Эд Макбейн - Тот, который колеблется Страница 17

Нет, подожди, поговори вначале с детективом.

Они почти подошли к зданию участка. Детектив остановился у полицейской машины, и патрульный, сидевший со стороны тротуара, опустил стекло. Детектив нагнулся, заглянул в машину и, обменявшись несколькими словами с полисменами, засмеялся. Потом патрульный полицейский поднял стекло, а детектив стал подниматься по семи ступенькам к входной двери.

Подожди, подумал Роджер, мне же надо...

В нерешительности он остановился на тротуаре.

Детектив открыл дверь и исчез в здании. Дверь закрылась. А Роджер стоял и стоял на тротуаре, и снег продолжал сыпать, покрывая мокрой пеленой всё вокруг. Роджер резко дернул головой, развернулся и пошел искать телефонную будку. Первым попался зал для игры в пул и кегли на набережной Стема. Он разменял у хозяина доллар – причем хозяин всем своим видом показал, что не любит разменивать деньги для разговора по телефону, – затем вошел в будку, закрыл дверь и бережно достал из кошелька сложенный листок с номером телефона Амелии.

Роджер набрал номер и стал ждать.

После четвертого гудка раздался женский голос. Ответил женский голос, но не Амелии:

– Алло?

– Здравствуйте. Нельзя ли поговорить с Амелией? – попросил Роджер.

– А кто это? – поинтересовалась женщина.

– Роджер.

– Какой Роджер?

– Роджер Брум.

– Не знаю никакого Роджера Брума, – сказала женщина.

– Амелия меня знает.

– Амелии нет. А что вам нужно?

– А где она?

– Пошла в магазин. Так что вам нужно?

– Она просила, чтобы я позвонил. А когда она будет дома?

– Минут через пять-десять, – ответила женщина.

– Вы не скажете ей, что я звонил?

– Скажу, что звонили, – сухо ответила женщина и тут же повесила трубку.

Роджер постоял немного, все ещё держа трубку у уха, потом повесил её и покинул будку.

Хозяин смерил Роджера кислым взглядом. Часы на стене показывали без чего-то два.

Интересно, вернется Амелия через пять-десять минут? Женщина, говорившая с ним, судя по голосу, была явно цветная. Иногда такого человека по голосу можно принять за белую южанку, но, как правило, определяешь, что это негритянка. Вот такое его счастье, подумал Роджер. Первая по-настоящему интересная девушка, которую он встретил и которой он, похоже, понравился, оказалась цветной. Он тут же подумал, что больше звонить не стоит, послал всё к чертям и направился обратно к участку.

Ну какой в этом смысл? – думал он. Что я все тяну и тяну? Все равно ведь придется. Все равно надо будет идти к ним и обо всем рассказывать, так что лучше уж сейчас. И что я звоню этой Амелии? Она, небось, сейчас на крыше с каким-нибудь из «персидских богов», про которых рассказывала, и занимается черт знает чем, пропади она пропадом.

При мысли о том, что Амелия находится сейчас в объятиях «персидского бога», Роджеру стало не по себе, он даже не мог объяснить, почему. Ведь он почти не знал эту девушку, и тем не менее мысль о том, что она сейчас с каким-то «персидским богом» или даже со всей этой шайкой, наполнила его такой черной ненавистью и злостью, что у него аж кулаки налились тяжестью. У него в голове гнездилась мысль рассказать в полиции и об этой банде, об этих юных подонках, нападающих на таких милых девочек, как Амелия. Но она, видно, и сама была хороша, раз допустила это.

Из парка донеслись голоса.

Сквозь густой снег прорезались громкие и пронзительные детские голоса. До него долетел полузабытый звук из детства. Вспомнилось, как они с отцом стоят на горке, что за домом – дощатым домиком рядом с железной дорогой, в котором они жили, когда братишка был совсем маленьким, – а отец кричит ему: «Поехали!» – и толкает его с горки, и сразу ветер в лицо, а рот расплывается до ушей в радостной улыбке, а потом за спиной раздается голос отца: «Молодец, Роджер!»

В парке трое мальчишек катались на санках.

Роджер прошел на территорию парка и сел на лавочку в полутора десятках футов от укатанной широкой горки, по которой носились на санках мальчишки. Им было по шесть-семь лет, не больше. Или это были детсадовцы, или первоклассники, которых отпустили из школы пораньше. Двое были одеты в старые лыжные курточки с капюшонами, а третий – в зеленую клетчатую курточку из плотной ткани и шерстяную шапочку, которую надвинул на лоб и уши так, что она почти закрывала глаза, и Роджер даже усомнился, много ли мальчик так видит. Двое других не носили никаких шапочек, и их волосы были в снегу. Ребятишки кричали на все голоса: «Эй, смотрите, как я! Э, вы, а посмотрите, как я!» – хватали санки, разбегались, потом бросались вниз вместе с санками, хлопаясь на них животами, и с радостными криками неслись под горку, а один подражал вою полицейской сирены. Роджер встал, прошел к вершине горки и стал ждать, когда ребятишки поднимутся наверх. Они не обращали на Роджера ни малейшего внимания, шумно обсуждая и заново переживая завершившийся спуск, таща за собой на веревках санки, оглядываясь и примериваясь к следующему спуску. «Не, а вы видели, я чуть не врезался вон в то дерево?!» – стараясь перекричать друзей, делился впечатлениями один из мальчиков. Тот, который был в зеленой куртке, встал рядом с Роджером, набрал в легкие побольше воздуха, повернулся и приготовился снова ринуться вниз.

