Чемпион - Сергей Майоров Страница 18

Я поднялся из-за стола:

– Поехали, прошвырнемся немного. Погода благоприятствует загородным прогулкам.

2

От Финляндского вокзала мы больше часа ехали на электричке, а потом долго ждали автобуса, чтобы добраться до Коминтерна. В старый пазик набилась уйма народу. Мы стояли в проходе, со всех сторон зажатые сумками и рюкзаками с консервными банками, бутылками водки, батонами докторской колбасы. Дорога оказалась извилистой, шла то через лес, то мимо уходящих до горизонта полей или через маленькие деревеньки, где приходилось притормаживать, чтобы пропустить неповоротливую телегу с дровами или вышедшую на проезжую часть корову. Двигатель надсадно ревел на подъемах, заглушая разговоры пассажиров и новости радиостанции «Маяк», которые слушал водитель. Остановок было мало, и на них почти никто не выходил и не садился.

– Следующая – Коминтерн, – через плечо крикнул водитель. Кроме нас с Кушнером все и так, по-моему, это знали.

Среди пассажиров началось шевеление. Кто-то стал протискиваться к дверям, другие занялись своими сумками и мешками или принялись переобуваться в резиновые сапоги. За окнами потянулись деревянные домики с высокими штырями телевизионных антенн, припаркованными у ворот «москвичами» и перевернутыми лодками во дворах.

На центральной площади стоял памятник Ленину. В одной руке Ильич держал кепку, другую вытянул вверх и вперед, очевидно, в направлении светлого будущего. На голове вождя мирового пролетариата неподвижно сидела ворона.

Автобус описал полукруг напротив памятника и остановился. Тротуар оказался сколочен из досок, которые скрипели и пружинили под ногами. Мы с Кушнером отошли в сторону и остановились, чтобы не мешать торопящимся пассажирам. Часть из них пошла через площадь, не обращая внимания на покрывающую ее от края до края жидкую грязь, другие двинулись вдоль домов, где было почище.

– Есть такая примета, – закрываясь ладонью от солнца, Кушнер посмотрел на памятник, – что он всегда указывает дорогу к винному магазину.

Я проследил за направлением руки Владимира Ильича и усмехнулся, прочитав на доме выцветшую вывеску «Продукты».

Двери магазина были заперты на большой висячий замок. Возле дверей стояли четверо парней моего возраста, выглядевших так, словно сошли с экрана фильма о лихих послевоенных годах: заправленные в сапоги темные брюки, кургузые пиджачки и кепки с квадратными козырьками. Когда один из них посмотрел в нашу сторону, у него во рту сверкнула золотая коронка.

– Так вот ты какой, Коммунистический интернационал, – вздохнул я и подтолкнул локтем засмотревшегося на памятник Кушнера. – Давай, Сусанин, веди!

Ориентиром для Мишки послужила церковь, возвышавшаяся над двухэтажными домами, обступавшими площадь. Прищурившись, Кушнер посмотрел на облезлый купол без креста, почесал щеку и неуверенно указал направление:

– Куда-то туда.

Пришлось идти мимо продуктового магазина. При нашем приближении четверка парней замолчала и проводила нас недобрыми взглядами.

Мы пошли по узкой грязной улочке, носившей громкое название Социалистическая. С обеих сторон тянулись одно– и двухэтажные бараки с кривыми дверями и немытыми окнами, с развешенным на веревках бельем во дворах. Прохожих мы не встречали. Кое-где, у самодельных гаражей и сараев, занимались своими хозяйственными делами угрюмые мужики. Один смолил лодку, другие что-то пилили или сколачивали. Искоса смотрели на нас и отворачивались, стоило мне заметить их интерес.

Дома становились все хуже. Сорванные двери, разбитые окна, кучи мусора во дворах. Четыре барака стояли сгоревшими. В боковую стену одного из них врезался грузовик. Или стена была от рождения хлипкой, или ко времени ДТП уже сильно выгорела, но грузовик частично ее проломил и, очевидно, застрял. Кабина машины пострадала от огня так, что теперь даже было трудно определить ее марку. А задние колеса кто-то сподобился снять, подставив вместо них закопченные кирпичи.

– Кино и немцы, – вздохнул я.

