Андрей Стрельников - Посмертный бенефис Страница 2

— Нормально, — буркнул я и, подозвав официанта, попросил его принести две порции коньяку. — Живу, как умею. В ваши игры играть не намерен, учти.

— Учту, — хмыкнул он и чему-то грустно улыбнулся. — С утра — офис, внимательное чтение газет. Потом тягостные раздумья: где бы и чего бы сожрать на обед? После обеда — опять проблемы: как бы половчее убить остаток дня? Нет, я, конечно, понимаю: иногда приходится, черт побери, и поработать. Подписывать какие-то скучные бумаги, отслеживать перемещение каких-то денег. Но так, слава богу, не каждый день. А каждый день, вернее, каждый вечер, — тоскливый взгляд на себя в зеркало: кто это? Я? А брюхо откуда? И мысли… Все туже, туже… Мозги-то все жиже, жиже… Двигаться — лень, думать — тем более. Скажи, в чем я ошибся?

Я молчал, потягивая совершенно неуместный в такую жару коньяк. Сейчас бы стакан ледяной водочки. Да под маринованный огурчик…

Прав он, конечно, на все сто прав. Только кто дал ему право на эту правоту? Кто он, черт подери, такой, чтобы учить меня жизни?! Я хотел было возмутиться, отчитать его — и промолчал. Он прав…

— Все правильно, старичок, — тихо проговорил Сармат, выплескивая свой коньяк в бадью с фикусом. — Ни в чем я не ошибся. Ошибся тот, кто тебя рекомендовал. Жаль. Сармат почти никогда не ошибался в людях. Раньше… — Он встал и, бросив на стол крупную купюру, процедил:

— Цвети, алгарвиец.

Это было уже настоящим оскорблением.

— Стой, Сармат! — Я смотрел ему в глаза и, кажется, начинал заводиться. — Стой. Присядь-ка. Рассказывай: что у тебя? Только, — я сделал предупредительный жест, — никаких обещаний! Буду думать.

— Думать не вредно, старичок. Думай. Право выбора — за тобой. А рассказывать мне нечего. — Он подмигнул и подвинул ко мне конверт. — Здесь есть все. Жду твоего звонка после восьми. Я в «Маринотеле». Номер телефона запомнишь? Или записать?

Я посмотрел на него, точно на идиота. Ответив невиннейшим взглядом, он кивнул на прощание. Шагнул в пекло — и направился в сторону, прямо противоположную «Маринотелю».

Странный парень. Я встречался с ним всего три-четыре раза, но готов был поклясться, что он не лгал. А ведь доверчивость — одно из многочисленных достоинств, которыми природа меня обделила. Что я о нем знаю? Он — Посредник милостью божьей. Не брокер, делающий навар на том, что знакомит покупателя с продавцом, а Посредник по самому большому счету. Знакомый со всеми правилами крупной игры и зачастую сам их устанавливающий. О его связях можно только догадываться, потому что, разговаривая с ним, вы никогда не услышите ни одного имени. Известно, что он является доверенным лицом глав финансовых и промышленных империй, а также чиновников самого высокого ранга. Ходят слухи, что к его помощи прибегали даже при возникновении локальных вооруженных конфликтов. И они затухали. Такая вот легенда во плоти. Появился на горизонте лет десять назад, тогда ему было около тридцати. Появился из ниоткуда. Ни имени, ни фамилии, ни национальности, ни вероисповедания. Зато совершенно свободное владение по крайней мере тремя языками, плюс блестящее знание любой проблемы. Любой.

Конверт… Большой, полноформатный, но тоненький. Что там? Обычный гонорар бывшего аналитика бывшей мощнейшей спецслужбы мира, или… Или… Что же, так и будем голову ломать? Может, лучше ее сначала проветрить? Чутье подсказывало: торопиться с распечатыванием конверта не стоит. Распечатаешь — и все, назад дороги уже не будет. Хочу ли я этого? Четыре года жизни преуспевающего португальского бизнесмена средней руки даром не проходят. В той, прошлой, жизни, ставшей уже легендой, я часто мечтал о таком вот тихом спокойном закате. И вот он, в руках. Как та синица…

Голова шла кругом. Дожил… Лукавство с самим собой — самое нелепое, что можно придумать. Да, я ненавидел собственное прошлое. Да, я его откровенно стыдился и тщательно скрывал. Да, да! И я с тоской вспоминал о нем.

Сармат появился как бес-искуситель. Я бежал от своего прошлого, связанный с ним тоненькой, но прочной нитью. Вернее, резиночкой. Явился Сармат — и я с ускорением лечу обратно, в омут человеческих страстей, в мир дворцовых заговоров, переворотов, путчей — всей этой грязи и мерзости, призванной поставить одних людей над другими. Я не супермен, отнюдь. Просто один из сотен, может, тысяч, работавших на Систему.

