? Канделябр с девятью подсвечниками на вашем столе подтверждает мое предположение. Кажется, он называется менорой, не так ли?

О вашей учебе во Франции говорит большое количество трудов на французском языке, среди которых заметное место занимают сочинения Шарко. Медицина — достаточно сложная наука, и вряд ли кто-то лишь ради удовольствия будет изучать ее на чужом языке. К тому же потрепанность этих книг говорит, что вы проводили за ними немало времени. А где еще немецкий студент может штудировать такие медицинские труды, как не во Франции? Может быть, я выскажу слишком смелое предположение, но загнутые листы в трудах Шарко заставляют меня сделать вывод, что вы явно выделяете его из круга современников и считаете своим учителем. В любом случае его работы особенно интересуют вас, поскольку там берут начало ваши собственные идеи. И не подлежит сомнению, — с присущей ему дидактической вежливостью продолжил Холмс, — что только выдающийся мозг может усваивать тайны медицины, изложенные на чужом языке, не говоря уж об остальном объеме знаний, собранных в этой библиотеке..

Почти не обращая на нас внимания, он прохаживался по кабинету, словно это была лаборатория.

Откинувшись на спинку кресла и сплетя пальцы на животе, Фрейд внимательно наблюдал за ним. Он был не в силах подавить улыбки.

— Вы читаете Шекспира, о чем говорит эта раскрытая книга. Она могла бы затеряться среди всей прочей литературы на английском языке, но тот факт, что вы держите этот том поблизости, подводит к мысли, что, без сомнения, вы собираетесь в ближайшем будущем снова перелистывать его, поскольку это доставляет вам удовольствие. Что же касается русского автора...

— Достоевского, — уточнил Фрейд.

— Достоевского... то отсутствие пыли на его обложке — кстати, как и на Шекспире, — свидетельствует, что вы сохраняете к нему неизменный интерес. То, что вы дипломированный врач, мне стало ясно, едва только я увидел на дальней стене диплом в рамке. О том, что вы больше не практикуете, говорит ваше присутствие Дома в середине дня и то, что вы отнюдь не обеспокоены нашим появлением, которое могло бы нарушить ваше расписание. Об отсутствии контактов с различными профессиональными обществами свидетельствуют эти пустые места на стене, где должны были бы висеть соответствующие дипломы. Я вижу на стене прямоугольники несколько иного цвета, которые говорят мне, где они в свое время висели. Почему же человек убрал подтверждения своего успеха и признания, какая сила могла заставить его это сделать? Только подчеркнутое желание не иметь ничего общего с этими обществами, больницами и так далее. Но почему же он пошел на такой шаг, приложив в свое время немало трудов, чтобы вступить в них? Допускаю, что со временем он мог разочароваться в уровне одного или двух из них, — но не во всех же разом! Так что я имею основания сделать вывод, что именно они дезавуировали вас, доктор, и потребовали, чтобы вы прекратили свое членство в их рядах. Но почему же они пошли на такой шаг — и, судя по размерам стены, их было немало? Вы продолжаете спокойно жить в том же самом городе, где имели место все эти события, так что в их глазах вы дискредитированы в силу своих профессиональных взглядов, в ответ на которые ваши коллеги изгнали вас из своих рядов. Что это могут быть за взгляды? Я не имею о них доподлинного представления, но ваша библиотека, как я уже упоминал, служит свидетельством блестящего, ищущего, дальновидного ума. Таким образом, я возьму на себя смелость предположить, что ваши теории слишком радикальны, слишком шокирующи, слишком обгоняют свое время, чтобы современные медики могли принять их. Может быть, ваши теории имеют отношение к работам Шарко, который, похоже, оказал на вас влияние. Впрочем, не уверен. О вашем браке свидетельствует кольцо на руке, а балканский акцент говорит, что вы родом из Венгрии или Моравии. Думаю, что в своих выводах не упустил ничего существенного.