Сергей Высоцкий - Пунктирная линия (журнальный вариант) Страница 2

Похоже, Капитон Григорьевич хотел вызвать у своего собеседника сочувствие.

— У Петра нашелся приятель — директор продуктового магазина на углу Каляева и Чернышевского. Там и сейчас магазин. Директора звали Анфиноген Климачев. Половину талонов он брал себе, половину отоваривал нам...

— А почему этот Анфиноген не служил в армии?

Капитон Григорьевич пожал плечами.

— Я понимаю, — сказал Корнилов, — вы — инвалид с детства. Поляков служил в военной типографии. А директор магазина?! Древний старик?

— Нет. Лет тридцати. А почему он не служил — не знаю. Не поинтересовался. Талоны спасли жену и дочь. Если бы хлеб шел только для них, это были бы крохи. Полкило, килограмм в день.

— Вы хотели сказать, что ограничивались только хлебом?

Старик посмотрел на Корнилова с укоризной:

— Я пришел рассказать вам все. Однажды я вынес еще несколько литер. Понимаете? Несколько букв и цифр. У нас появилось два новых слова: «сахар» и «крупа». Потребовалось много обрезков бумаги. Прятать их стало трудно, и я привлек одну женщину. Не называю фамилию — в сорок третьем ее убило снарядом. У нас был хлеб. Много хлеба. Крупа, сухое молоко. А летом сорок второго появился американский шоколад, тушенка, водка. Но я уже привык.

Часы опять пробили двенадцать.

— Да... О последующем говорить сложнее. — Старик вынул аккуратно сложенный чистый платок и вытер пятнистый лоб.

— Капитон Григорьевич, может быть, на этом и закончим? — спросил Корнилов. — Срок давности у нас неприменим только к нацистским преступникам и их пособникам.

— Вы должны меня выслушать! Должны... — В голосе старика появились теперь просительные нотки. — То, о чем я вам расскажу...

— Не хочу, — устало сказал Корнилов. — Грехи отпускать — не по моему департаменту.

— Товарищ полковник, тут дело особое. Страшное дело... Мы-то отделались легким испугом, а начальника цеха... Расстрел ему дали. — У старика, наверное, просто не хватило духу сказать «расстреляли», но у Корнилова мелькнула догадка, что высшую меру заменили штрафным батальоном. Он спросил об этом. Но старик замотал головой:

— Расстреляли.

— Он был с вами?

— Нет.

— Тоже воровал талоны? — допытывался Корнилов, все еще не веря в страшную правду.

— Да нет же! Нет! — закричал старик. — Не виноват начальник был ни в чем. Когда Анфиногена Климачева арестовали и начали трясти наш цех, я подбросил в карман халата начальника цеха несколько поддельных талонов на сахар.

— И за эти талоны...

Старик кивнул.

— Анфиноген нас не продал.

— И что же произошло потом?

— Ничего. Несколько месяцев мы переждали, а потом я снова начал печатать талоны. Поляков их сбывал куда-то в райторг. Стали покупать всякую золотую ерунду. Напечатали мы тогда гору водочных талонов.

— Как звали начальника цеха?

— Алексей Дмитриевич Бабушкин. Остались у него жена и сын. Живут на Каменном острове. Вы, конечно, хотите знать, не реабилитировали ли Бабушкина. Нет, наверное. Я ведь молчал. Поляков тоже. Климачев давно умер. Большим человеком стал — заместителем председателя райисполкома.

Корнилов теперь понял, откуда знакома ему эта фамилия. Он вспомнил Климачева — крупного, веселого мужчину, с густой гривой седых волос, который, едва познакомившись с человеком, тут же и как-то очень естественно переходил на «ты», рассказывал остроумные анекдоты. При этом никогда не повторялся.

— С Поляковым не встречались?

— Нет.

— Значит, родные Бабушкина так и считают его преступником?

Старик не ответил. Несколько минут они сидели молча. Потом старик достал из авоськи бутылку кефира.

— Извините, у меня желудок больной. Надо часто есть. — И, сорвав крышечку, не торопясь, выпил кефир прямо из бутылки. Кадык на его худой шее неприятно двигался, и Корнилов отвел глаза.

«История с Бабушкиным меняет дело, — подумал он. — Показания этого деда нужны, чтобы снять пятно с невиновного человека. Через сорок пять лет после смерти! — От этой мысли на душе у Игоря Васильевича стало муторно. — Желудок бережет, сволочь!»

— А вам, Капитон Григорьевич, никогда не приходила в голову мысль заглянуть домой к Бабушкиным? К вдове и сыну.

