Игорь Алимов - Клокард Страница 2

С кряхтением усевшись, Большой Билл стал неловко копаться в карманах и извлекать из них мятые доллары. Он долго и сосредоточенно, слюнявля пальцы, считал, а потом разложил на стуле груду бумажек и кучку мелочи:

– Вот, сэр… Десяти с половиной долларов не хватает…

– Ладно, – резюмировал господин. – Потом занесешь. Плетку и оружие я конфискую. А теперь проваливай, пока я не передумал.

– Да, сэр. – Большой Билл, хромая, покинул помещение. За ним хмуро последовали его сообщники.

– Ну-с, – обратился тогда господин с винтовкой к Вильямсу. – У вас, хозяин, найдется какая-нибудь комната на день? Я тут проездом в Тумпстаун и…

Закончить ему не дала собачка, унюхавшая наконец господина Дройта. Она задрала вверх свою противную морду и высказалась:

– Гав.

– Кто там, Борман? – спросил господин. Будто эта мерзкая тварь могла ему ответить!

– Аллен Дик Дройт, если позволите, – отвечал за собачку граф Винздорский и, не таясь более, вышел на простор лестницы. – Уже десять минут наблюдаю, как вы тут всех морально уничтожаете. Очень своевременное и поучительное зрелище. Собственно, я и сам направлялся сюда с теми же целями, но вы меня несколько опередили.

– Извините, если помешал, – галантно отвечал господин, прислонив свое основное оружие к стенке и застегивая кобуру. – Я, видите ли, здесь проездом. Направляюсь в Тумпстаун, ибо наслышан о тамошних великих делах. Остановился у этого постоялого двора, вдруг – стрельба, крики… – Он вставил в мундштук «житан» без фильтра. – Меня зовут Джордж Лупински, барон Такбелл. А это – Борман. Еще у меня с собой есть шимпанзе, попугай и две кошки, но они ленивые и спят со слугой в машине. А вот Борман пришел мне помочь. Молодец, Борман! Хозяин, плесните Борману вполовину разбавленного «Чинзано», вон у вас бутылка стоит целая. Он сегодня заслужил «Чинзано», да, Борман?

Клокард

1

Предводитель бабуинов Патрик выглядел неважно.

Оно и понятно.

Никто не может сохраниться в первозданной неприкосновенности, когда его преследует, а потом неизбежно настигает сержант Джилли Эванс.

Даже такой крупный господин как Патрик. Потому что Джилли Эванс еще крупнее.

Внешне Патрик и Джилли – приблизительно одной комплекции и веса, но понимающий человек смотрит в корень и видит, что природная мощь Патрика давно и безнадежно подорвана неправильным образом жизни и регулярными злоупотреблениями разной градусности и разнузданности.

Любой скажет, что возомнивший о себе многое Патрик напрасно махнул рукой на ежедневные тренировки и обленился, почивая на лаврах серьезного рахиминистического авторитета и самого крупного (по размеру) завсегдатая кабака «У гиппопотама». А вот Джилли – Джилли оказался в этом смысле гораздо дальновиднее, и пока Патрик простодушно распивал спиртные напитки, курил гашиш и сокрушал кулачищами всех тех, кто ниже ростом, Джилли терпеливо отдавал должное тренажерам, спаррингу и многокилометровым пробежкам трусцой в легкие часы утренней прохлады. Ибо что может быть лучше на рассвете, чем джоггинг?

Патрик еще мог надеяться временно вывести Джилли из строя – особенно если бы напал на того из-за угла и огрел по голове железной палкой – но в прямом столкновении у предводителя бабуинов шансов практически не оставалось. Его заплывшие жирком разнузданной политической борьбы мозги вполне были в состоянии подсказать верный путь – бегство, но увы! – когда Джилли кого-нибудь ловит, то это – всерьез. Джилли вообще относится очень ответственно ко всему тому, за что берется. Тем более если один раз уже так позорно подставился и дал укусить себя за ухо, тем самым упустив мерзавца Патрика.

И сержант отыскал-таки беглеца в закоулках метро, а когда настиг, то минут через пятнадцать Патрик был уже надежно связан: он сопротивлялся – о да! он пинался, он кусался, он даже бил противника животом. Но тщетно. В результате Джилли сломал Патрику правую руку, выбил все передние зубы и вообще основательно попортил Патриковский организм, что особенно отразилось на лице рахиминистического авторитета, которое практически превратилось в один большой красивый синяк, сформированный по всем правилам высокого кулачно-прикладного искусства. О сломанных ребрах мы тактично умолчим.

Так что Патрику было нехорошо.

