Сергей Наумов - Искатель. 1981. Выпуск №1 Страница 2

Командующий пожевал губами, потер виски.

— Почему все-таки «Рай»? Оригинальничанье или код?

— Код. Возможно, начальные буквы или слоги... Я посижу над картой... И есть у меня один шибко сообразительный малый на такие кроссворды.

— Из тех, что прилетят?

— Из тех, товарищ маршал. И еще... Есть просьба...

— Слушаю.

— Моих людей, которые прибудут, не нужно никому показывать. Пусть отправляют сразу на хутор, что на стыке двух проселков. У меня там «Логово».

— Тоже код?

— Конечно, товарищ маршал, но знаете его пока вы один.

Маршал снова, как полчаса назад, остро взглянул на Седого. Молча кивнул. Потом спросил:

— Никому?

— Ни одному человеку...

— Верю я в тебя, капитан... Ой как верю! Если бы все понимали так свою задачу. Давно бы войну выиграли... Людей твоих будет встречать мой адъютант.

— Спасибо, товарищ маршал.

— Слушай, что я тебя напоследок хотел спросить... Ты уж не смейся над стариком... Тебе страшно бывает, когда ты по тылам ходишь?

— Конечно... Все ведь знают, что такое гестапо. Только я бы им не дался. У меня под ремнем всегда «лимонка» да еще в чугунном чехле... Граната-неразлучница.

— И сейчас с собой?

— И сейчас.

— Покажи.

Седой достал из-за широкого ремня гранату. Маршал взял «лимонку», подержал ее на весу.

— Неразлучница... Хм... А если есть еще шанс?..

— Нельзя рисковать. Там про шанс не думаешь. Мысль одна — как бы не попасть в их руки.

— Ты прав, капитан... Такая у тебя работа. Ну прощай. Еще раз желаю удачи... и возвращения.

— Спасибо, товарищ маршал... Постараюсь выполнить задание. Ну... и вернуться.

Седой вытянулся, отдал честь и, мягко ступая по коврам, вышел из комнаты.

Не успел Седой сойти с крыльца дома, в котором остановился командующий, как попал в мощные объятия крупного усатого человека.

— Ваня! — вскрикнул Долгинцов и обнял старого друга.

— А я вот, видишь, поджидал тебя, — хитро подморгнул капитану грузный человек с полковничьими погонами. — Думаю, улетит ведь фокусник, и не увидимся.

Они подружились в начале войны. Иван Авксентьевич Шашырев был командиром дивизионной разведки, куда Седого направили для прохождения службы.

Фронтовая дружба возникает внезапно и надолго. Зачастую цементом этой дружбы является совместно пролитая кровь. Случилось так, что они дрались в одном окопе, когда дивизия попала в окружение. Потом война разбросала их по разным фронтам. И вот встреча. Шашырев носил уже чин полковника и занимал соответствующую должность, но в обращении остался прост и трогательно наивен, потащил Седого в свою комнату, достал коньяк, консервы.

— Как я рад, что ты жив, Андрюша... — бубнил он, разливая коньяк. — Много слышал о тебе и все думал: до коих пор он будет ходить по лезвию ножа?

— До сих, — улыбнулся Седой, — до конца войны, Ваня.

— Ну и бросает тебя. Два дня назад еще ведь в Польше был.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю, брат. Знаю и то, что за тобой самолет посылали в тыл к немцам. Такой ты у нас достославный, Андрюша.

В тот же день, под вечер, Седой попросил подобрать ему разведчика в группу — для полного комплекта не хватало одного человека.

Утром Шашырев сам пришел к разведчикам в «Логово».

— Едва нашел твое убежище, — недовольно проворчал Шашырев, здороваясь с Седым.

— А ты хотел, чтобы его знал каждый ездовой, Ваня? Абвер не дремлет... Уверен — и здесь у него своя пара глаз.

— Выходит, наши контрразведчики зря хлеб едят?

— Выходит... Группы-то не вернулись. И на связь не вышли.

— Да, конечно...

— Ну что, Иван... кого отдашь из своих золотых запасов?

Шашырев усмехнулся и, глядя куда-то в сторону, неуверенно сказал:

— Есть тут у меня один парень. Из бывших лейтенантов. Профессионал... Может все... Только вот с характером у него, да и с дисциплиной нелады. Не то чтобы псих, но и... одним словом, сгоревший человек. Немца живого видеть не может. А так, если характер отбросить, самый твой человек. Узнает, куда идете, умолять будет взять с собой.

— А этого пока никто не знает, и ты тоже, Иван Авксентьич.

— Конечно, конечно... Но ты все же его посмотри. Из твоих ребят его никто не возьмет. Пулеметчик — поискать надо. Знает немецкий...

— Зовут как?

— Щеколда. А проще — Саша Чиликин...

— Ну что ж, идем смотреть Щеколду. Кстати, за что такая кличка?

— А он и есть щеколда. Если руками что схватит — все. Считай, намертво.