— Приходила. Я рядом с их домом не один круг сделал. И к сыну в автобус садился — он экскурсии по городу возит. И заговаривал с ним — мы ведь не знакомы. А правду рассказать — язык не поворачивался. Не поверите — думал, как расскажу, как посмотрит он мне в глаза, тут же и умру от ужаса.

— Сегодня у нас пятница, в понедельник в двенадцать я вас жду на Литейном. — Корнилов оторвал от перекидного календаря, стоявшего на директорском столе, листок, написал на нем номер своей комнаты и телефон. — Будет хорошо, если вы все подробно опишете.

— Нет, нет! — Испуганно сказал старик. — У меня не получится. Я пробовал. Рука немеет. — Увидев, что Корнилов пошел к двери, он заторопился. — Подождите. Я покажу вам, где выход.

— Не заблужусь, — пробурчал Корнилов и, обернувшись, с порога сказал, — и мой вам совет — сходите к Бабушкиным.

Корнилов ехал по городу и думал о Бабушкине, которого расстреляли в сорок втором году. Больше всего его угнетала мысль о том что, умри Капитон молодым, не успев раскаяться, в памяти людей, в нашем мире живых, этот Бабушкин мог бы так и остаться запятнавшим свое имя мародером.

«Ну и Капитон, ну и Капитон! — твердил Корнилов. — Липучий кровосос. А Климачев? Когда ему о душе было думать! Заводы, стройки, сессии... О прошлом, наверное, и мысли в голове не держал. А Поляков? Где-то ведь топчет землю». И снова Корнилов возвращался мыслью к Бабушкину. К состраданию, которое вызывала судьба этого человека, примешивался теперь и чисто профессиональный интерес. Чего-то недоставало Корнилову в рассказе старика для полной картины преступления. Ну, во-первых, история с тем же Бабушкиным. Нашли у него в кармане фальшивые талоны — и весь сказ? Маловато для высшей меры. Даже для военного времени... Во-вторых, Климачев. Судили же его! А он потом такую карьеру сделал. Может быть, послали в штрафбат и он своей кровью расплатился? Промолчал Капитон. «Я тоже хорош, — думал Корнилов. — Чуть не послал его подальше в самом начале разговора».

2

Ночью, с субботы на воскресенье, Корнилова разбудил звонок дежурного по Управлению — на Зверинской улице воры залезли в квартиру известного в городе медика. Украли много картин и других ценностей. Медик жил на пятом этаже — преступники спустились с крыши, очевидно, рассчитывая, что престарелый доктор и его супруга на даче. Но у доктора разболелись зубы, и за город он не поехал, а решил полечиться домашним способом — проглотил две таблетки аспирина и запил их стаканом водки. Наверное, радикальное средство придало ему твердость духа: услышав шум и голоса в гостиной, он кинулся защищать свое богатство. Схватка была неравной — доктора стукнули по голове статуэткой из его же коллекции.

Преступников, их было трое, задержали через два часа после ограбления: «Жигуленок» грабителей попал в траншею, которую выкопали, но забыли осветить сигнальными лампочками работники канализационной службы. Из этой траншеи грабителей вместе с награбленным антиквариатом извлекла милиция, уже начавшая по сигналу тревоги прочесывать город.

Игорь Васильевич выезжал на место преступления, принимал участие в предварительном допросе. Грабители были молодые — аспирант медик, научным руководителем которого являлся ограбленный, и два подсобных рабочих из гастронома. Предательство ученика доктор пережил, по крайней мере внешне, довольно спокойно, а вот известию о том, что некоторые картины из его коллекции — искусные подделки, он верить наотрез отказался. А именно такое заключение дал специалист по западноевропейской живописи.

— Нет, нет! — твердил доктор, когда утром в понедельник они беседовали с Корниловым. — Я не верю. Я покупал эти картины у людей, не хуже вашего эксперта разбирающихся в живописи. Наконец, у меня бывают коллекционеры — и ни у кого не возникало сомнений!

— Может быть, пригласим еще экспертов? — предложил Корнилов. — Из Москвы, из Музея изобразительных искусств?

— Нет. Доживу свой век в неведении. Я считаю, что это подлинники. Мои друзья — тоже...

— Но ведь кто-то совершил преступление, продавая вам копии... И, вполне возможно, обманывает теперь других?

— Я покупал у разных людей. И смею вас заверить — они вне подозрений.

— Может быть, они сами стали жертвой обмана. И если идти по цепочке...

— Не хочу никаких «цепочек»! — Упрямо сказал доктор, и Корнилов понял, что его уговаривать бесполезно.

— Хорошо, — согласился он. — Но если оставить все без последствий...

— Можете не беспокоиться. Из моего дома эти картины никуда не уйдут. Разве что таким же способом, как сегодня. — Он громко, по-детски засмеялся и тут же сморщился от боли. — Проклятая шпана! Так треснули по голове...