– Ну что, милый, – задушевно обратился я к плененному, открывая холодную бутылку «Гиннеса». – Ты настроен немного поговорить о главном? Выдать мне прямо сейчас всякие там поганые рахиминистические секреты? Ведь ты – большой босс у этих жертв непорочного зачатия. Это мне в доверительной беседе поведали твои… как их? соратники. И вот я думаю, что пришло времечко, пришло прекрасное, чтобы и ты поделился со мной порцией сокровенного знания, потому что твои… как их? соратники были как один разговорчивы, милы и вежливы. – Произнеся эту удивительную по мощи убедительного воздействия речь, я откинулся на спинку стула и произвел первый, самый приятный глоток из горлышка. – Колись давай.

Какие эмоции охватили Патрика – а они просто неизбежны после таких проникновенных слов, эмоции то бишь – сквозь синяки разглядеть не представлялось возможным; он лишь пожевал тем, что совсем недавно называлось губами, издал легкое носовое мычание, шумно вздохнул и принялся рассматривать пол.

Похоже, проняло не до конца, понял я.

– Вижу, мысли твои разбежались, и ты не знаешь, с чего начать поток своей очистительной речи. Я тебе помогу, милый. Расскажи мне буквально все, что знаешь про смычку рахиминистического, гм, движения с преступным элементом: где, когда, кто с кем и сколько. Покайся. А тебе за это скидка выйдет. Я же не зверь какой-нибудь, я понимаю.

Ведь это правда: я совершенно не зверь. Могу, конечно, в расстройстве чувств врезать пару раз по всяким болезненным местам в организме, но это же меня довести надо, да и потом – только пару раз. Не больше. Ну в самом крайнем случае – три раза. И все.

– Нисего не снаю, – выдал наконец Патрик сиплым от переживаний голосом. С дикцией у него было плоховато. Сказывалось отсутствие зубов.

– Да как же так? – ласково улыбнулся я. – Любой человек что-нибудь да знает. Скажу тебе больше: человек обычно до фига всего знает. Номер карточки социального страхования, девичью фамилию бабушки, размер своих носков, цену на бутылку бурбона в ближайшей лавке… Человеческая жизнь сопровождается получением самых бессмысленных, на первый взгляд, знаний. Так что насчет «ничего не знаю» ты явно погорячился. – Я снова отхлебнул из бутылки. – Но, как ты сам догадываешься, твои родственники и носки меня интересуют мало – особенно последние, тем более что к текущему моменту я знаю про сии материи все, что только можно знать. Меня интересует расположение, а главное – скрытые подходы к вашей поганой плантации опийного мака, а также место, где вы гоните из мака героиновую отраву. Вот быстренько расскажи мне про это и я отправлю тебя в камеру, куда к тебе незамедлительно придет доктор и вставит новые зубы за государственный счет. Не первый класс зубы, конечно, но чего ты хотел? Предыдущие у тебя были еще гаже, я видел обломки.

Патрик метнул в меня яростный взгляд и пошевелил могучим задом, пробуя крепость стальной табуретки, намертво приваренной к полу. Звякнули толстые цепи, надежно принайтовывающие предводителя бабуинов к сидению. Видимо, зубами Патрик дорожил.

– Еще поимей в виду, сколько на тебе всего висит, милый. Собственно, я с тобой разговариваю только из природного интереса ко всяким уродам. Потому что ты столько натворил, ну столько натворил! Ужас. На десятерых легко хватит. – Я отставил бутылку и принялся неторопливо загибать пальцы. – Сопротивлялся при аресте. С оружием в руках. Убил несколько сотрудников полиции. При большом стечении свидетелей, между прочим! Попортил чужую собственность в особо крупных размерах. И наконец – ты уже семь лет нагло не платишь налоги. Собственно, это главное. Так что сидеть тебе – не пересидеть. Что с тобой вообще разговаривать?

Патрик снова задышал – и в дыхании его явно слышалось глубокое сочувствие к себе, любимому – но вслух не произнес ни слова. Крепкий рахиминистический орешек.

– Но я, человек невиданной гуманности, хочу дать тебе шанс. Не знаю уж почему. Такой я сентиментальный. Люблю живое. Сочувствую ему. Ну и пока ты жив, я и тебе сочувствую. Короче, так. Ты мне все-все рассказываешь, а я тебе оформляю добровольную помощь следствию, новые фарфоровые зубы и двадцать пять лет в «Голубой птичке». Идет?

Патрик снова взглянул на меня, но теперь в его заплывших глазах читалась явная заинтересованность. «Голубая птичка» – не курорт, конечно, но там все камеры одноместные, с телевизором, гулять на поверхность выводят два раза в день, а по праздникам дают двойной виски в пластмассовом стаканчике. В «Голубой птичке» у Патрика с его достоинствами были очевидные шансы если не на побег (за все время существования этой милой тюрьмы из ее глубоких подземелий сумели убечь только двое и это были поистине выдающиеся люди! Патрик им не чета), то уж по крайней мере на относительно непыльное существование в качестве местного бугра.