Жорж Сименон - Мегрэ в меблированных комнатах Страница 18

За спиной унылый голос продолжал, как будто перебирал четки:

— На пароходе мой муж курит сигары, только не у себя в каюте, но здесь он предпочитает трубку, и…

Он резко обернулся и посмотрел ей в глаза.

— До сих пор вы, кажется, были откровенны, мадам Бурсико.

Захваченная, казалось, врасплох, она замолчала, и Мегрэ заметил, что рука ее судорожно сжимает простыню.

— Я уверен, что вы мне говорили правду.

Она прошептала:

— Я говорила правду.

— Я хотел бы, чтобы вы продолжали ее говорить. — Он еще колебался, прежде чем пойти в наступление: он боялся ошибиться и не хотел походить на палача. — Каким образом этот человек проникал в дом?

Он стоял на расстоянии одного метра от кровати и, должно быть, казался мадам Бурсико огромным, потому что смотрел на нее сверху вниз, держа пустую трубку в зубах. В комнате стало совсем тихо.

Мегрэ был уверен, что она побледнела, ноздри ее запали, как у мертвой. Под простыней угадывались очертания исхудавшего тела. Ему захотелось отвернуться, быть может, взять шляпу и уйти.

— О ком вы говорите?

— Я не знаю, кто он. Я говорю о том, кто приходит к вам, когда ваш муж на пароходе, и кого консьержка, кажется, никогда не встречала.

— Не понимаю.

— Послушайте, мадам Бурсико. Я не желаю вам зла. Я полицейский и исполняю свой долг. Мой инспектор был ранен и упал напротив ваших окон.

— Вы думаете, это я стреляла?

— Я никогда этого не утверждал и уверен, что вы этого не сделали. Но, видите ли, я уверен также, что вы столько говорили для того, чтобы получше скрыть другую сторону вашей жизни. Сейчас я поручу своим людям год за годом проследить вашу жизнь до того момента, как вы вышли замуж, и гаврская полиция соберет о вас сведения. Это, конечно, потребует времени. Возможно, будут пробелы. Но, вооружившись терпением, мы в конце концов восстановим все ваше существование и отыщем всех тех, с кем вы были в каких-либо отношениях.

На этот раз он действительно отвернулся, потому что она закрыла глаза и он заметил, как слеза просочилась сквозь ее веки. Она не шевелилась.

С минуту Мегрэ молчал.

Потом продолжал, набивая трубку, чтобы легче было говорить:

— Простите меня, но я не верю в ваши мигрени. Сейчас я позвоню врачу, который вас лечит, и он мне скажет…

Она слегка вздохнула, все еще не открывая глаз.

— Любой мой английский коллега был бы обязан предостеречь: все, что вы теперь скажете, может быть использовано против вас. Французские законы меня к этому не обязывают, но я не хочу хитрить. Решайте сами: желаете вы еще что-нибудь сообщить мне или нет?

Она медленно покачала головой. Он ожидал худшего: обморока, действительного или притворного, нервного припадка или возмущения.

— Я убежден и не скрываю этого, что вы принимаете кого-то тайком от всех и что если ваши шторы опущены иногда в течение трех дней, то это потому, что у вас кто-то есть. Этот человек, по-видимому, знает распорядок дня в доме. Каждое утро консьержка уходит на рынок; это занимает у нее больше получаса. В это время легко проникнуть в вашу квартиру. Вы молчите?

Она не сразу открыла рот, губы ее были такие же бледные, как и щеки.

— Мне нечего сказать.

— Вы утверждаете, что это неправда?

Ее веки наконец приподнялись, и она бросила на комиссара холодный взгляд:

— Я полагаю, вы имеете право воображать все, что вам угодно.

В ее голосе вдруг почувствовалась энергия, которой нельзя было ожидать несколько минут назад.

— Когда раздался выстрел, у вас в комнате был кто-то?

Она пристально смотрела на него, не отвечая.

— Это была женщина? — настаивал он.

Ее губы не шевельнулись.

— Вы действительно больны, и я не хочу вас утомлять. Вы знаете, я нахожусь напротив, у мадемуазель Клеман. Телефон у вашего изголовья. Если вы захотите поговорить со мной, в любое время позвоните.

Он подумал, потом добавил, слегка смущенный:

— Вы должны знать, мадам Бурсико: я вам не враг. Мой долг — искать истину, и мне хочется найти ее, я желал бы, чтобы вы это поняли, причиняя как можно меньше зла.

Она по-прежнему молчала. Пристально глядела на него и, казалось, размышляла. Мегрэ подождал немного, потом взялся за шляпу. Из нее больше ничего не выжмешь, в этом он был убежден. Но быть может, она позвонит ему?

Мегрэ поклонился без улыбки:

— Прошу вас извинить меня. Сейчас я пошлю к вам мадам Келлер.