Неужели Инга в прошлом году отдыхала в этой дыре? Я бы не согласился здесь жить, даже если бы мне заплатили. Военный городок, в котором я вырос, тоже не отличался размерами и архитектурой, но там была дружелюбная атмосфера – а здесь каждая мелочь действовала угнетающе.

Вслед за сгоревшими домами на правой стороне улицы выстроились две шеренги обвешенных замками сараев, а потом началось поле, посреди которого застыл ушедший в землю ржавый трактор. Насколько я представлял, где-то там, за полем и окаймлявшим его густым лесом, и было Ладожское озеро.

– Кажется, сюда, – сказал Кушнер, поворачивая налево.

Я бы никогда не понял, что это улица, перпендикулярная Социалистической. Я бы подумал, что это обычный проход между домами. Но это была именно улица, называвшаяся Большой Советской.

– Почти как в Ленинграде, – усмехнулся я. – Московского вокзала тут, случайно, нет?

– Похоже, есть. – Кушнер указал вперед и вниз. Я поразился: из-под земли проступали рельсы узкоколейки. Сначала они были едва видны, потом поднялись выше, заблестели на солнце. Проступили и шпалы, так что идти посреди улицы, проложенной, как выяснилось, прямо поверх железной дороги, стало неудобно. Куда вели эти рельсы? Из чистого поля к разрушенной церкви, в которую упиралась Большая Советская?

Справа и слева от нас стояли два одноэтажных барака. Они выглядели прилично: чистые стены, целые стекла, по три машины у входа, среди которых даже затесалась какая-то иномарка неизвестной модели…

Я увидел Ингу. Она сидела перед окном и грустно смотрела на нас, подперев голову кулачком. В косынке и светлом платье она напоминала сельчанку, присевшую отдохнуть после утренней дойки и помечтать о женихе.

Я кинулся к дому. Инга вскочила, прикрыла рот рукой и бросилась от окна к двери комнаты.

Мы встретились в коридоре барака. Не давая ей ни слова сказать, я схватил ее, крепко прижал и принялся целовать. Сначала она неуверенно замерла, а потом жарко ответила на поцелуи. Косынка скользнула по ее волосам и упала к нашим ногам. Когда мы наконец оторвались друг от друга, у меня кружилась голова.

– Я знала, что ты приедешь ко мне…

– То же мне, нашла куда спрятаться!

За моей спиной деликатно кашлянул Кушнер. Инга вздрогнула, улыбнулась и сказала ему:

– Привет, Миша. Что ж мы в коридоре стоим? Пошли в комнату. – Подобрав упавшую косынку, Инга первой направилась к белеющей в полумраке коридора двери.

Из соседней комнаты выглянул лысый мужик в зеленой офицерской рубашке.

– Здрасте! – сказал я ему. Он не ответил, пробормотал что-то сквозь зубы и скрылся за своей дверью, громко лязгнув задвижкой.

– Не обращайте внимания, – сказала Инга, останавливаясь на пороге и пропуская нас с Мишей вперед.

Я огляделся. Комната была крошечной, меньше, чем кухня в нашей с мамой квартире. Один угол отгораживала полосатая занавеска, за которой, судя по проступающим сквозь нее очертаниям, висела одежда. Кровать с пружинным матрасом, стол у окна и два венских стула занимали почти все свободное место. В КПЗ, где я имел честь отбывать трое суток, было намного просторнее.

– Садитесь, – предложила Инга, комкая в пальцах косынку.

Я плюхнулся на кровать. Матрас взвизгнул и провис почти до самого пола. Кушнер сел на краешек стула. Инга осталась стоять, глядя то на меня, то на Мишку.

– А где твоя родственница?

– Она в Ленинград поехала, кое-что из продуктов купить. Наверное, завтра вернется.

– Наверное?..

– Раз сейчас не приехала, то, значит, завтра. Сегодня автобусов больше не будет.

– То есть нам до завтра отсюда не выбраться?

Инга внимательно посмотрела на меня и молча кивнула.

Я обдумал сложившееся положение. Самое главное, что я отыскал Ингу и что она жива и здорова. Переночуем здесь, ничего страшного. Не хочется обижать Мишку, но