Чиликина они отыскали на краю села. Он сидя бросал ножи в дерево, три из них уже торчали в стволе одинокой сосны.

Щеколда лениво и, как показалось Седому, неохотно поднялся с пня, на котором сидел.

Это был медлительный широкоплечий крепыш с мощным торсом и огромными, сильными руками.

Седой понял всю справедливость клички.

— Сержант Чиликин, — доложил Щеколда.

— Тренируетесь? — дружески спросил Седой.

— Не-е... балуюсь...

— Можно и мне побаловаться?

— Ну-у... попробуйте...

И он протянул капитану длинный нож.

— Бью в середину между вашими двумя финками.

Седой метнул нож. Щеколда удивленно присвистнул. Нож точно вошел между двумя лезвиями.

— Разведка, — сразу догадался сержант.

— Будем знакомы, — ответил Седой, — капитан Долгинцов, командир особой группы штаба фронта. Есть предложение.

— Так сразу...

— Да. Вы мне нужны. Если нарисуете на мишени восьмерку из пулемета, беру с собой.

— Какой пулемет?

— МГ. Трофейный немецкий...

— Сделаем, товарищ капитан... А с собой — это куда?

— В «Рай», — усмехнулся капитан.

— Можно и туда, но лучше в чистилище, пусть почистят.

Щеколда нарисовал пулями обещанную восьмерку. Седой остался доволен.

Чиликину капитан понравился сразу, а это было немаловажно. У Щеколды все люди делились на «нра» и «ненра». Если ему человек не нравился чем-то, толку от Чиликина не было. В лучшем случае он выполнял долг. Но уж если нравился, Щеколда выкладывался весь, чтобы заслужить легкую похвалу или расположение этого человека.

— Ну? — спросил Шашырев, когда они остались одни.

— Беру. Спасибо. То, что надо.

— Эх ты, а еще старый друг. Я тебе суперразведчика, а ты — то, что надо... Экстра-класс. От сердца отрываю, можно сказать...

— Так для дела-то какого отрываешь, Иван Авксентьич.

— Да уж... Как там все сложится? Как в языке майя: сто иероглифов — и все неизвестные.

— Языками балуешься.

— А-а, до войны все... Хотел разгадать тайну языка майя и прочесть их таинственные манускрипты на скалах.

— Да ты, оказывается, романтик, Иван, — изумился Седой.

— Я был нормальный человек, а теперь военный.

— Ничего, кончится война — разгадаешь.

— Нет. Буду преподавать.

— Слушай... и у Чиликина, что же, так и никого?

— Никого, — помрачнел Шашырев, — всех немцы расстреляли за связь с партизанами. Его ведь из лейтенантов за что разжаловали? Пленного «языка» одним ударом убил. Сам же взял, тащил на себе, а потом... тот что-то сказал ему — никто не знает что... Он его и стукнул. Я же тебе говорил — сгоревшая душа.

— Пламя, на котором горит эта душа, чистое, светлое пламя, Ваня.

Сначала он смотрел, как они стреляли. Из немецких «шмайсеров» на расстоянии ста шагов, из трофейного МГ на пятьсот и больше. Из личных парабеллумов по движущимся мишеням. Потом дзю-до. Схватки между собой, каждый с каждым. И по очереди с ним, капитаном Долгинцовым.

Полковник Шашырев только удовлетворенно крякал, когда очередной «противник» Седого беспомощно валился на песок. Но капитан остался доволен: «Чуток подучим. А так ребята в порядке. Реакция есть, ловкости и силы не занимать».

Подошел Мирчо Джанич, словенец, присланный из разведотдела штаба Тито, и что-то быстро проговорил, путая сербские и русские слова. Гайда, его товарищ, хорошо знавший русский, перевел: «Товарищ капитан — великий чемпион, его, Мирчо Джанича, не мог «взять» никто во всей Народной армии, товарищ капитан бросил Мирчо за три секунды, он готов идти с товарищем капитаном хоть в преисподнюю».

— Туда не требуется. Пойдем, Мирчо, к тебе в гости. Может быть, даже домой заглянем.

Прошло несколько дней. Жизнь в «Логове» текла своим чередом. Седой радовался добрым, открытым отношениям, сложившимся в интернациональной группе. Чех Франтишек Печек учился у Присухи радиоделу, Гайда осваивал новую снайперскую винтовку и приобщал к ней угрюмоватого Джанича.

— Пригодится, Мирчо, — старательно выговаривал по-русски худощавый, жилистый серб и не уставал записывать в блокнот русские слова, которыми так и сыпал всезнающий оптимист Присуха по кличке Ньютон.

Болгарин Николо Арабаджев учил разведчиков алгебре маскировки и незаметного проникновения к нужному объекту. Это были тихие, бесшумные часы терпеливого ожидания и вдумчивого наблюдения. Седой приказал бегать кроссы. Они вырабатывали выносливость и силу. Путь предстоял неблизкий.