Четыре года назад — как странно, ведь сегодня годовщина! — после бессонной ночи при полной боевой готовности я увидел на экране телевизора того, кто по слепой причуде политического жребия стал вдруг Главным. И он дрожал, заикался, шарахался от собственной тени. Тогда я понял: еще один день в Системе — и не отмыться. И придется всю жизнь ходить, не смея взглянуть людям в глаза.

Я был не одинок. Таких, как я, было много. Людей, посвятивших себя службе Державе. Но мы оказались бессильны, столкнувшись с грязью политических интриг, вынесших на самый гребень волны такое непотребство, над которым теперь откровенно хихикает весь мир. Даже не смеется — хихикает…

Выйти из Системы было нетрудно. Мне — легче, чем другим. Потому что я давно жил по легенде, которая стала моим «я». Причудливо тасуется колода…

Ерунду Сармат, конечно, не предложит. Во-первых, я могу обидеться. Во-вторых, он и сам ерундой не занимается. Браться за серьезную работу, не продумав всех последствий и не оценив возможных потерь — моральных, юридических, финансовых, в конце концов, — я тоже не могу: не юноша уже.

Для начала необходимо полностью отвлечься, чтобы потом, ближе к вечеру, принимать решение на свежую голову. Словом, выйти из-под влияния эмоций. Кажется, я знаю, что мне нужно. Давненько мы не брали в руки шахмат…

— Алло, Кирк? Я. Через часок? В Кинта ду Лагу? Понял. До встречи.

…Года три назад в Валенсии, в одном из портовых кабачков, я стал свидетелем драки. Человек пять местных бугаев наседали на какого-то парня лет тридцати пяти. Парень оказался не промах, двоих уложил сразу, но силы были явно не равны. Получив стулом по голове, он совсем сник. Видя, что его противники на этом не остановятся, я решил вмешаться. На моей стороне был фактор неожиданности, и через несколько секунд последний из нападавших успокоился в углу, явно надолго. Испуганный бармен помогал мне приводить в чувство избитого парня, все время тараторя, чтобы мы срочно уходили. Так мы и поступили. Парень, морщась от боли, указал на свою машину. Я изумился… «Бугатти-ЕВ-110»! Увидеть такую тачку хоть раз в жизни — уже удача, а этот драчун раскатывает на ней по портовым кабакам. Новый знакомый продолжал меня удивлять.

— Кирк Фицсиммонс, — представился он. — К вашим услугам. Я ваш должник.

Я очень далек от мира больших денег, но это имя не слышать не мог. Обычно оно продолжало славный «разбойничий» ряд: Ротшильд, Рокфеллер, Дюпон, Морган, Вандербильт. Потом — Фицсиммонс.

Мы загнали машину прямо по трапу на яхту (так он называл свое судно) и отплыли на Балеары. За годы, проведенные в Португалии, я приобрел одного настоящего друга — Кирка. Наверное, я был первым, кто совершенно равнодушно относился к его деньгам. Это ему и понравилось. В минуты, когда его душила тоска, он ехал ко мне плакать в жилетку. А я — к нему.

— Привет, амиго! Только что проводил замечательных ребят из Южной Америки. Ты думаешь, они приехали засвидетельствовать свое почтение? Правильно, нет. Правильно, хотели денег. Правильно, не дал. И не дам. Какие-то они все кровожадные. Как ты с ними уживался?

— Дай им заработать, а сам не плати.

— А это как?.

— Ну, например, сфотографируйся с ними на фоне своей яхты и подпиши фотографии: «Моим лучшим деловым партнерам и друзьям Хосе и Хуану от их прилежного ученика Кирка Фицсиммонса». Под такую фотографию они получат кредиты сразу от всех южноамериканских банков.

Секунд десять Кирк остолбенело смотрел на меня во все глаза, потом хлопнул по столу своей лапой профессионального яхтсмена, упал на траву и затрясся от хохота.

— Мир ищет финансовых гениев в Принстоне, Оксфорде, Сорбонне, Токио, а они здесь, в алгарвийском захолустье! Ами-го, быстро говори, сколько ты хочешь в год за свои советы? Прямо сейчас подпишу чек на любую сумму!

Чек от Кирка Фицсиммонса — это хорошо, это принимает любой банк в мире.

— Мои советы, Кирк, — всего лишь полет фантазии, а фантазия не имеет цифрового эквивалента. Давай лучше сыграем в шахматы.

— Мне трудно с тобой играть, амиго! Ты философ, мыслишь абстрактно, а я — финансист, привык считать. Мы даже за шахматной доской играем в разные игры.

Первая партия закончилась вничью, затем три партии подряд выиграл я. Кирк явно не знал теории, но обладал врожденным позиционным чутьем.

— Что-то ты, амиго, слишком сильно играешь для португальца.

— Шахматы — явление социальное, а не национальное.