Сбытчик. Плата за шантаж. Топор - Эван Хантер Страница 2

Детектив у Макбейна, для которого преступление и следствие являются не самоцелью, а поводом, становится исследованием человеческой души, психологических, бытовых и социальных условий ее существования. Стремясь максимально приблизить свои книги к реальной жизни, автор часто прибегает к своеобразному приему, публикуя на их страницах. подлинные образцы казенных бумаг, встречающихся в повседневной практике полисменов. Чтобы держать читателей в курсе событий, — Макбейн то и дело напоминает о характерных чертах своих героев, о перипетиях их нелегкой жизни. Мы вновь и вновь читаем про седину на виске у одного из детективов я про странное имя у другого; можно считать это избыточностью, а можно —. маркой сериала.

Макбейн делает для людей очень доброе дело. Каждый из нас живет в иллюзорной уверенности, что жертвой преступления может стать кто угодно, только не он сам. И только когда каждый человек проникнется осознанием того, что опасность нависла лично над ним и отпор уголовщине есть его личное дело, только тогда блюстители порядка в атмосфере полного и неукоснительного уважения к духу и букве закона смогут одолеть преступность.

Черпая свои сюжеты из действительности, которая бывает страшнее любого вымысла, писатель не старается пощекотать нервы обывателю, жаждущему острых ощущений. Такова жизнь, и Макбейн честно рассказывает правду о том, что видит вокруг себя, реализуя долг художника и гражданина в стремлении помочь своим талантом сделать жизнь лучше и чище.

СБЫТЧИК

ЭД МАКБЕЙН

Ed McBain

THE PUSHER

First published 1959

Редоктор А. ЭНТИНА

ГЛАВА I

Зима свалилась на голову нежданно-негаданно. Дикая, крикливая, неистовая, она сковала город холодом, заморозила тела и души.

Ветер свистел под скосами крыш, вырывался из-за углов, уносил шляпы, задирал юбки и ледяными пальцами ласкал теплые бедра женщин. Прохожие дули на замерзшие руки, поднимали воротники и потуже завязывали шарфы. Люди пытались отнестись к зиме с юмором, но она шутить не собиралась. Ветер выл, с неба валил снег, покрывая город белым пологом, потом таял, превращался в грязь и снова застывал предательским льдом.

Людей сметало с улиц к пузатым печкам и посвистывающим батареям отопления. Пили дешевый ром или дорогое виски. Забирались под одеяла в одиночестве, или же под завывание ветра наслаждались теплом другого тела в древнем ритуале любви.

Зима обещала быть скверной.

Полицейский Дик Дженеро мерз. Не любил он зимы, и все тут. Вы могли сколько угодно расписывать ему прелести лыжных прогулок, катания на коньках и санках, горячего ромового пунша, но он все равно послал бы вас к чертям собачьим. Дженеро любил лето. Любил и точка. Он любил теплый песок, горячее солнце, безоблачное небо, но и грозы с молниями тоже; он любил цветы и джин с тоником, так что, если бы вы собрали все зимы вместе, запихнули их в консервную банку и выбросили в реку Дикс, Дженеро был бы счастлив.

А сейчас у Дженеро замерзли уши.

«Если у тебя замерзли уши, значит, ты весь замерз», — говорила мать Дженеро, а в вопросах погоды она знала толк. Дженеро продолжал обход с замерзшими ушами, вспоминая мать, а потом вдруг без всякой связи подумал о жене, ему захотелось оказаться с ней дома, в постели. Было два часа ночи, а какой человек в здравом уме будет в такую холодрыгу гулять по улицам, когда дома в постели его ждет красивая женщина?

Налетевший ветер пронзил толстое синее сукно плаща и лизнул плотную зимнюю рубашку. Холод пропитал нижнее белье. Дженеро продрог, он подумал о своих ушах, которые, как он знал, трогать нельзя, потому что, если будешь трогать замерзшие уши, они отвалятся. Об этом ему тоже рассказывала мать. Несколько раз в жизни его подмывало потрогать замерзшие уши, просто чтобы проверить, действительно ли они отвалятся. Он, по правде говоря, опасался, что нет, не отвалятся — и как тогда быть с сыновней верой в родителей? Поэтому он послушно держал руки подальше от ушей и, наклонив голову против ветра, думал о Розали, лежащей в постели, о Флориде, Пуэрто-Рико, Виргинских островах, Африке, все дальше пробираясь на юг, пока неожиданно не обнаружил себя на Южном полюсе, где тоже свирепствовал холод. .

«Сейчас теплынь, — убеждал он себя мысленно, — не дрожи, ведь тепло».

Полюбуйся-ка на этих красоток в открытых купальниках, о господи, на песок босой ногой не ступишь — так жарко. Прислушайся к шуму океанской волны, слава богу, хоть какая-то прохлада от воды, легкий бриз как нельзя кстати в такое пекло. И…

«И держу пари, они могут отвалиться, если до них дотронуться».

На улицах не было ни души. Оно и понятно. В такую ночь из дома выходят только полицейские и идиоты. Он подошел к кондитерской и машинально повернул ручку двери, ругая хозяина, который не догадался открыть заведение, чтобы полицейский с замерзшими, готовыми отвалиться ушами мог зайти и выпить чашечку кофе. «Неблагодарные твари, — думал он, — все до единого. Спят себе дома, а я стой тут и верти ручку двери. Кто решится на грабеж в такую ночь?! Пальцы грабителя примерзнут к металлу. Вот это мысль! Боже, как же я замерз!»

Он пошел дальше. Бар Лэнни, возможно, еще работает. Он было зашел туда посмотреть, не дерется ли кто, а может, и глотнуть против правил чего-нибудь согревающего. Ничего дурного он в этом не видел. Есть, конечно, притворщики, которые просто делают вид, что замерзли, но когда нижнее белье человека может, заледенев, стоять на середине улицы само по себе, то тут уж не до притворства. Дженеро прихлопнул руками и поднял голову.

Впереди он увидел свет.

На всей улице горел единственный огонек. Дженеро остановился и прищурил от ветра глаза. «У портного», — мелькнуло у него в голове. Снова глупый осел Коэн утюжит одежду посреди ночи. Надо договориться с ним. «Макс, — должен сказать он, — ты чертовски хороший парень, но когда ты в следующий раз соберешься утюжить допоздна, звони нам и докладывай, что увидишь, идет?»

Тогда Макс кивнет и даст ему стакан сладкого вина из бутылки, которую он держит под прилавком. Тут Макс заметно поумнеет в глазах Дженеро.

Макс был благодетелем всех патрульных полицейских. Свет его окон служил маяком для замерзших людей, а сама мастерская — убежищем. «Вынимай бутылку, Макс, — думал Дженеро. — Я иду».

Он направился к освещенным окнам мастерской и наверняка