Инна Тронина - Без семьи и наследников Страница 2

– Надо же, какое самомнение у людей! Будто Господь Бог…

Продавщица хлопнула жёсткими от туши ресницами. На её голубых веках играли блики света.

– Томка, скоро товар примешь? – заорал грузчик из подсобки и приправил фразу отборным матом. – Сейчас уедут, да и всё!

Женщины уже устали возмущаться, да и сами хотели бы выразиться так же. Выброшенная бабка верещала на ступенях, протягивая вперёд палку и мешая людям проходить мимо. Кто-то уже побежал вызывать милицию, чтобы навели порядок.

– Отпустите мне, пожалуйста! – нервно попросила женщина в очках. – За мной ведь никого и нет.

– Погодите, бабушка! Сказано же – товар пошла принимать.

Продавщица говорила, повернувшись спиной к залу, и не видела покупательницу.

– Да вы с ума сошли! – ахнула женщина, прижимая к груди модную сумку на цепочке. – Какая я вам бабушка? Я лет на пятнадцать вас моложе… Совсем уже спятили!

– Ой, извините! – Продавщица даже покраснела. – Дамочка, вы же понимаете! Кругом одни эти бабушки; надоели, как не знаю кто. Одна ничего не видит, другая не слышит, у третьей весь песок просыпался. С ними сама дурой станешь. Давайте мешочек, я быстро!

– Томка! – заорал грузчик из подсобки. – Скоро?!

– Да заткнись ты! Никуда они не уедут. И так башка трещит… Сейчас приду, через минуту!

На улице стало ещё жарче. Высоко синело летнее небо, остро пахла молодая листва. Недавно отцвела черёмуха, теперь распустилась сирень. Прохладный двор буквально благоухал, как это всегда бывало на Гражданке. Латынцева шла не спеша, и килограмм сахарного песка в кошёлке оттягивал дрожащую потную руку. У пивного ларька толпились мужики, заплёвывая вокруг себя асфальт. Собачьи фекалии лежали прямо на дорожке. По газону ветер разносил пустые скомканные пачки из-под сигарет и прочий мусор.

– Доброе утро, Антонина Фёдоровна! – громко поздоровалась Лариса Жукова, соседка по лестничной площадке.

За руку она держала пятилетнего сына Егорку. Все ноги мальчика были обкиданы мокнущей экземой. Да и сама Лариса, несмотря на то, что каждый день ходила загорать на озеро, имела усталый вид. И загар получался не прежний, золотистый, а какой-то зеленоватый, несвежий.

– Здравствуйте, дорогая Лариса Васильевна! – церемонно ответила Латынцева. – Опять на пляж? Снова озеро?

– А что же? Море накрылось медным тазом. Егор, наверное, никогда в жизни его не увидит. Отпускных тоже не дали, представляете? Вид у вас больной, Антонина Фёдоровна. Может, вам помочь продукты донести?

– Да какие продукты, Ларочка? Килограммчик песочку всего и взяла. Спасибо, милая, я уж сама…

– День сегодня тяжёлый. – Лариса посмотрела на небо и светло-зелёное кружево палисадника. – Если вы метеозависимы, вам лучше полежать. К вечеру поближе сходите. Там сейчас жуткая очередь за хлебом, я видела.

– Ма-ам, ты же обещала жвачку купить! – заныл Егорка, почёсывая голень подошвой сандалии.

– Какую тебе жвачку? У нас на хлеб не остаётся. На бабушкину пенсию всей семьёй живём. Без неё сдохли бы уже, наверное. Не чеши грязной подошвой ногу, инфекцию внесёшь! Чёрт возьми, на пляже лечь некуда, а в озеро, наверное, канализацию вывели. Ладно, всего вам доброго, Антонина Фёдоровна. Обязательно отдохните. Уже сейчас жарко, а что дальше будет!

Латынцева, тяжело дыша, поднялась на крыльцо, рукавом пиджака вытерла холодную росу со лба. В ящике ничего не было – почтальонка приходила позднее. Антонина Фёдоровна представляла, как сейчас вскипятит чайник, достанет припасённые сухари и покушает. А потом приляжет, потому что действительно больна. Права Лариса, нечего по такой жаре ходить. Панаму не захватила, голову и напекло.

Лифт был занят, и пришлось подниматься на четвёртый этаж пешком. Латынцева давно уже этого не делала, и потому долго смотрела на красный глазок в надежде перехватить кабину. Но потом махнула рукой и на дрожащих ногах, обливаясь потом, стала подниматься к себе. На втором этаже снова проверила глазок – нет, не погас.

Покачав головой, она оперлась на перила и некоторое время отдыхала. Потом заметила, что мешок окончательно разорвался, и песок сыпется на ступени через прореху кошёлки. Перед глазами всё покраснело, потом стало зелено. Латынцеву затошнило – гораздо сильнее, чем в магазине.