– Привет, обратился Роджер к мальчугану.

Мальчик поднял голову и посмотрел на Роджера из-под надвинутой на самые глаза шапочки.

– Привет, – пробурчал тот, провел рукавичкой по носу, из которого текло, и снова отвернулся.

– Хорошая горка, – сказал Роджер.

– М-м, – промычал мальчуган.

– Можно прокатиться?

– Чего?

– Можно, говорю, прокатиться разок?

– Не-а, – услышал он в ответ.

Мальчик бросил на Роджера короткий презрительный взгляд, разбежался, упал на санки и покатился вниз. Роджер стал смотреть ему вслед. Его обуревала злость от мыслей об Амелии и этих «богах» вокруг нее. Он также начал взвешивать про себя, что может ожидать его в полицейском участке – независимо от того, хороший детектив ему попадется или плохой. А тут ещё этот сопливый мальчишка, какое он имеет право так разговаривать с ним? У него даже кулаки сжались. Он стал ждать, пока этот мальчишка снова поднимется на гору.

– Тебя мама учила, как себя надо вести? – спросил его Роджер.

Мальчик взглянул на него из-под шапочки. Двое других ребятишек остановились футах в трех от Роджера и стали с любопытством рассматривать его. Их лица приобрели то воинственное и несколько испуганное выражение, которое бывает у детей, когда они ждут какой-нибудь неприятности от взрослого.

– Ты все ещё здесь, мистер? – спросил мальчишка в шапочке.

– А чего он, Томми? – заинтересовался один из его друзей.

– Да какой-то непонятный малый, – ответил ему Томми.

– Я всего-то и попросил у тебя разок прокатиться, – произнес Роджер.

– А я сказал тебе нет.

– У тебя что, золотые, что ли, санки?

– Ладно, мистер, отстань от меня, – бросил Томми.

– А я хочу прокатиться! – внезапно произнес Роджер, резко и грубо, схватил санки за то место, где был руль, и потащил их на себя. Томми вцепился было в них, но не выдержал напряжения и сразу же отпустил. Том заголосил первым, двое других тут же присоединились к нему, но Роджер уже бежал, подгоняемый вначале раздражением, а потом чувством радостного возбуждения. На вершине горки он бросился вместе с санками на снег, и санки затрещали под двумястами десятью фунтами, едва не развалившись, но покатились, и в движении напряжение на них было меньше. Сила тяжести несла по склону, они набирали скорость, двести десятьфунтов разгоняли их все быстрее и быстрее, Роджер открыл рот и, как ребенок, закричал от радости, а падающий снег бил ему в лицо. За спиной у него голосили и что-то выкрикивали ребятишки, они бежали за ним, но ему было не до них. Глаза слезились от ветра, снег залеплял лицо, так что видимость была минимальной. Санки внезапно перевернулись, он скатился на снег, санки перелетели через него. Он продолжал катиться по снегу, пальто, брюки, лицо и волосы – все было в снегу, а его разбирал смех. Наконец у подножья горки он остановился и сел, продолжая хохотать, глядя, как галдящая ребятня достает из сугроба «его» санки.

– Томми, позови полицейского, – посоветовал один из ребятишек.

– И правильно, сбегай, – поддержал его другой приятель.

Роджер вскочил на ноги, потом, все ещё смеясь, бросил последний взгляд на мальчишек – и побежал.

Интересно, сколько времени прошло? Пять-десять прошло? Вернулась Амелия или нет?

Он снова засмеялся. Да, удивил он этих чертенят, они, небось, никак в себя не придут. Но как здорово, что он прокатился. Это было что-то! Радость пьянила его. Внезапно он прекратил бег, поднял лицо навстречу падающему снегу и издал ликующий крик, а потом снова побежал, побежал к выходу из парка.

Он остановился, подбежав к границе парка, потом, сунув руки в карманы, с видом солидного джентльмена пошел по тротуару. Он помнил себя и отца, и ту радость, которую он испытывал тогда, бывая вместе с отцом, когда братишки ещё не было на свете, и потом, когда братишка был совсем маленький. А после, когда братишке было два года, отец погиб, и Роджеру пришлось взять на себя заботы о семье – так ему сказала тогда мама, хотя ему было только семь лет. Теперь ты у нас в семье за мужчину, Роджер, говорила она ему. Спускаясь с горы на детских санках, он вновь пережил то время, когда отец был жив, и ту радость – вот для чего ему хотелось прокатиться. А теперь, когда ты идешь по тротуару, держась серьезным джентльменом, ты уже в другом времени, уже после гибели отца в железнодорожной катастрофе, и тебе не до шуток, ты взрослый мужчин, на тебе теперь семья, Роджер.