Фридрих Незнанский - Забыть и выжить Страница 2

В общем, сделал вывод куратор, чтобы не разрывать контракт и не рисковать лишний раз собственной головой — кто его знает, что на уме у этого заказчика?! — придется срочно выходить на Спайдера. И еще неизвестно, как он встретит окончательное решение заказчика — наглое и оскорбительное в своей основе…

Куратор зашел на сайт антикварной мебели и повесил объявление: «Срочно продаются части гостиного гарнитура 50-х годов производства „Мосмебель“. Звонить с 17 до 19 по вторникам…» — добавил куратор, назвав сегодняшний день, и написал номер своего мобильника. Теперь оставалось ждать отклика.

«Белый паук» позвонил ровно в 17:00. Спросил: «Какие проблемы?»

Куратор сдержанно сообщил о том, что условия договора, касающиеся выплаты гонорара, по указанию заказчика меняются. Предлагается проплата сразу по завершении сделки. Спайдер ответил, что ничего не понимает, ибо пятьдесят процентов предоплаты только что получил. А для окончательного расчета по гонорару он представит номер своего счета в другом банке — сразу после исполнения заказа.

— Да-а?!

Поистине глупый вопрос. Но это было все, на что оказался способным куратор, после чего их краткий разговор немедленно прекратился по инициативе, разумеется, исполнителя. На его мобильник, как прекрасно понимал куратор, теперь можно было даже и не пытаться дозваниваться. Наверняка телефонная трубка уже уничтожена. Ну что ж, такова манера вести переговоры у этого Уайта Спайдера. Потому он и неуловим до сих пор…

Странно, подумал куратор, зачем нужно было заказчику ломать комедию с гонораром? Скандалить, крик поднимать, угрожать? А может, все это — никакие не эмоции, а всего лишь подготовка кардинального решения вопроса? Мелькнула мысль, что заказчик и в самом деле мог попытаться собственными силами засечь каким-нибудь образом исполнителя, не подключая к этому процессу куратора. И что же дальше? Не указывает ли это обстоятельство на то, что заказчик уже принял решение избавиться от них обоих? Такую ситуацию следовало основательно обдумать, пока… да, пока еще имеется время…

Александр Борисович Турецкий волею судьбы и собственного неуступчивого и упрямого характера оказался в этом приморском, южном городе по двум причинам.

Первая — осточертела цивилизация. В это широкое понятие у него входили последовательно: родной дом и жена с ее юридически-музыкальными склонностями и морально-нравственными бросками из стороны в сторону, далее — Генеральная прокуратура, юриспруденция, лучший друг Костя Меркулов, освободивший его от этой рутины, сыскное агентство «Глория», потерявшее свое лицо после гибели Дениса, а также благодаря вмешательству в ее деятельность того же Меркулова и вынутого им из глубин пьянства и забвения Антона Плетнева… Ну в связи с последним, если быть честным перед собой, то у Константина Дмитриевича, пожалуй, меньше вины, чем у самого Александра Борисовича. Именно Турецкий вспомнил об этом, им же и загнанном в психушку, бывшем спецназовце ГРУ и напомнил Косте. Это когда расследовалось дело о террористе. Так что неизвестно, чьей теперь вины больше в том, что Ирина Генриховна, благоверная доселе супруга бывшего «важняка» и первого помощника генерального прокурора, приняв непосредственное участие в устройстве судьбы девятилетнего Васи, сына Антона, слишком увлеклась нюансами в области психологии, которые и привели ее в конечном счете в постель папаши этого Васи. Короче говоря, слишком много скопилось минусов… И все они сошлись одновременно, в одном месте и в таком количестве, что о каком-то даже намеке на плюс и думать не приходилось.

Ну а во-вторых, именно в этом городе проживала последняя на сегодняшний день, и вообще в жизни, родственница Александра Борисовича, двоюродная его тетка Валентина Денисовна, которую он не видел как минимум полтора десятка лет. С тех самых, можно сказать, пор, как все в России пошло наперекосяк. Когда все решительно отменили, но ничего дельного не дали взамен, кроме кривобокой свободы, лжи и нищеты. Словом, если что и осталось в душе Турецкого из воспоминаний о тете Вале, которая и была-то старше его всего лет на пять, на семь, то все это осталось в той, далекой, совсем другой жизни. В жизни, которая была родом из Советского Союза и гордилась своей вовсе, слава богу, не дворянской родословной.

Можно еще добавить, что и сам Александр Борисович прибыл к тетке не от хорошей жизни. Нет, не добавить, а уточнить, ибо его настроение полностью соответствовало сути вещей. А вещей при нем, собственно, и не было. Так, кошкины слезы. Поэтому и торопиться было особенно-то и некуда.