«Надо скорее домой, – подумала она испуганно. – Может быть, доктора вызывать придётся…» Перешла на следующий марш и услышала, что сверху кто-то спускается. Это оказался парень лет восемнадцати – в кепке с длинным козырьком, летних джинсах, трёхцветной майке. На плече у него висела сумка с ракетками для бадминтона.

Латынцева даже не взглянула в его сторону – так она запыхалась. Пот разъедал и без того подслеповатые глаза. Юноша, не поворачивая головы, будто между прочим зацепил ступней правой ноги её колено. Старушка и так еле держалась на ногах, а тут, всхлипнув пересохшим горлом, рухнула назад и покатилась по ступеням вниз, не выпуская из рук кошёлку. Со всего размаху она ударилась головой о стену и затихла; лицо тут же начало желтеть. Чёрная потрёпанная кошёлка с лопнувшим полиэтиленовым мешком валялась рядом с неподвижным лёгким телом.

Парень не стал шарить у покойницы в карманах; он не даже не подошёл к трупу. На третьем этаже остановился лифт, где находился ещё один человек, постарше первого лет на десять. Он занимал кабину именно для того, чтобы Латынцева не разминулась со своим убийцей.

– Порядок, Вить? – озабоченно спросил он, высовывая голову из лифта.

– О’кей. Так треснуться башкой и мне хватит, не то, что этой пердунье! – Виктор зашёл в кабину.

Его подельник нажал кнопку с цифрой «1», и кабинета понесла их вниз. Оживлённо беседуя, они вышли из подъезда и направились в сторону автобусной остановки. Там с утра толпился народ. Отсюда многие ездили в начало проспекта Луначарского, где за Выборгским шоссе синела гладь Среднего Суздальского озера. Из-за дороговизны железнодорожных билетов именно эти места сделались основным местом отдыха питерцев, проживающих в северных районах города.

Григорий Тимофеевич Пономарёв сел в автобус на улице Бела Куна уже изрядно усталым и злым. Малого того, что из-за недостатка бензина и износа машин сократились маршруты, так ещё на выходные некоторые из них отменили вообще. Теперь в субботу народу на улице было больше, а транспорта – меньше. Приходилось толкаться среди потных тел на остановке, а потом давиться в переполненном салоне. При его возрасте и габаритах это было очень трудно переносить.

Пономарёву уже надоело слушать дурацкие вопросы относительно того, как он сумел остаться таким жирным. Раньше можно было такси взять, а теперь месячная пенсия вылетит за две поездки. Кажется, что жили они с женой и сыном не только в другой эпохе, но и в иной стране. Всё было дёшево – и такси, и Чёрное море, даже социалистическая заграница, не говоря уже о кооперативной квартире.

Теперь только она и осталась – двухкомнатная, на улице Олеко Дундича, почти у границы города. Неподалёку, на Южном кладбище, теперь находятся две трети его семьи. Сына в цинке привезли из Афганистана – он и жениться не успел, всё на после армии откладывал. А через два месяца Григорий Тимофеевич там же похоронил и Ангелину.

Раньше был домоседом – хватало и жены, чтобы пообщаться; к тому же много работал. Врач уролог имел всё – уважение, клиентуру, знания, опыт. Потом здоровье пошатнулось, стало прогрессировать ожирение, сердце теперь ни к чёрту. Пришлось уйти на пенсию, хоть никто и не гнал, даже не намекал. Сам подал заявление, долго выслушивал уговоры остаться, колебался, но всё-таки взял расчёт.

Конечно, два месяца отработал, но больше не смог. Случилось это в восемьдесят седьмом, когда остался вдовцом. Захотел пожить на покое, для себя, могилки по порядок привести. Надо ж так – родной брат на войне погиб, мать с сестрой – в оккупации, в Луге. Отец в начале тридцатых умер от инфаркта. Тоже жирел, когда все худели. Наследственность, никуда не денешься…

Пономарёв всё-таки втиснулся в подъехавший автобус и грохнулся на сидение неподалёку от кабины – внезапно подкосились ноги. Почему-то, наверное, от жары, в глазах всё поплыло, и тело стало неметь. Когда сел, вообще перестал чувствовать своё тело, особенно нижнюю его часть. Разложив живот на коленях, Григорий Тимофеевич снял шляпу и стал ею обмахиваться.

Вроде, полегчало, но он попросил парня, стоящего рядом, открыть люк на потолке. Парень ударил люк кулаком, и на Пономарёвым открылось белёсое от жары небо. По бокам проспекта мелькали светлые коробки домов, цветущие деревья и кусты, торговцы с коробками и тюками, магазины и ларьки.

Пономарёв сразу не заметил, что уселся под компостер. И теперь все пробивали талоны у него над головой. От этих противных звуков началась мигрень, и опять стало дурно. Сзади, прижавшись друг к дружке почти бесплотными телами, щебетали две молодые женщины с обручальными кольцами. Около одной ныл бритый наголо ребёнок – прозрачный, как полиэтиленовый пакет. У женщин на головах топорщились зэковские «ёжики». Пономарёв заметил это и подумал – может, мода такая.