Он закрыл за собой дверь и глубоко вздохнул, когда очутился на площадке лестницы.

Консьержка ждала в коридоре и, кажется, удивилась его серьезному виду. Видимо, он не отдавал себе отчета, какое у него выражение лица.

— Ей плохо?

— Вам лучше сейчас к ней подняться. Если что-нибудь случится, сообщите мне, я буду у мадемуазель Клеман.

Несколько минут спустя он говорил с Торрансом.

— Люка на месте?

— Уехал на Итальянскую площадь, там началось что-то вроде поножовщины.

— Попроси, пожалуйста, срочно начать наблюдение за телефоном мадам Бурсико на улице Ломон. А потом пошли мне кого-нибудь из инспекторов.

— Здесь Ваше.

— Хорошо. Я буду в маленьком ресторане напротив.

Вешая трубку, он заметил, что мадемуазель Клеман смотрит на него в глазок. Выражение ее лица показалось ему необычным. Она смотрела на него если не с ужасом, то, во всяком случае, с некоторой опаской.

А может, это потому, что сам он внезапно изменился. Следствие сошло с мертвой точки, он кончил топтаться на месте и разнюхивать по углам.

Он встретил мадемуазель Клеман в дверях гостиной.

— Вы уходите?

— Иду обедать.

— Что мне делать, если вам позвонят?

— Позовите меня, я буду у овернца.

Она не решилась спросить, как обычно, есть ли что-нибудь новое. Быть может, она слышала разговор по телефону? Во всяком случае, понимала, что сейчас не время изображать взбалмошную девочку.

— Это ты, Торранс?

На этот раз он звонил из бистро.

— Она еще никому не звонила, шеф.

— Пусть все-таки наблюдают. Сколько сейчас людей в твоем распоряжении?

— Сегодня ночью можно использовать трех или четырех человек.

Мегрэ произнес по складам фамилию Бурсико, потом Бинэ.

— Запиши. Ей сорок восемь лет, она родилась в Гавре. Ее отец служил во флоте. У нее есть братья и сестры. Это для сыскной бригады в Гавре. Пусть поищут в архивах мэрии и всюду, где только смогут.

— А в Париже?

— Пусть тоже обойдут мэрии. Она жила в районе Руль. Хорошо, если бы ты посмотрел дела полиции нравов двадцатилетней или даже двадцатипятилетней давности.

На другом конце провода толстый Торранс лихорадочно записывал его слова.

— Все?

— Нет. Поднимись на чердак и посмотри в архивах, нет ли чего на фамилию Бинэ. И еще: завтра утром пусть кто-нибудь сходит в бельевой магазин на бульваре Сен-Мишель, недалеко от улицы Месье-де-Прэнс. Хозяева, возможно, переменились, но авось их удастся разыскать. На все это может потребоваться или несколько часов, или несколько недель, как повезет. Словом, постарайся разузнать все о некоей Франсуазе Бинэ, которая лет пятнадцать тому назад жила на улице Месье-де-Прэнс, дом сорок восемь.

— Вы будете на улице Ломон?

— Да. Ваше я оставлю у себя. Он работает в ночь?

— Он заступил час назад.

— Как Жанвье?

— Дня через два-три его перевезут домой. Он настаивает, и жена тоже, хотя врач собирался подержать его еще немного.

Когда он вернулся в бистро, инспектор Ваше уже был там и ожидал его, сидя за столиком.

— Ты обедал?

— Да. У вас есть новости?

— Нет. Дождь все еще идет?

Ваше показал на свой мокрый плащ, который он повесил на вешалку.

— Очень жаль, старина, но мне придется попросить тебя провести ночь на улице. Впрочем, если ты не будешь отходить от окна в гостиной, то обойдется и так. Нужно наблюдать только за одним домом.

Ел он без аппетита. Вспомнил, что не позвонил врачу, как пригрозил мадам Бурсико. Он даже не узнал его фамилии.

После обеда Мегрэ направился к мадам Келлер. Она посмотрела на него с упреком:

— Что вы ей наговорили? Лежит на кровати как мертвая, даже не обратила на меня внимания. Она плакала.

По щекам у бедняжки лились крупные слезы.

— Она с вами не разговаривала?

— Только покачала головой, когда я спросила, не нужно ли ей чего-нибудь. Я закрыла окно и потушила лампу.

— У нее в комнате есть лекарства? — с тревогой спросил Мегрэ.

— Есть всякие: в склянках, пилюли, порошки. Врачи уже все перепробовали. Вы думаете, она может?..

Консьержка испугалась. Он сохранял хладнокровие.

— Вряд ли это в ее характере, — сказал он, — но вам, пожалуй, лучше побыть возле нее, пока я не пришлю сюда сиделку.

— Она не захочет.

— Скажите, что это я вам приказал.

— Она рассердится на меня…