Следовало бы добавить, что события предыдущего вечера в кубанской казацкой станице, где судьба малость повалтузила Александра Борисовича, оставили на его физиономии вполне зримые и физически ощутимые следы — в виде хорошего внутреннего кровоподтека под левым глазом — результат соприкосновения его лица с кулаком правой руки противника — и содранной кожи на правой скуле, что соответствовало аналогичному действию чужой левой руки. Ничего страшного, такое и прежде случалось, не всякий удар удавалось ловко отразить Турецкому, хоть и очень старался. Все-таки пять десятков — это приличный возраст для драчуна. Но прежде, при обмене подобными любезностями, постоянно державший себя в спортивной форме «важняк» действовал более споро. А теперь, естественно, влияла недавняя контузия, следы которой он еще ощущал, мелкие ранения, да и вообще угнетенное моральное состояние души.

Поезд, на котором прибыл в город Александр Борисович, пришел поздно вечером. И, кажется, он был тем последним, который подкатил к вокзалу, когда еще и на перронах, и на улицах горели яркие фонари. Следующие составы останавливались вдали от вокзала из-за отсутствия в проводах электротока, уже в полной темноте южной ночи. И подтаскивали их к перронам тепловозы, но позже, утром. А ко всему прочему, и небо оказалось безлунным. Хоть и звездным.

Кстати о звездах. Александр Борисович скоро убедился, что только досужие астрономы могут утверждать, будто от них исходит свет. Ничего решительно от них не исходило в кромешной тьме. Но это он понял чуть позже.

Словом, как уже сказано, Турецкий оказался последним, кому еще повезло этим вечером.

Он налегке, в том числе и без документов и денег, которые у него сперли еще на подъезде все к той же станице Новоорлянской, будь она неладна, вышел в город и стал вспоминать, куда идти. Днем все было бы проще простого, а ночью совсем другой коленкор. Да и прошло с последнего визита сюда, в Новороссийск, пятнадцать лет, не меньше. Но впереди, за площадью, где он увидел нечто типа освещенного фонарями сквера, на скамеечках сидели люди. Явно местные. Вот к ним и направил свои стопы Александр Борисович, мысленно благодаря спустившуюся ночь, которая скрывала не совсем приличные взрослому человеку знаки «боевого отличия» на помятом лице.

Враз свалившаяся на город темнота остановила его посреди площади. Это было очень глупо. Обычно прекрасно ориентировавшийся на местности Турецкий от такой нелепой неожиданности растерялся. Правда, только на миг. Он даже крепко глаза зажмурил, чтобы они скорее привыкли к темноте. А когда открыл… то хоть бы и не открывал. Ощущения мухи, утонувшей в пузырьке с черной тушью, показались ему детской шуткой. Но ведь у мухи и глаза-то какие! На пол-лица, выражаясь фигурально. А тут — сплошное черт-те что! Он даже пальцев своей протянутой вперед руки не видел, как и самой руки — тоже. Но самое поганое заключалось в том, что он вмиг потерял нужное направление. То, что площадь широкая, это он помнил. То, что сквер был метрах в ста впереди, тоже. Но впереди — это где?

Если бы можно было обратиться к Богу с мольбой о помощи, он бы это немедленно и без раздумья сделал. Причем даже не задумываясь о том, какое это свинство просить Всевышнего о столь мелких одолжениях, а еще о том, что уж в его-то возрасте, да и положении, пора бы избавиться от чего-то одного — либо от ханжества, пусть даже имея перед глазами в качестве примера моду на высоких политиков со свечечками в руках, либо от безверия. Нет, ни о чем не подумал Турецкий, Создатель решил временные трудности за него. Возможно, его озаботила все-таки судьба хоть и не совсем путевого, но искреннего, и не только в заблуждениях, сына своего.

На площадь выехала машина и мазнула лучами фар по асфальту, высветив последовательно округу и, разумеется, недалекий сквер и растерянно замершего посреди площади высокого мужчину, тень от которого вмиг достигла указанного сквера. Вот и определился азимут, остальное было делом техники, поскольку машина медленно двигалась через площадь наискосок, и свет от ее фар, падающий на кустарник на той стороне площади, был тем путеводным, звездным путем, на котором чуть не заблудился усталый, одинокий путник…

«Красиво звучит, черт возьми!» — чисто механически отметил изысканность собственного сравнения скорый на ногу Александр Борисович, попутно обидев Господа упоминанием его врага, и достиг сквера прежде, чем машина исчезла в какой-то улице, мигнув на прощание красными огоньками. Дальнейшее ориентирование пошло уже с помощью близких голосов.